Хескет Пирсон - Бернард Шоу

• Название: Бернард Шоу
• Автор: Хескет Пирсон
• Издательство: Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 1997. - 544 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-222-00176-8

Бернард Шоу — первый ум в английской драматургии нашего века, мудрый и остроумнейший собеседник, оставивший глубочайший след в мировой культуре. Вот почему интерес к этой незаурядной личности не ослабевает уже на протяжении полувека.

Книга Хескета Пирсона — уникальная попытка проникнуть в сложный духовный мир писателя, фактически предоставив ему самому писать о себе. Добрая половина книги написана от первого лица и представляет собой бесценный материал о жизни и творчестве Бернарда Шоу.

---

Яснее ясного, что Ирвинг отнюдь не с восторженными возгласами получил одноактную пьесу Шоу. Передала ему ее Эллен Терри. Пьеса называлась «Избранник судьбы». В ней были выигрышные роли для Ирвинга (Наполеон) и Терри (Незнакомка), чей точный портрет был дан в сценической ремарке.

К тому времени драматург и актриса уже затеяли похожую на любовь переписку, которая в 1931 году будет напечатана, поражая и радуя всех, кроме сына Терри. Началась переписка не очень гладко. Эллен Терри прислала Йетсу письмо, где интересовалась, может ли рассчитывать на успех некий молодой певец, к которому она проявляла участие. Йетс передал письмо своему музыкальному критику (Шоу), и тот прислал, по словам Эллен, «холодный и чопорный ответ». Но, посетив концерт, на котором Эллен декламировала, а ее друг пел, Шоу написал длинное и подробное письмо, сводившееся к тому, что чтение Эллен дурацкой поэмы Монаха Льюиса[70] «Пленник» его по-настоящему тронуло, а вот пение ее друга — нисколько. «Вы отлично понимаете, что у меня вызвала слезы не бредовая печаль безумца — я и от настоящей-то печали не заплачу, — а Ваша превосходная работа. Уметь расчувствоваться по этому именно поводу и есть, я считаю, святая обязанность критика. Но я ни в малейшей степени не расчувствовался по поводу Вашего друга».

И пошла переписка: он рассыпался бисером, церемонился; она отвечала с язвительной снисходительностью. Ухажерство — страсть чисто мужская, а женщины обожают поиграть в матерей, и наша пара подыгрывала друг другу блистательно. Они много лет не встречались лично, хотя Шоу сообщал ей, что был случай, когда она разговаривала с ним, не зная, кто перед нею стоит.

Этот почтовый флирт очень устраивал Шоу: задавалась работа воображению, поддерживалось равновесие духа — превратности личного контакта бессильны перед такой дружбой. Шоу любил Эллен Терри на сцене, по письмам, и не спешил расставаться с прекрасным наваждением, страшась разоблачительной действительности. В отдалении Эллен была очаровательна, вблизи же могла оказаться несносной. Но тем не менее он желал залучить ее в свои пьесы — и в пьесы Ибсена тоже — и всячески толкал на разрыв с Ирвингом, который «совершенно не считается с драматургом и берет верный тон только когда невзначай отклонится от своей линии».

Шоу предупредил Эллен, что «Избранник судьбы» не лучшая его пьеса: «Я только показал, что разбираюсь-таки в сценических трюках, и, как коммивояжер, предлагаю образец своего товара». Однако Эллен нашла пьесу «восхитительной» и упросила Ирвинга иметь ее в виду для «Лицеума».

Осторожная и хитрая лиса был этот Ирвинг. Связывать себя скорыми обещаниями он не хотел, не хотел и рассердить Шоу отказом. У Ирвинга была «королевская привычка закупать себе литературных придворных»; иными словами, он брал у критика-драматурга пьесу, платил задаток, но и не думал ее ставить. Этой ценой приобреталось одобрение всем его постановкам. Но Шоу так просто не проведешь, хотя Ирвингу и позволительно было ошибиться — ведь сколько критиков могли бы покаяться, что на упомянутых «задатках» раз от разу «росло его мастерство»…

Странная эта личность — Ирвинг. Он не интересовался ничем, кроме своей работы и самого себя. Отсюда его полное незнание жизни и людей. Он и себя-то хорошо не знал: был слишком занят собою и взглянуть на себя со стороны не умел. Пьесы Шекспира служили ему декорацией — не на пустом же месте выявлять свою индивидуальность! Мешает текст — он вымарывает слова, точно это так же в порядке вещей, как переменить задник или смягчить свет. Шекспировские характеры Ирвинг все гнал на свою колодку, и, если реплики и монологи ни в какую не шли к созданному образу, — он был с ними безжалостен. Едва ли Ирвинг интересовался, как работают товарищи по искусству: для него свет клином сошелся на его собственных постановках. Как-то Бен Уэбстер решил сыграть на отзывчивой струне «шефа» и спросил, читал ли тот в газете, что его сын Гарри скоро выступит в роли Гамлета. «Га-а-рри?.. — прохрипел Ирвинг. — Хм… Га-а-млет?.. Хм… Глу-у-по…».

Нетрудно поэтому догадаться, что пьеса Шоу не заинтересовала его совершенно. Однако он был достаточно хитер и разыграл перед Эллен живейший интерес, обещав поставить Шоу «в следующем году».

Этот обманный ход Шоу разгадал с самого начала. Уступая просьбе Эллен оставить пьесу у Ирвинга, он писал ей: «Ни продавать пьесы, ни брать авансы я не буду, пока работаю театральным критиком».

