Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Что действительно важно в войне, это — по Клаузевицу — не основные законы, но умение правильно проводить эти ос­новные законы: «Все ведение войны похоже на действие слож­ной машины с громадной силой сопротивления, так что комби­нации, которые легко набросать на бумаге, могут быть проведе­ны в жизнь лишь с большими усилиями». Эти «большие уси­лия» и «чудовищная сила сопротивления в войне» известней­ший военный историк нашего времени изобразил в словах: «По ровному полю очень легко пройти милю за 1 У2 часа. Если же стоять по шею в воде, то то же самое передвижение может быть произведено лишь очень медленно и с усилиями, и лишь чрез­вычайно сильный человек мог бы вообще пройти одну милю. Если же дно покрыто острыми камнями или тиной, а вода не­прозрачна, то движение становится почти невозможным. Не меньшая разница существует между комбинациями и решения­ми за учебным столом и комбинациями на поле битвы или в палатке командующего». Короче и ярче всего выразил Мольтке сущность этой мысли в своей излюбленной поговорке: «Снача­ла взвешивать, затем дерзать». Но уже Наполеон считал цен­нейшим качеством генерала равновесие между смелостью и про­ницательностью, когда та и другая выражены в равной степени. Гнейзенау был великим полководцем, хотя, по свидетельству своего друга Клаузевица, он не был «хорошим логиком». На­оборот, сам Клаузевиц, как военный практик, очень много вре­дил себе своим, засвидетельствованным многими авторитетны­ми мнениями, пессимизмом, т. е. его «большие умственные спо­собности» так быстро и ярко рисовали перед ним всевозможные плохие последствия какого-либо смелого предприятия, что па­рализовали этим его решимость...»

Из всего этого явствует, что сущность войны познается не из отдельных общих и в основе своей несложных правил, но из исторического хода вещей: последний же не укладывается в жесткие рамки теории, а порождает массу сложных явлений, из которых и познаются в своих основных чертах законы войны. Цитируя еще раз Клаузевица, мы увидим, что он приводит исто­рические примеры не только для иллюстрации, но и для доказа­тельства. Он пишет: «Исторические примеры делают все по­нятным и вместе с тем в области эмпирических наук обладают наибольшей доказательной силой. И больше, чем где-либо, это проявляется в военном искусстве. Генерал Шарнгорст, лучше всех писавший о войне в своей записной книжке, считает исто­рические примеры важнейшими в этой области и делает из них удивительнейшее употребление». Действительно, Шарнгорст ставит в своих военных сочинениях «исторические доказатель­ства» на первое место, и «удивительнейшее употребление» их заключалось прежде всего в том, что он доказывал упрямому королю целесообразность своих военных реформ, выдавая их за возвращение к средневековому наследию Гогенцоллернов.

Если сделать здесь некоторую экскурсию в военную исто­рию, чтобы устранить ошибочные воззрения на войну, то будет целесообразно, и не только по условиям недостатка места, ог­раничиться лишь новейшей военной историей. Война есть не­избежное явление всякого классового общества, а потому сущ­ность войны во многих основных чертах можно познать уже из древней истории греков и римлян, отчасти с большей трудно­стью вследствие пробелов исторического предания, отчасти с большей легкостью вследствие большей простоты историчес­ких предпосылок и взаимоотношений. Однако классовое обще­ство стоит в потоке исторического развития, и капиталистичес­кий способ производства так основательно преобразовал его, что сравнительное рассмотрение сущности войны — плохо или хорошо,— но должно, поскольку оно имеет своей задачей слу­жить настоящему, ограничиться периодом капитализма.

Этот период, можно считать, начинается с конца XV и нача­ла XVI столетия, когда швейцарские кантоны образовали на службе у капитала современную пехоту и когда Маккиавелли писал о военном искусстве.

Основную мысль Клаузевица, высказанную в сочинении, создавшем целую эпоху и написанном через сотни лет после смерти Маккиавелли, итальянский политик выразил так: «Если ты сумеешь выиграть у врага решительную битву, то, значит, все другие ошибки, допущенные в ведении войны, незначитель­ны; если же ты этого не можешь, то если бы даже в остальных областях войны ты действовал безукоризненно, ты никогда не доведешь войны до почетного конца. Ибо главная битва, выиг­ранная тобой, уничтожает последствия всех ошибок, когда-либо тобой совершенных».

То, чего требует здесь Маккиавелли, есть стратегия на унич­тожение, которая непосредственно устраняет врага и главную свою цель видит в уничтожении боем вражеского войска.

