Хескет Пирсон - Бернард Шоу

• Название: Бернард Шоу
• Автор: Хескет Пирсон
• Издательство: Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 1997. - 544 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-222-00176-8

Бернард Шоу — первый ум в английской драматургии нашего века, мудрый и остроумнейший собеседник, оставивший глубочайший след в мировой культуре. Вот почему интерес к этой незаурядной личности не ослабевает уже на протяжении полувека.

Книга Хескета Пирсона — уникальная попытка проникнуть в сложный духовный мир писателя, фактически предоставив ему самому писать о себе. Добрая половина книги написана от первого лица и представляет собой бесценный материал о жизни и творчестве Бернарда Шоу.

---

Аудиенция прошла гладко, и Эллен Терри даже подумала, что Ирвинг нагнал на Шоу благоговейного страху. Она совсем уже подошла к двери кабинета, хотела войти, но услышала голос Шоу и «что было сил припустилась домой. Как же я смеялась — ведь не смогла войти! Я вдруг отчетливо поняла, что в этой комической ситуации не сумею управлять своими чувствами. Увидев Вас, кинусь вам на шею. А не то — потеряюсь и заробею. Один бог знает, что я могла бы натворить. Г. И.[73], конечно, так ничего бы и не понял».

Год спустя она снова вернулась к этому эпизоду: «Интересно, какой у Вас голос? Он звучал так слабо в тот день, когда я подслушивала в «Лицеуме» у двери кабинета».

Шоу признавался ей, что любит Ирвинга, но считает его самым глупым человеком из всех, кого знал на своем веку: «Никаких мозгов — только характер и темперамент. Удивительно, но пользы от мозгов почти нет. У меня, например, отменные мозги, но не они доставили мне уйму знаний, а очень глупая дама, однажды меня полюбившая».

Спустя некоторое время после этого письма Эллен поглядела через глазок на занавесе в зал «Лицеума» и впервые увидела Шоу: «Наконец-то я Вас увидела! Ай да молодец!.. И какой душка!.. Вы выглядите ужасно деликатным человеком». Возможно, это зрелище и побудило ее особенно сильно желать, чтобы Ирвинг поставил пьесу Шоу. Как бы там ни было, она вырвала у Ирвинга новый разговор на эту тему. Заместитель Ирвинга Брэм Стокер написал Шоу, что точной даты пока нет, но он уже может брать деньги под гонорарные отчисления — когда захочет.

Шоу волновали не гонорары, а свобода пера, и он отверг очередную попытку купить его. В конце 1896 года его перо позволило себе такие вольности, что Ирвинг волей-неволей оскорбился. Критикуя его трактовку «Ричарда III», Шоу заявлял, что «Ирвинг, по моему мнению, не вполне управляет самим собою, своими натянутыми нервами. До странных вещей, между прочим, договаривался: вместо «я», например, все время говорил «ты»… Был момент, когда он совсем некстати разволновал зрителей, велев мисс Мильтон отступить подальше в глубь сцены — все это белым стихом и дрожащим голосом Ричарда».

Шоу упрекал Ирвинга за тон, взятый в любовной сцене с Анной: «…словно торгаш из Хаунсдича[74] обхаживает фабричную девчонку, помахивая парой дрянных чулок».

Ричарда играл слегка подвыпивший человек — вот какую мысль вызывал этот отчет, и Ирвинг забеспокоился. Он решил, что его обвиняют в алкоголизме. А было от чего забеспокоиться: Ирвинг действительно не был трезв в тот вечер, хотя Шоу и не знал этого. До поры до времени Ирвинг счел за лучшее не гневаться. Но вот в начале 1897 года Шоу побывал в «Лицеуме» на «Оливии». Он отметил, что в роли священника Ирвинг сильно уступает Германну Везину[75], и заодно присовокупил: «Мое уважение к сэру Генри Ирвингу не мешает мне думать, что для нас же было бы лучше, если бы двадцать пять лет назад мы увязали в один узел Ирвинга и все решительно экземпляры сочинений Шекспира и швырнули бы эту прелесть в кратер ближайшего вулкана». Ирвинг скушал это заявление и пожаловался одному из своих друзей, что Шоу не знает элементарного уважения к достойным людям, а с Эллен Терри он повел такую речь: «Этот ваш приятель, мистер Пшоу…»

Ирвинг распорядился, чтобы его заместитель вернул «Избранника судьбы» автору. Шоу был в восторге: «Пляшу от радости, — сообщал он Эллен. — Я ведь сам шел на скандал». Но Эллен очень встревожилась, умоляла Шоу не ссориться с Ирвингом. Шоу обещал не ссориться и слово свое сдержал. Он просил Терри встать на сторону Ирвинга: «Нужно поддержать человека, когда он задет так больно, что не может оставаться великодушным». Шоу предупреждал: «Лучше не говорите обо мне доброго слова — Вы его не переубедите. Он попросту решит, что его предали».

Все же Эллен надеялась, что пройдет время и Ирвинг поставит пьесу Шоу. Но сам автор прекрасно знал, что тот ее и в руки не возьмет. Он упрекал Эллен: она «губит свою карьеру в угоду самовлюбленному дураку».

