Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Типичным образчиком этой стряпни является книжечка «Фридрих и великая коалиция», опубликованная недавно Тома­сом Манном. Автор «Будденброки» действительно поэт, имев­ший до сих пор право на некоторые претензии, но тем хуже для него, что в своем сочинении в смысле литературной оценки вой­ны он не оправдывает даже самых скромных из этих претензий. Из-за недостатка действительного богатства мысли он впадает в «многословие», в конце концов начинающее просто претить всякому читателю, в голове у которого не атрофировался еще образный язык действительной жизни. Поэтическое вдохнове­ние Томаса Манна прибегает к воскрешению заброшенного анек­дотического хлама, нетерпимого даже в патриотических учеб­никах,— например, презрение, проявленное будто бы Фридри­хом к Помпадур, сестринский привет, полученный ею от Марии-Терезии, и другие подобные же пустяки, бывшие будто бы причинами великой коалиции Семилетней войны.

Очень интересен тот «оригинальный» оборот, который То­мас Манн придает этим негодным старым документам. Он до­пускает, что старый Фриц был при всех обстоятельствах в выс­шей степени сомнительным гением и довольно-таки несносным человеком, но он говорит: «Фридрих был жертвой. Он должен был делать несправедливости и вести жизнь, противную своим воззрениям; он должен был быть не философом, но королем, чтобы осуществить стремления великого народа». Дальше он говорит: «Германия сейчас — это Фридрих Великий. Та борь­ба, которую мы должны довести до конца и которую мы еще раз будем вести, есть его борьба. Коалиция несколько изменилась, но его Европа — Европа, объединенная ненавистью, которая не хочет терпеть нас, которая все еще не хочет терпеть его, коро­ля, и которой надо доказать еще раз с жестокой обстоятельнос­тью, быть может, с обстоятельностью 7 лет, что это не может так остаться. Вустман[50] сказал бы: не годится — устранить это. И та душа, которая пробудилась в нас, — это его душа, это непобедимое сочетание активности и упорного терпения, это моральный радикализм, казавшийся другим одновременно от­вратительным и ужасным, каким должно казаться неизвестное хищное животное». И дальше идет такая же галиматья.

Томас Манн так глубокомыслен, что лишь глубокомысленнейшая из газет — «Берлинер Тагеблат» — доросла до его по­этических высот и похвалила его. Другие, как, например, «Гам­бургский корреспондент», рассуждали так же, как рассуждал старый фельдмаршал Мюллендорф о реформах Шарнгорста: «Это слишком высоко для меня». Хотя они и признают, что То­мас Манн «возвышается, подобно башне, над подлыми писака­ми своекорыстного и нечистого патриотизма», но они

Волонтер армии Гарибальди 1848—1849 гг., солдат венгерской революционной армии 1848 г., Джузеппе Гарибальди

порицают его за то, что «в своем авторском высокомерии он совершил грехопадение против духа великого короля, которого ему не простят наследники и последователи Фридриха».

Мы не хотим вмешиваться в этот спор. Попытка Томаса Манна объяснить великую коалицию 1914 г. великой коалици­ей 1756 г. содержит в себе зернышко истины; при всем разли­чии капиталистического развития и внутренних исторических взаимоотношений между обеими мировыми войнами XVIII и XX столетий должны существовать известные сходные черты. Они лежат, правда, несколько глубже или, если угодно, не­сколько выше того, чем полагает это Томас Манн, извращенно рисуя тогдашнего прусского короля и нынешнюю немецкую нацию, как «неизвестное хищное животное». Тем более оп­равдывает себя попытка исследовать эти общие черты и из­влечь из них как из зеркала прошедшего известный опыт для решения проблем современности.

Чтобы получить правильное понятие о мировой войне XVIII столетия, надо с корнем вырвать представление, что прусский ко­роль Фридрих был ее героем, осуществлявшим, вопреки сопро­тивлению «великой коалиции», стремление к расширению «вели­кого народа». Как бы высоко ни оценивались дипломатические и военные способности Фридриха, результатом Семилетней войны было для прусского государства и непосредственно для всей Гер­мании не что иное, как зависимость от России, невыносимый гнет которой так тяжело давил немецкую нацию, что еще в начале со­временной войны лозунг «борьбы с царизмом» вызвал кое у кого пламенное, хотя ни в коем случае не просветляющее, воодушевле­ние. Ради этой цели действительно казалось совершенно естест­венным поднять факелы войны в трех частях света.

