Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

• Название: Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса
• Автор: Альфредо Конде
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-352-00452

Новый роман одного из ведущих представителей современной галисийской литературы Альфредо Конде, автора знаменитого «Грифона», номинировавшегося на Нобелевскую премию. «Синий кобальт» — это удивительно яркое повествование о жизни и смерти реального человека — маркиза Саргаделоса, чей портрет писал великий Гойя, человек, который, подобно античному царю Мидасу, все, к чему бы ни прикоснулся, превращал в золото. Действие романа дано на фоне исторически достоверной панорамы далекой испанской окраины — Галисии — во второй половине XVIII века.

---

Антонио спустился в подземелье и разместил в нужных местах пороховые заряды, чтобы они, взорвавшись, могли завалить проход. Он упорно трудился над этим в полном одиночестве, без чьей-либо помощи. Убедившись, что вход в колодец перекрыт, он таким же образом устроил все и на последнем отрезке подземного хода, выходившем в погреб Лусинды, чтобы предохранить его от любых попыток кражи со стороны войск Ворстера, которым в этом случае отрежет путь другой взрыв пороха, также надлежащим образом размещенного.

Генерал, под командованием которого служил зять Антонио, был представлен Ломбаном как человек невежественный и жестокий. «Кадровый военный, бездарь», — сказал Ломбан. Ворстер был весьма в малой степени одарен добродетелями, которые в те времена, как, впрочем, и в иные, считались неотъемлемой чертой военного и, несомненно, украшали многих военных, но при этом полностью отсутствовали у некоторых из них. Честь и бесстыдство всегда распределялись более или менее поровну. Ворстер был человеком оголтелым, и Ибаньес боялся, что он будет разыскивать его богатства, чтобы захватить их как военный трофей. Их нужно было защитить от посягательств, чтобы, как только все закончится, вновь воспользоваться ими.

Изнуренный непривычными усилиями, Ибаньес наконец открыл дверь, выходившую в погреб Лусинды, и медленно стал подниматься по ступенькам, которые вели на кухню. Пока он шел, он постепенно убеждался в том, что чего-чего, а продовольствия в этом доме было в достатке, и это наблюдение его успокоило. Лусинда вышла к нему, едва заслышав его шаги, и, увидев его таким усталым и грязным, молча бросилась в его объятия. Она поняла, что теперь уже сможет говорить, не боясь ранить того, кто и так не скрывает причиненной ему боли. На некоторое время они застыли, а когда оторвались друг от друга, то продолжали держаться за руки. Затем Антонио сел на каменную скамью возле очага и положил свой камзол цвета синего кобальта на стоявшее поблизости корыто. Он взглянул на Лусинду и увидел, что она готовит ужин, который они тут же с жадностью съели. Антонио был голоден. Душевное волнение никогда не вызывало у него аппетита, скорее наоборот, а вот физические усилия — несомненно, и, после того как он перекопал столько земли, перетащил с места на место такое количество пороховых бочек, испытывая постоянный страх, что от искры, вылетевшей из факелов, порох может воспламениться, положив конец всему, в том числе и его собственному существованию, у него появился зверский голод, заставивший его жадно поглощать пищу, так что по завершении трапезы у него появилось неприятное ощущение пресыщенности, вынуждавшее дышать неровно, прерывисто, словно он взбежал по ступенькам лестницы с неподобающей его возрасту живостью. Заметив это, Лусинда поспешила приготовить травяной чай из ромашки с анисом, уверенная, что это поможет ему избавиться от вздутия живота.

Когда она подала напиток, Антонио не торопясь выпил его, стараясь не обжечься, быстрыми, легкими движениями прикасаясь губами к краю чашки из фаянса цвета синего кобальта, произведенного в Саргаделосе некоторое время назад, когда они еще делали первые, далеко не всем понравившиеся пробы. Затем он поведал девушке обо всем, что ему было известно, и сообщил ей о принятых решениях. Она постаралась не задавать ему никаких вопросов, лишь попросила, чтобы он берег себя, остерегался и тех и других и чтобы ехал в Оскос, ибо там люди его любят и уважают, это его люди, не то что галисийцы из Рибадео или астурийские идальго; это люди из Оскоса, живущие между двумя странами и взявшие лучшее от каждой из них. Еще она попросила взять ее с собой и, когда он отказался из страха, что с ней может что-нибудь случиться, попросила, чтобы он по крайней мере прислал ей весточку, как только прибудет в Оскос, и она тут же отправится туда, чтобы заботиться о нем.

Антонио подумал обо всем, что накоплено у него в подземных кладовых, о том, что Саргаделос может быть вновь разрушен, если старые идальго и клерикалы или же он сам решится на это; подумал он и о том, что случайная буря в любой момент может унести его корабль в море, и еще о том, что в самый последний час единственным, что бесспорно принадлежит ему, остается лишь эта деревенская девушка, которая ни о чем его не просит и лишь тихонько плачет по нему. Как бы там ни было, она вернется в Оскос.

