Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Такое мнение разделяет еще сейчас большинство прусских историков. Но меньшинство, и при этом не худшие из них, ви­дят в этом «ужасное унижение» «великого короля», который, как слабый неврастеник, бросился в опустошительную войну из страха перед опасностями, которые можно было еще устра­нить, и, таким образом, сыграл на руку своим врагам. Эти исто­рики, таким образом, поворачивают острие в другую сторону и говорят: «Конечно, Фридрих прекрасно знал, что ему не угро­жает серьезная опасность, но данный исторический момент по­казался ему удобным для проведения плана, намеченного им в своем политическом завещании от 1752 г.: завоевать при бла­гоприятных условиях европейской политики Саксонию, воз­наградив курфюрста Богемией, которая должна была быть от­нята войной у дома Габсбургов». Они говорили, что завоева­ние Саксонии было целью, которую король преследовал в течение всего своего правления. «На расстоянии 6 миль от Берлина проходила граница курфюрства Саксонии; широкая полоса земли с городами Герлиц, Лаубан, Зорау, Губен, Любен, Барут, Ютербок, Бельциг, Витенберг, Торгау не принад­лежала еще Пруссии. Прусский король, не стремившийся все­ми силами души к завоеванию этой земли, должен был бы отка­заться от всяких государственных планов и удовольствоваться лишь династическими владельческими интересами». Мог ли так думать великий Фридрих? Нападая на Саксонию, Фрид­рих, таким образом, не хотел отвратить угрожавшую ему опасность, но начинал наступательную войну в самом не­прикрытом и ясном значении этого слова; он и не думал, ко­нечно, о том, чтобы вернуть его величеству польскому мо­нарху как «справедливое возмещение Курляндию»; но к это­му не следовало относиться слишком строго, так как он намеревался «щедро» вознаградить саксонского курфюрста, сделав его королем Богемии.

Этот спор между прусскими историками ведется в течение двух десятилетий, временами до такой степени обостряясь, что он оказался даже причиной преждевременной смерти одного из споривших, но все же не привел к определенному недвусмыс­ленному решению. Каждая из этих сторон приводила всякие основания в свою пользу, но ни одна из них не дала решитель­ного доказательства. Меньшинство проиграло битву лишь по­стольку, поскольку оно занялось опровержением «ужасного унижения великого короля»; своими попытками и предположе­ниями они сделали «унижение короля» еще более «ужасным», чем это предполагала противоположная сторона. То, что Фрид­рих написал в своем политическом завещании от 1752 г. о заво­евании Саксонии в обмен на завоеванную Богемию — кстати, под заголовком «Мечты»,— до сих пор не издано министер­ством иностранных дел. Во всяком случае, король, завоевав­ший провинцию Силезию лишь при помощи могущественной Франции и вообразивший, что он может исключительно соб­ственными силами (Англия по Вестминстерской конвенции не была обязана оказывать ему поддержку) завоевать себе королевство Богемию, против франко-австро-русской коалиции,— действительно является политическим фантазером.

Однако сами факты говорят в пользу большинства прусских историков, когда последние указывают, что при завоевании Сак­сонии политическая ошибка искупалась военным успехом. Если это вторжение и объединило враждебную коалицию, то оно обеспечило королю возможность выдержать войну; без ресур­сов Саксонии он никогда не смог бы этого сделать. Вначале он рассматривал эту страну лишь как военную позицию; правда, он охотно удержал бы ее, раз она попала в его руки; он очень часто давал понять, что охотно проглотил бы этот лакомый ку­сочек. Однако если бы он хотел в 1756 г. ее завоевать, он дер­жал бы себя совершенно иначе. Победители по отношению к своим побежденным должны надевать на железные кулаки бар­хатные перчатки и, по крайней мере, избегать, по охотно упо­треблявшемуся Бисмарком выражению, разорения завоеванных местностей. Тот, кто хочет получить в свое владение прекрас­ный сосуд, не начинает с того, что разбивает его сразу.