Если бы вопрос стоял в области почитания героических лич­ностей, что, конечно, не может интересовать нас, то Семилет­ней войне следовало бы приписать совершенно других героев, а не прусского короля. Уже в начальном ее периоде выступают два человека, имена которых еще и сейчас открывают мировые перспективы. В североамериканских пограничных спорах меж­ду английскими и французскими колонистами английское об­щество на реке Огайо поручило своему землемеру Георгу Ва­шингтону занять в бассейне реки Огайо обширные луга; с помо­щью 150 чел. милиции, которыми он в качестве полковника

командовал, Вашингтон воздвиг укрепление из частокола, но был вскоре прогнан превосходными силами французов. Анг­лийское правительство, чтобы отомстить за оскорбление, выс­лало на место происшествия два полка; эти полки, плохо воо­руженные и плохо управляемые, чуть не погибли от голода в Аллеганских горах, но были спасены, по крайней мере, от этого жалкого конца Вениамином Франклином, собравшим в Фила­дельфии 300 фунтов и купившим на эти деньги мяса и других продуктов для английского войска.

Другим героем Семилетней войны, более авантюристичес­кого склада, был тот самый Роберт Кляйв, безнадежный без­дельник, от которого отказалась его собственная семья и ко­торый в качестве жалкого писца поступил на службу Ост-Инд­ской компании в Мадрасе, где после двукратной попытки к самоубийству открыл свое призвание — подчинить английско­му владычеству Индию с ее сказочными сокровищами. Он на­нес решительный удар своим противникам в бою при Плассее, через 5 дней после сражения у Колина, в бою, который не только по своим мировым историческим последствиям, но также и в чисто военном отношении далеко затмил собой все победы Фридриха. При Плассее Кляйв с 3000 чел. обратил в дикое бегство франко-индийские войска, достигавшие почти 60 000 чел., но, хотя о Колине может рассказать любой школьник, о Плассее некоторые ученые историки Семилетней войны упоминают только попутно, а другие, как, например, Карлейль, совсем не упоминают.

Вильям Питт, оставивший в истории, несомненно, более глу­бокие следы, чем Фридрих, определил истинный характер Семи­летней войны в следующих словах: «Германия была лишь полем битвы, на котором был брошен жребий о судьбах Северной Аме­рики и Ост-Индии». Это сухое признание английского министра стоит несравненно выше глубокомысленной мудрости историка Ранке, заявившего, что Фридрих якобы вступил в Семилетнюю войну с целью помешать французскому вторжению в Германию; его ученик Зибель углубил затем эту мудрость до заявления, что прусский король навлек на себя ужасающие опасности Семилет­ней войны лишь для того, чтобы помешать Бельгии, а следова­тельно, и левому берегу Рейна, сделаться французскими.

Нечто подобное писал покойный главный директор прус­ского государственного архива, хотя ему совсем не следова­ло рыться в этом архиве, а лишь перелистать давно опубли­кованную «Историю моего времени», написанную королем, где находится дословно следующее место: «Стоит лишь взять

в руки географическую карту, чтобы убедиться, что естествен­ные границы этой монархии (французской) распространяют­ся до Рейна, течение которого, кажется, именно и предназна­чено для того, чтобы отделять Францию от Германии, — оп­ределять ее границы и служить пределом ее владычества». Так писал король в 1746 г., а через 10 лет после этого он бросился в опустошительную войну, чтобы защитить левый берег Рейна от жадности французов.

Ранке, «несравненный» историк, идеалистические истори­ческие построения которого используют обыкновенно против исторического материализма, просто переворачивает факты вверх ногами, утверждая, что Фридрих вступил в Семилетнюю войну потому, что стремился помешать французскому вторже­нию в Германию. Это совершенно противоречит истине. Фрид­рих вступил в Семилетнюю войну потому, что ему не удалось спровоцировать французов на вторжение в Германию.

Когда конфликт между Англией и Францией из-за Америки обострился, Фридрих пригласил в один прекрасный день, вес­ной 1755 г., французского посла из Берлина в Потсдам и сказал ему в преднамеренно лаконически-резком тоне: «Знаете ли, су­дарь, какое я принял бы при существующем положении реше­ние, если бы я был французским королем? После того как анг­личане своим поведением на Средиземном море показали свою враждебность к Франции, я отправил бы в Вестфалию значи­тельный корпус войск, чтобы бросить его затем непосредствен­но в герцогство Ганновер. Это единственное средство заставить Англию сделаться посговорчивее». Сказав это, он оставил сму­щенного посланника, который в своем донесении в Версаль представил джентльменские эпитеты, которыми король щедро наградил своего английского дядюшку. Так как это не имело действия, то прусским королем была издана инструкция, пред­писавшая прусскому послу в Париже предложить «от себя» французскому правительству поход в Ганновер.