Прошло несколько месяцев, а дело стояло на месте. В июле 1895 года он запросил отчета у Эллен и мимоходом высказал такое предложение: «Приходите, я Вас обучу роли без книжки. Достану тандем[71] и, пока мы будем разъезжать по великолепным полям, вдолблю в Вашу голову роль. Она пристанет к Вам, как прилипает услышанный мотив. Роли надо заучивать именно так. Будь у меня своя труппа, я бы брал в нее только неграмотных актрис».

Эллен тотчас напомнила Ирвингу о пьесе. Тот обещал дать несколько представлений в будущем году, а через год запустить ее регулярно в паре еще с какой-нибудь пьесой. «Он жаждет ставить Вашу пьесу», — уверяла Эллен автора, прося его через несколько дней повидаться или списаться с Ирвингом «по поводу Вашей чертовски милой пьесы».

Шоу написал Ирвингу, и тот предложил выплачивать автору 50 фунтов каждый год. А там, глядишь, явится возможность и пьеса увидит свет рампы. Шоу как честный критик, понятно, отказался. Он отдавал пьесу задаром, если Ирвинг поставит еще что-нибудь из Ибсена. Или же он отдаст пьесу Эллен Терри — уже без всяких условий. Ирвинг не привык к такой щедрости со стороны критика, пишущего пьесы, и Шоу ответа не получил.

Между тем Ирвинг объявил на осень 1896 года постановку шекспировского «Цимбелина». Шоу перечитал «Цимбелина», убедился, что Шекспир «большой дурак», и пространно растолковал Эллен, как нужно вести роль Имогены. Антишекспировская кампания Шоу была частью его проибсеновской и антиирвинговской кампании. Если Шоу прав, и Ибсен — это прекрасно, тогда нет ничего прекрасного в Шекспире, вопреки людскому мнению. А Ирвинг игнорирует Ибсена, ставит эпизоды из шекспировских пьес — значит, Ирвинг современному движению помеха, да и великому барду оказывает сомнительную услугу.

Шекспировские пьесы Шоу любил, «искренне любил» — главным образом за их поэтичность. Но никто не запомнил его похвалы Шекспиру, а запомнили только вот такие шовианские перлы:

«Я давно уже не праздную свой день рождения и не могу взять в толк, зачем мне нужно отмечать день рождения Шекспира. Разочарование ожидает всякого, кто решит, что я хоть чем-нибудь выделяю 23 апреля перед 23 октября».

Кто поумнее, тот, между прочим, наверняка согласится с шовианской оценкой юмора Оселка[72]. «Такой юмор мы прощаем только Шекспиру. Даже эскимос потребовал бы назад свои денежки, когда бы эдакой стряпней угостил его современный автор».

Да, люди помнят только шовианское брюзжанье: «После Гомера я из знаменитых писателей так же презираю не какого-нибудь сэра Вальтера Скотта, нет, а Шекспира, — стоит мне сравнить его мысли со своими. Он раздражает меня иногда до такой степени, что я бы с великим удовольствием раскопал его и забросал камнями: в столь чувствительной форме только ведь и поймут оскорбление и он и его поклонники».

«Цимбелин» в постановке Ирвинга был принят Шоу в штыки, что отчасти поясняют изложенные выше события. Он и вообще не любил «Цимбелина», а тут еще его взбесили неумеренные восторги, расточаемые теми, кто причислял себя к поклонникам Шекспира, хотя и сам автор не узнал бы своего творения в переделке Ирвинга. Распалили Шоу и поношения критиков в адрес Ибсена — уж эти-то должны голову на плечах иметь!

Генри Ирвинг обладал сардоническим чувством юмора. Он разнюхал, что в статье Шоу будут одна-две фразы, после которых критику доставит мало удовольствия свидание с актером, и пригласил Шоу зайти в «Лицеум» и переговорить об «Избраннике судьбы» в то самое утро, когда должна была появиться рецензия. «Я увижу его, когда субботняя рецензия прочно завязнет у него в печенке: он уже в пять утра кинется ее читать», — писал Шоу Эллен. И все-таки Ирвинг был в более выигрышном положении, чем его гость: вложивший меч в ножны всегда чувствует к врагу некоторое снисхождение. И не раз во время этой беседы вспоминались ему, верно, куски из рецензии Шоу: «В подлинной республике искусств сэр Генри Ирвинг угодил бы на плаху за свои сценические проделки. Ладно бы он резал пьесы: он их потрошит… Ни разу в жизни он не понял и не воплотил характера, как тот был задуман автором, — всегда и всюду он хочет жить своим умом».

В свою защиту Шоу мог привлечь набранное черным по белому заявление, что в исполнении Ирвинга Якимо вышел гораздо лучше, чем у Шекспира. По существу, это сглаживало то невыгодное положение, в которое его поставил Ирвинг.

Аудиенция прошла гладко, и Эллен Терри даже подумала, что Ирвинг нагнал на Шоу благоговейного страху. Она совсем уже подошла к двери кабинета, хотела войти, но услышала голос Шоу и «что было сил припустилась домой. Как же я смеялась — ведь не смогла войти! Я вдруг отчетливо поняла, что в этой комической ситуации не сумею управлять своими чувствами. Увидев Вас, кинусь вам на шею. А не то — потеряюсь и заробею. Один бог знает, что я могла бы натворить. Г. И.[73], конечно, так ничего бы и не понял».