Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

К. Блейбтрей оживляет также сказку о портняжном под­мастерье Дерфлингере, причем его изображение прусских ге­нералов стоит вообще на одном уровне с изображением французских маршалов. На действительных реформаторах прус­ского военного дела после Йены — на Шарнгорсте, Гнейзе­нау, Грольмане, Бойене — он останавливается довольно бег­ло; наоборот, Мюффлинга он славословит как «тип свобод­ного духом военного ученого». Он говорит, что Мюффлинг был раньше теологом и советником Блюхера, особенно выд­винувшимся в этой роли в 1815 г. Так как, по обычаям тог­дашнего юнкерства, Мюффлинг вступил в армию в почтен­ном возрасте, 12 лет, то, очевидно, свой курс теологии он закончил еще в колыбели; советником же Блюхера был не он, но Гнейзенау, а Мюффлинг действительно принадлежал в 1813 и 1814 гг. к главной квартире; в 1815 г., когда Мюффлинг был будто бы советником Блюхера, он принадлежал совсем не к штабу Блюхера, но как прусский военный атташе был прико­мандирован к штабу Веллингтона, и его выдающееся руко­водство в этом году состояло в том, что вследствие его не­правильного и необдуманного донесения в прусскую глав­ную квартиру на нем лежит существенная часть вины за поражение при Линьи. В резкое противоречие с этим «сво­бодным духом» Блейбтрей ставит «феодала» Йорка, являв­шегося будто бы «простым рубакой». Йорк был действитель­но истым юнкером, но «простым рубакой» он не мог быть уже потому, что, несмотря на проявляемые им в бою хлад­нокровие, энергию и осмотрительность, было крайне трудно заставить его — что приводило в величайшее отчаяние Блю­хера и Гнейзенау — выйти в бой.

О Блюхере Блейбтрей говорит, что он имел в себе что-то «демоническое», но где именно сидело это «демоническое» в жизнерадостном гусаре, по-своему бывшем хорошим генера­лом, а в невоенной обстановке — ландскнехтом старого зака­ла с неистощимой приверженностью к вину, женщинам и кар­там,— это остается тайной Блейбтрея. Что скажет современ­ное прусское офицерство о резком письме к королю в 1809 г.: «Прошу дать мне отставку, ибо я не только прусский офицер, но и немецкий дворянин»? Современное прусское офицерство, мы думаем, найдет на это исчерпывающий ответ — что подоб­ное письмо Блюхера существует лишь в фантазии Блейбтрея.

Таким же продуктом чистой фантазии, как это не раз указы­валось, является и кабинетный приказ Фридриха-Вильгельма III от 1803 г., в котором офицерам предписывалось не болтать о себе как «о первом сословии», так как все одетые в королевский мундир содержатся из податных сборов, уплачиваемых гражда­нами. Блейбтрей сплетает этому Гогенцоллерну пышные венки.

Он называет его — этого героя демагогической травли и на­рушителя конституционных обещаний — в высшей степени благородным, достойным полного уважения, приятным, спра­ведливым, честнейшим и разумнейшим человеком, антифео­далом по натуре, внутренне же совсем либеральным, пома­занным демократическим елеем. Все эти исключительные до­стоинства Блейбтрей черпает из упомянутого уже мифического кабинетного приказа от 1803 г. и из патриоти­ческих рассказов, выуженных им из сборников гогенцоллерновских анекдотов. Во время стоянки союзных войск на Рей­не, после Лейпцигской битвы, в Висбадене был устроен бал, и король Фридрих-Вильгельм III милостиво соблаговолил сказать несколько слов участия одному молодому офицеру, потерявшему на войне трех своих братьев; в ответ офицеру, заявившему, что его братья охотно умерли за его величест­во, король заметил: «Не за меня, а за отечество». Для пущей торжественности Блейбтрей переносит действие из висбаденской бальной залы на поле битвы под Лейпцигом и пре­вращает молодого офицера, потерявшего трех братьев, в ста­рого майора, у которого погибли все сыновья. По этому по­воду он проливает настоящие реки слез умиления над «коронованным Гогенцоллерном», поставившим отечество выше короля. Затем, дав мимоходом затрещину Трейчке за недостаточную почтительность к Фридриху-Вильгельму IV, Блейбтрей настраивает свою арфу для Вильгельма I — «на­туры в высшей степени идеалистической, полной благород­нейшего немецкого духа». Именно этот прусский король уп­разднил превозносимую Блейбтреем организацию ладвера от 1813 г.; поэтому можно было ожидать, что на его счет будет сказано хоть одно слово критики, но небо предохранило Блейбтрея от недостаточно почтительного обращения с «ко­ронованным Гогенцоллерном».

