Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Геттингенский историк Макс Леманн, основательный знаток прусской истории, говорит по этому поводу: «Можно ли удив­ляться, что соседи испытывали такое странное смешанное чув­ство уважения, страха и негодования?» В самой Германии это чувство доходило до открытого отвращения. Сам Трейчке отме­жевывался от тех, кто, приукрашивая истинное положение, утверждал, что «глубокая ненависть нации» против прусского ми­литаризма якобы не что иное, как скрытая любовь. «Лишь гроз­ные шаги потсдамской исполинской гвардии, резкая команда офи­церов и вопли дезертиров, прогоняемых сквозь строй, разноси­лись по стране из глухой тишины большой тюрьмы». Классическими свидетелями против этой системы являются как раз наши классики: Гердер и Клопшток были прусскими военны­ми дезертирами; Лессинг, как известно, заявлял о «самой раб­ской стране» в Европе, и даже Винкельман говорил о «прусском деспотизме», заставлявшем его содрогаться с головы до ног.

В действительности прусское войско того времени внедря­ло в население такое раболепство и принижение, которого не было ни в одной стране тогдашней Европы за исключением разве полуварварской России. Разительным примером этого служит Австрия, военная история которой с 1746 по 1756 г. представляет собой, с этой точки зрения, исключительный ин­терес. Выйдя счастливо из угрожавшей ее существованию вой­ны 1740 — 1748 г., Австрия направила все свои силы на то, чтобы возвратить себе снова единственную понесенную ею по­терю — Силезию. Она всячески старалась, подражая прусско­му образцу, поднять австрийское военное дело на равную по понятиям и возможностям того времени высоту технического совершенства. Но эти старания натолкнулись на непреодоли­мое сопротивление: провести прусскую систему, в особенно­сти контонную систему, оказалось совершенно невозможным, так как эта система отдавала крестьянское население, как бес­правное и безвольное, во власть кнута и шпицрутенов. Боль­шое, хотя ни в коем случае не решающее значение имело при этом сопротивление императрицы Марии-Терезии. Как ни пыл­ко желала она возвращения Силезии, она все же не могла ре­шиться ввести наряду с тяжелыми денежными повинностями еще и эту кровавую повинность; она считала чем-то вроде рабства отдать на произвол капитанов и полковников жизнь и здоровье своих подданных. Особенное внимание обращала эта счастли­вая мать 16 детей на подразумеваемое при этом безбрачие кантонно-обязанных солдат, считая, что брак — «это единствен­ное, в чем обыкновенный человек находит радость и утешение». Хотя императрице и удалось смягчить несколько требования «государственного разума», но эти требования все же разби­лись при первой попытке их провести. Для австрийского войс­ка оставался только один путь — вербовка за границей, что было так же дорого, как и ненадежно. Заготовка необходимого снаря­жения и оружия, пополнение военного фонда и постройка кре­постей и магазинов — все это при угнетающей финансовой на­уке государства было совершенно невыполнимо. Вследствие всех этих причин Австрия не могла отважиться вступить на свой собственный риск и страх в вооруженное столкновение с Прус­сией и была вынуждена искать себе союзников.

Она быстро нашла сочувствие в России, видевшей в Пруссии опаснейшую соперницу, оспаривавшую русские претензии на польское и шведское наследство. Уже в 1746 г. обе державы зак­лючили оборонительный союз: они должны были взаимно под­держивать друг друга 60-тысячной армией, в случае если прус­ский король нападет на одну из них или на Польшу. С возраста­нием прусского могущества в Петербурге волновались все более и более; дело дошло до перерыва дипломатических сношений, и в мае 1753 г. русский сенат постановил после 2-дневного совеща­ния, что «неотложной потребностью государства» является «не только оказывать сопротивление все возрастающему могуществу прусской державы, но и воспользоваться первой же возможнос­тью, чтобы подавить превосходными силами Бранденбургский дом и низвести его к прежнему состоянию среднего государства». На Россию Австрия могла вполне рассчитывать, но этого ей было еще мало, так как Россия значила тогда не очень-то много. Центр этой страны был сильно удален от политической арены западных государств; дороги, ведшие туда, находились в очень плохом со­стоянии; чиновничество было подкупно и нерадиво, войско мед­лительно и неповоротливо, да и, кроме того, было парализовано производившейся как раз реорганизацией. И самое главное — государственные доходы были так ничтожны и ненадежны, что ни о какой войне без чужой субсидии нельзя было и думать. Австрия же не только не могла дать никаких субсидий России, но и сама в них нуждалась не менее ее.

Этому роковому недостатку могла помочь, конечно, Англия. Однако как ни враждебны были отношения Англии и Пруссии, Англия видела главного своего врага во Франции и имела основа­тельные причины не соглашаться с точкой зрения Австрии, ви­девшей спасение в непосредственном нападении на Пруссию, тем более что Австрия заявила, что она не будет поддерживать Анг­лию в войне с Францией, имея в тылу прусского соседа. «Пока не прозвучал еще великий колокол — английские деньги», — до тех пор прусский король был в безопасности от всех австрийско-русских злопыхательств и мог ничего не бояться.