В письме ко мне от 12 июля 1939 года Шоу приводит свое отстоявшееся мнение обо всем этом деле:

«В 90-е годы взяточничество среди критиков приняло характер приятного и дружеского обычая, который театральные воротилы вменили себе в обязанность. Что это дурно — никому и в голову не приходило. До меня тоже добрались. Джордж Александер прислал мне письмо: он откупил для постановки в Англии пьесу Зудермана «Конец Содома» — так не выскажу ли я своего мнения о ней? Зудермаи никак не вязался с Джорджем, со стилем и общей атмосферой бывшего под его началом театра «Сен-Джеймс». Однако я вежливо взял пьесу, с важным видом ее перелистал и отметил, что мог (потому что по-немецки я разбираю только Вагнера). Потом я все доложил Алеку[76]. Зудерман, мол, драматург авангарда, а «Сен-Джеймс» — театр авангарда, а Алек — наш первый актер; пьеса лее — она точно: пьеса, так что все на своем месте. Алек тогда интересуется, не возьмусь ли я ее перевести. Он даст мне шесть месяцев сроку и 50 фунтов задатка. Вежливо, благодарно и вполне дружески я ему отвечаю: не пройдет.

Потом со старой пьесой Скриба явился Чарльз Уиндхем[77]. С французским текстом я справился легче. «Конечно, успех будет, — сказал я, — только берите роль де Риона». Он спрашивает, как я посмотрю насчет перевода. «А пусть переведет Сидней Гранди»[78] — отвечаю. Уиндхем ухмыльнулся, не в силах дальше ломать комедию, и говорит: «Дон Кихот!» — Расстались друзьями.

С Ирвингом было сложнее. Александеру и Уиндхему важно одно: подмазать критика и заручиться его дружеским расположением. За это и выплачиваются задатки, хотя переводов этих никто не видит и самые пьесы никогда не ставятся. Ирвинг же скупал пьесы, чтобы и самому их не ставить и другому не дать. Он сыпал взятки открыто, не таясь, по-королевски. Его премьеры всегда завершались банкетом на сцене, и считалось за честь получить на этот банкет приглашение. В такие дни его заместитель Брэм Стокер находил меня перед спектаклем и передавал приглашение; звали и других сколько-нибудь представительных критиков. Я неизменно рассыпался в благодарностях, но на банкет не остался ни разу.

Ирвинг не был столь проницателен, чтобы в «Избраннике судьбы» увидеть для себя прекрасную роль. Он твердо решил, что, насколько это будет в его силах, моей пьесы не получат ни Уилсон Баррет (смешно — он его почему-то побаивался), ни любой другой соперник. Замысел его был прост: пьесу от греха положить в свой карман, то есть заживо похоронить, и одновременно ввести в свою литературную свиту довольно опасного критика, которого он в разговоре с Эллен Терри называл одно время «вашим любезным мистером Шоу».

Я все это понял в то утро, когда мы в первый и последний раз встретились в «Лицеуме». Держался я дружески, но строго: передо мной сидел ребенок. Мое поведение его беспокоило. Он не знал себе равных в своем деле, а тут… Он был готов к враждебности, был готов к почитанию. Но чтобы с ним обращались, как с ребенком, этого он не ожидал. Чертовщина какая-то! Он был очень озадачен. Однако вел себя образцово. Попытаюсь передать существо нашей беседы.

Шоу. И когда же вы намереваетесь поставить пьесу?

Ирвинг. Точно я не могу сказать. У меня сейчас много дел. Может быть, когда вернусь из Америки, и т. д. и т. д. Но если вам нужен аванс…

Шоу (предложенные 50 фунтов его растрогали). Спасибо, но дело не в этом. Я не хочу, чтобы моя новая пьеса пошла через двадцать лет, словно только что написанная.

Ирвинг (обнаруживает лисью хитрость). Это мы уладим! В прессе ко мне прислушиваются… Есть некто Бендэлл…

Шоу. О господи, знаю я вашего Бендэлла! В конце концов я и сам пресса. Я вот о чем хочу вас спросить. Допустим, когда вам было двадцать три года, вы могли бы очень неплохо сыграть Гамлета (может быть, вы его тогда и сыграли). Но сейчас, в расцвете сил — разве решитесь вы повторить то исполнение как высший образец ваших достижений на сегодня? Так же и я. Я еще напишу что-нибудь получше «Избранника судьбы». Но сейчас ждать постановки больше, чем сезон-другой, я не намерен.

Фактически разговор на этом кончился. У Ирвинга хватило деликатности не высказать мне напрямик: «Да плюньте, старина! За вашу пьеску я даю вам 50 фунтов, а хотите — 100… Никто же ее все равно не поставит». И потом, он же не мог предвидеть мою «Святую Иоанну», о которой я высказал столь туманное пророчество. Мы учтиво расстались. Дело не продвинулось, хотя пьеса еще оставалась у него «на заметке». И я решил: прикарманить пьесу я ему не дал, а так — пусть держит ее на здоровье, может, надумает еще поставить.

В этом положении все оставалось до того несчастного вечера, когда Ирвинг дал единственное представление возобновленного «Ричарда III». Он сделал два-три промаха на сцене, а потом свалился с лестницы и сильно повредил колено. О спектакле я написал правдивую и очень глупую заметку: перечислил несуразности, сказал, что Ирвинг не вполне управлял собой. Я не оговорился: заметка была глупая. Ирвинг немного перепил, в этом было все дело. Как я тогда не догадался?..