Нет. Управление Вильгельмом I организацией ландвера 1813 г. было «исторически великим делом», так как прежний ландвер показал себя в годы революции политически нена­дежным. Насколько «блестяще проявила себя» в датской вой­не 1864 г. «новая армия», видно даже из совершенно противо­речащих этому фактов в труде прусского генерального штаба. Так, первая часть похода против Дании была сплошь неудач­на. Блейбтрей строго порицает «мелочное брюзжание» во вре­мя «братской войны» 1866 г.: ему нравится называть эту вой­ну за разделение Германии «объединительной войной»,— «по­бедой демократии»,— утверждение, стоящее приблизительно

на равной высоте с его уверением, что Бисмарк был принуж­ден выговорить для Вильгельма I титул императора, между прочим, из-за «домогательств короля Баварии».

Появление системы милитаризма Блейбтрей датирует 1871 г. Вопрос о том, каким образом она появилась сразу, как из пистолета, он оставляет совершенно без объяснений. Он лишь нападает с добродетельным негодованием на неко­торые ее темные стороны, главным образом на господствую­щий в офицерском корпусе византийских дух; однако и эта вспышка потухает бесследно, и Блейбтрей немедленно пос­ле этого называет войну «великим культурным фактором», заявляет о необходимости военного флота, хотя тот, кто ос­паривает, что он лишь увеличивает военную опасность, по его же словам, врет самым бессовестным образом. Затем Блейбтрей защищает дуэль как исключительное право офицеров. Как мало может Блейбтрей объяснить, каким образом появился осуж­даемый им милитаризм, так же мало может он сказать, каким путем этот милитаризм может быть устранен. Можно даже по­дозревать, что он мечтает найти ангела-спасителя в одном из «коронованных» Гогенцоллернов. Последняя глава о «необ­ходимости милиционной системы» содержит по существу лишь некоторые указания на то, что милиция Гамбетты сра­жалась лучше, чем немецкое войско, что снова ставит Блейбтрея в конфузное положение, так как, по его словам, немец­кое войско было тоже народным войском, а создание его он считает «историческим подвигом» Вильгельма I,— и этим Блейбтрей опять садится в лужу.

Презрительные замечания, которые Блейбтрей бросает по поводу антимилитаристской пропаганды социал-демократии, вызываются тем, что социал-демократия подрывает милита­ризм в его корне как составную часть всего капиталистичес­кого хозяйства. Как добровольцы Карно и ландвер Шарнгорста стали возможны лишь после экономического переворота внутри старого, проржавевшего общества, так и о введении милиции в духе нашей программы можно будет думать лишь тогда, когда когти капитализма будут окончательно подреза­ны. Однако, как ни ясно и как ни бесспорно это основное положение нашей программы борьбы против милитаризма, все же было бы очень желательно обсудить его более внима­тельно в различных деталях. Какой пестрый реакционный вздор можно создать — и с относительным успехом, придер­живаясь на словах нашей антимилитаристской программы, — показывает сочинение К. Блейбтрея.

Это — единственная его заслуга, и только ради этой заслуги оно и было так внимательно рассмотрено нами. Во всей своей остальной бессмысленной путанице оно представляет собой истинный апофеоз Молоха милитаризма, который, наверное, найдет эту пищу довольно вкусной.

Памятник на Бородинском поле

ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Вернер А. Приступ Крутой горы

В победном угаре 1871 г. из уст одного популярного орато­ра — если мы не ошибаемся, это было в славном городе Лейп­циге — сорвались крылатые слова: «Пусть теперь обвиняют нас в том, что мы — народ мыслителей и поэтов». Над неволь­ной шуткой тогда много смеялись, но с течением десятилетий выяснилось, что неудачный оратор таил в себе частицу проро­ка. То, что совершили в течение современной войны немецкие поэты и профессора, не может навлечь на немецкую нацию нигде и ни при каких обстоятельствах подозрения в том, что она имеет преимущество перед другими нациями называться «народом мыслителей и поэтов».

Поэты опровергли этот упрек, пожалуй, еще основательней, чем профессора. Говоря это, мы совершенно не имеем в виду мас­совой продукции военных стихотворений, всплывавших ежеднев­но для того, чтобы быть забытыми на следующий же день. Позор­нейшее явление, что пускалась в продажу эта макулатура, пред­ставлявшая собой небольшую ценность, чем стоимость типографской краски и бумаги, на которой она была напечатана. Особого внимания достойно то, что даже поэты, у которых нель­зя оспаривать право называть себя так, — Демели, Гауптманы, Гольцы и им подобные,— так же позорно пали в своей военной поэзии; надо понимать это, конечно, в эстетическом отношении, а не в политическом. Вопрос идет не о том, каково именно было их отношение к войне, но о том, выразили ли они словами в той или иной форме чудовищные страсти, развязанные этой войной. Этого совершенно не было. Они поступали так не из странной прихоти, ради оригинальности, мучившей их постоянно, а чтобы оправдать тех, кто с давних пор не видел в «современности» ни блистающей зари восходящей культуры, ни хотя бы меланхоли­ческого заката культуры нисходящей.