Положение стало серьезным лишь тогда, когда разразилась война между Англией и Францией. Но и эта опасность была не страшна, пока это была лишь колониальная и моральная вой­

на — война между американскими колониями обеих стран. В Европе у Англии было лишь одно уязвимое место: курфюрство Ганновер, связанное с ней личной унией и представляв­шее собой ворота, через которые английские товары попадали на европейский материк. Если бы Франция захватила внезап­ным нападением этот передовой пост Англии, — а это она мог­ла сделать легко и совершенно безопасно для себя, — то мож­но было бы с полной уверенностью ожидать, что Англия бро­сила бы все свои силы в войну на море и в колониях.

Этим и объяснялось предложение прусского короля своему союзнику занять немецкую область. Он сделал это, чтобы обес­печить мир в Европе, и это намерение обнаруживает в нем дело­вого политика, в то время как Ранке и Зибель делают из него пылкого фантазера. Извращение истории получает свое спра­ведливое наказание, и сильнее всего наказываются как раз те, кого хотят возвеличить.

Ill

Франция пошла навстречу предложению Фридриха так дале­ко, что предложила ему самому занять Ганновер. Она считала прусского короля чем-то вроде своего вассала и требовала от него взаимной услуги за то, что помогла ему получить Силезию. Если бы даже благодарность в политике и существовала для Фрид­риха и его современников, то все же он не мог согласиться на это предложение. Если бы он занял Ганновер, он сделал бы возмож­ным английские субсидии для Австрии и России; он навязал бы себе на шею 3 великие державы, а из прежнего своего опыта он достаточно хорошо знал, что когда беда будет на носу, то Фран­ция подумает в первую очередь о себе, а затем уже о нем, и это, конечно, встречало с его стороны полную взаимность.

Во время этих колебаний благоприятный момент для заня­тия Ганновера был упущен. Если Англия могла растеряться при внезапном занятии Ганновера, то она ни в коем случае не со­гласна была отдать его, раз ей было дано время для его защиты. Попытка Англии заключить соглашение о нейтралитете с прус­ским королем была последним с негодованием отвергнута, так как он ни в коем случае не мог допустить, чтобы Франция была разбита наголову. Однако английское правительство сумело сделать его уступчивей. Соглашением от 30 сентября английс­кий посланник в Петербурге нанял вспомогательное русское войско в 55 000 чел. за 500 000 фунтов стерлингов ежегодно во

время службы и 100 000 фунтов стерлингов во время перерыва военных действий. Через несколько дней после этого русский государственный совет получил приказ о боевой готовности и о немедленном выступлении в поход независимо от того, Пруссия ли готовится к нападению на одного из союзников России, или же, наоборот, один из ее союзников готов напасть на Пруссию.

Как только английский государственный секретарь сделал прусскому послу в Лондоне официальное сообщение о заклю­ченном с Россией соглашении, заявив снова о своей готовности, как и раньше, заключить соглашение о нейтралитете с Прусси­ей,— Фридрих уступил. 15 января он заключил с Англией Вест­минстерскую конвенцию, по которой обе стороны обязались пре­пятствовать совместными силами всякой иностранной державе, которая захочет под каким-либо предлогом продвинуться в Гер­манию — нарушить существующий мир. Таким образом, Ганно­вер был защищен как от русских, так и от французов.

Фридрих не сумел сделать эту конвенцию приятной для фран­цузов, а Англия — для России. Австрийский государственный канцлер Кауниц воспользовался этим моментом, чтобы и там, и здесь ковать железо, пока оно было горячо. 13 марта 1756 г. он велел запросить в Петербурге, думает ли царица Елизавета под­держивать австрийское нападение на Пруссию, когда сможет она отправить свои войска и может ли начать операции еще в этом году. Кауниц получил на это «в высшей степени благопри­ятный, превосходящий всякие ожидания» ответ. Царица прика­зывала немедленно выступать и заявляла, что готова к наступа­тельному союзу; она намеревалась выставить на театре воен­ных действий 80 000 чел. и не складывать оружие до тех пор, пока Силезия не будет присоединена вновь к Австрии; как воз­награждение она выговорила себе Курляндию и Семигалию, что наносило ущерб Польше и Восточной Пруссии. Она была, од­нако, очень неприятно удивлена, когда Кауниц сообщил ей в ответ, что она может задержать на время отправку войск; с Фран­цией положение было еще не выяснено; это выяснение заняло несколько месяцев, и выступление пришлось отложить до бли­жайшей весны, а до тех пор «хорошенько скрывать игру», что­бы не возбудить у Англии и Пруссии ни малейшего подозрения.