Они проговорили большую часть ночи, вспоминая, как увидели друг друга впервые, восстанавливая в памяти незаурядные личности Ломбардеро, картины природы в Оскосе, охоту на медведей и любовное токование горных тетеревов, которое Антонио припомнил с удивительной точностью. И в таких подробностях, что вдруг встал с каменной скамьи, на которую вновь уселся после ужина, опустился на корточки и, вытянув назад распахнутые руки, будто собираясь взлететь, стал изображать любовный танец тетеревов, издавая, как и они, страстное клокотание, а потом вдруг обнял Лусинду, да так крепко, как хватается потерпевший кораблекрушение за спасительную доску посреди бурного, бушующего моря.

Около четырех часов утра Антонио решил проститься с Лусиндой. Он постарался успокоить ее, заверив, что пошлет весточку, как только окажется в Оскосе, пообещав беречь себя и заставив ее пообещать, что она будет делать то же самое. Он подумал, что ему следует еще провести какое-то время с Шосефой, рассказать ей о том, как он всем распорядился, предостеречь ее, чтобы вход в подземелье ни в коем случае не открывали до его возвращения, и предупредить, чтобы ни за что на свете она никому не говорила о существовании подземного убежища. Он собирался просветить ее на этот и другой счет, ибо никто не знал, сколько может продлиться война с французами и безумство, овладевшее душами людей. То, что начиналось как война, призванная изгнать из Испании англичан и португальцев, в конце концов превратилось в противостояние армии Наполеона и вполне могло вылиться в братоубийственную войну.

Покинув погреб Лусинды, он как следует запер дверь, ведущую в него из подземного хода. Затем взял факел, соединенный с теми, с помощью которых предполагалось поджечь пороховые бочки, размещенные в западной части туннеля, и медленно пошел по нему, гася по пути все освещавшие подземелье светильники. Подойдя к колодцу, он взял другой факел, который заготовил заранее, и, держа в руках оба факела, медленно, не торопясь поднялся вверх по лесенке, словно это действо, которому суждено было погрести под собой плод важнейшей части усилий всей его жизни, не имело к нему никакого отношения. Он решил бежать из своего дома. В какой-то момент он подумал было отправиться в бегство из дома Лусинды, чтобы его никто не заметил, но вовремя вспомнил, что должен постараться защитить ее, а также свои сокровища, почему и взял с собой оба факела. Добравшись до закраины колодца, он оставил возле него факелы и поднялся в супружескую спальню.

К этому времени, должно быть, уже пробило пять. Он разбудил Шосефу и, сидя рядом с ней на кровати, объяснил ей все, что сделал к этому времени и как ей следует вести себя, когда он уедет. Она молча кивнула, но он понял, что она действительно сильно испугана. Память обо всем, что когда-то произошло в Саргаделосе, ожила в ней вместе с грохотом пушек несколько часов назад, и она горько заплакала, всхлипывая, как ребенок; потом она долго молилась, чем вывела из терпения Антонио, которому передалась нервозность жены.

Еще не было шести часов, и на дворе стояла ночь, когда вновь загрохотали пушки.

10

Едва заслышав пушечные залпы, Антонио поднялся в свою башенку на крыше, захватив с собой подзорную трубу. Ночь была лунная, и он вновь смог разглядеть полет чаек, их изумительные силуэты, застывшие в высоком полете, который обрывался при каждом раскате. Тогда чайки пикировали вниз, а затем вновь набирали высоту, и так после каждого залпа они вновь возносились вверх и продолжали свой путь, ведущий в никуда, разве что в открытое море, подальше от этого ужасного внезапного грома.

Когда чайки были уже далеко, Антонио направил свой взор к противоположному берегу. С батарей, расположенных в Сан-Романе, неподалеку от Фигераса, возобновили беглый огонь по городу, но теперь он был подкреплен еще пальбой с кораблей, стоявших у другого берега лимана. По морской глади переправлялись на лодках люди в гражданской одежде, но также и в военной форме. Когда они достигли западного берега, навстречу им вышло немало жителей Рибадео, и тогда Антонио открыл одно из окошечек своего наблюдательного пункта и расслышал голоса тех, кто только что пристал к берегу, смешавшиеся с криками тех, кто пришел приветствовать их. Кричали, что разобьют французов, и называли предателями его и остальных членов шунты. Было очевидно, что самые ужасные проклятия выкрикивались именно в его адрес.

К тому же он единственный из них еще оставался здесь. Хотя у него все уже было давно готово, лишь теперь, услышав, что его называют предателем и требуют его смерти, он убедился, что лучше было бы бежать накануне, оставив все как есть. Но еще вчера он отказывался принять горькую действительность, которую ему столь ясно описал сват. У него все было готово, и оставалось лишь замуровать колодец и бежать. Но ему еще хватило твердости признать бесполезность дальнейшего пребывания в своей обсерватории и спуститься в столовую, чтобы перекусить в ожидании рассвета.