Однако войны XVI, XVII и XVIII столетий велись не по законам стратегии на уничтожение, но по законам стратегии на истощение; последняя же видит свою задачу в том, чтобы утомлять врага маневрами и избегать сражений, принимая или ища их лишь в случаях крайней необходимости или при чрез­вычайно благоприятных условиях. Буржуазная наука видела поэтому в Маккиавелли, требовавшем к тому же всеобщей во­инской повинности, великого мыслителя, познавшего еще в начале XVI столетия ту истину, которую прочий глупый свет уразумел лишь в конце XVIII столетия. Маккиавелли был, ко­нечно, очень проницательным политиком, но не потому, что он видел вещи в темноте будущего, а потому, что видел их в свете действительности. Он писал под впечатлением длинно­го пути побед, по которому в его время шли швейцарские вой­ска. Эти войска были народным ополчением со всеобщей воин­ской повинностью, и они применялись только в сражении на уничтожение. В мощных швейцарских колоннах он, подобно гуманистам, видел возрождение греческой и римской фаланги.

Капитал, с самого своего возникновения, охотно сокра­щал издержки производства; заимствуя свое духовное воору­жение из древности, свое светское оружие он брал даже не из «античных установлений», как полагал Маккиавелли, но из гораздо более раннего общественного порядка — из перво­бытного коммунизма. Подражать рыцарскому войску, а тем более превзойти его — капитал не мог; это войско отжило вместе с феодальным строем, так как всякая военная органи­зация всеми своими нитями связана с тем общественным стро­ем, из которого она выросла.

С распадающихся рыцарских войск начала уже зарождать­ся пехота, превратить которую в боевое оружие и было зада­чей вновь зародившегося капитализма. Он облегчил себе эту требовавшую долгого времени задачу тем, что в соответствии с духом своего денежного хозяйства покупал нужное ему вой­ско. В швейцарской квадратной колонне с ее строгой дисцип­линой, с ее тактической сплоченностью и неотразимым массо­вым ударом была найдена пехота, доказавшая, что она далеко превосходит рыцарские войска.

В Швейцарии, именно в старых кантонах Швиц, Ури и Унтервальден, образовались общины с военной конституцией, в полной мере обладавшие основными военными качествами: му­жеством и годностью отдельных бойцов, дисциплиной, непо­колебимой взаимной спайкой этих воинов. Первые качества воспитывались жизнью среди суровой природы негостеприим­ных гор, вторые — общинным бытом; род и соседство, воен­ное товарищество и земледельческое хозяйство были тесней­шим образом связаны. Первобытные швейцарцы были воин­ственным горным племенем, которое не слишком строго относилось к грабежам и разбою. «Освободительные битвы», которые они предпринимали якобы для свержения австрийс­кого господства, с точки зрения цивилизации весьма двусмыс­ленны, и военную славу, которую они при этом приобретали, они охотно обменивали на золото.

Поскольку дело идет не только о легендарных преданиях, но об исторически вероятных сообщениях, швейцарцы имели лишь две «освободительные битвы», т. е. битвы, в которых они сражались, по крайней мере, за свои собственные интересы: битву при Моргартене (1315 г.) и битву при Земпахе (1386 г.); в первой сражались одни старые кантоны (Швиц, Ури, Унтервальден), во второй — кантоны с Люцерном, в обоих случаях про­тив габсбургского рыцарского войска. Между этими битвами произошла битва при Лаупене (1339 г.), в которой кантоны уча­ствовали как наемники в борьбе между Берном и Фрейбургом, совершенно их не касавшейся.

Когда в 1847 г. своей позорной политикой старые кантоны навлекли на себя гнев европейских революционных партий, молодой Энгельс назвал в своей горячей статье битвы при Моргартене и Земпахе «отчаянием грубых и ханжеских гор­ных племен, упорно боровшихся против цивилизации и про­гресса». Это суждение верно во всяком случае постольку, по­скольку кантоны и после своей победы над австрийским ры­царским войском могли вести и вели лишь консервативную политику. Через несколько лет после битвы при Земпахе они заключили с Австрией мир, сначала на 7, потом на 20 и, нако­нец, на 50 лет; по этому миру Габсбурги временно отказыва­лись от известных прав и областей, сохраняя, однако, за со­бой значительную часть Швейцарии. Хотя союз кантонов к тому времени несколько расширялся вступлением пяти дру­гих кантонов (Люцерн, Цуг, Цюрих, Берн, Гларус), однако внешнее усиление швейцарского союза сопровождалось изве­стным внутренним его ослаблением.