Фридрих же начал с того, что подверг Саксонию жестоким насилиям, прежде всего в виде ненавистной кантонной систе­мы. Вынудив голодом сдаться саксонские войска, находивши­еся в скалистом лагере под Пирной, он не только заставил их принять принудительную присягу и вступить, в количестве свы­ше 17 000 чел., в свое войско, но наложил тотчас же на страну контрибуцию в 9075 рекрутов, «исключительно здоровых и крепких людей, от 18 до 30 лет, не ниже 5 футов 3 дюймов». Как было встречено это насилие, показывает факт, что, несмот­ря на расстрелы, палки и шпицрутены, саксонские солдаты и рекруты массами переходили польскую границу все в боль­шем и большем количестве по мере того, как из года в год по­вышалась эта кровавая дань.

Денежная дань тоже повышалась из года в год: в 1757 г. она достигала 3 000 000 талеров, в 1758 г.— 5 000 000, в 1759 г.— 6 000 000 и затем до конца войны ежегодно не менее 12 500 000. До какой степени страна была истощена, видно из того, что даже самыми жестокими принудительными мерами нельзя было добиться внесения этих сумм. Так, городской совет и наиболее богатые купцы города Лейпцига были однажды заперты в Плейсенбурге без постелей, огня и света, пока не была принесена половина восьми тонн золота, которые должен был уплатить город. Около 70 купцов, бежавших из города, были пойманы гусарами; у тех же, которых не смогли найти, были опечатаны склады и забрано имущество. Семя ненависти, посеянное тогда

в Саксонии, было в полном цвету еще и через столетие после этого, как показал 1866 г.

Теперь признается, что далеко не все то, что рассказывают страна и ее обитатели о постигшей их участи, соответствовало действительности во время Семилетней войны. Во всяком слу­чае, они уже и тогда обладали, говоря словами Лассаля, «кусоч­ком конституции». Восточная Пруссия представляла собой в Семилетнюю войну противоположность Саксонии. Везде, где бы русские ни вторгались в провинции короля — в Неймарк или Нижнюю Померанию, — они опустошали и разоряли все, что только было возможно. Но с Восточной Пруссией, которой они владели в течение многих лет, считая ее своим завоеванием, они обращались, как с сырым яичком. Единственное, что они от нее потребовали, это было, кажется, небольшое имущественное обложение, но за это они наложили на население суровую кантонную повинность. Добрые пруссаки переносили это чужое господство с большим терпением, так что даже их прирожден­ный монарх ни разу не вступил в течение 20 лет, прожитых им после Семилетней войны, на землю этой неблагодарной про­винции; и даже мудрейший из ее обитателей, Эммануил Кант, хлопотал перед «всепресветлейшей, всемогущей императрицей, самодержицей всероссийской, всемилостивейшей императри­цей и великой женщиной Елизаветой» о профессорской долж­ности в кенигсбергском университете.

Если король Фридрих и хотел завоевать курфюрство Саксо­нию, то царица знала лучше него, как нужно это делать, и это было действительно «ужасным унижением» для прусского короля.

V

Единственное заключение, которое можно вывести из про­исхождения Семилетней войны, очерченного здесь в общих штрихах, — это невозможность сказать, была ли эта война со стороны Пруссии оборонительной или наступательной. Из это­го следует, что вопрос останется столь же нерешенным со сто­роны английской или французской, австрийской или русской.

Но к такому же отрицательному результату можно прийти, рассматривая, с точки зрения ее происхождения, любую другую войну. В конце концов придется всегда натолкнуться на сцепление условий, коренящихся более или менее глубоко в прошлом, кото­рые никогда нельзя привести к ясной альтернативе: здесь нападаю­щие, а здесь обороняющиеся, хотя бы в смысле доброго Шиллера:

Не может кроткий в мире жить, Коль злой сосед того не хочет.

В истории дело происходит иначе, чем в детских букварях и плохих романах, знающих лишь блистательных героев и мрач­ных злодеев. Если классовое общество является системой, за­висящей от божьей воли, как говорят нам высокие авторитеты, то Мольтке берет быка за рога совсем иначе, чем Шиллер, и говорит, что война является элементом божественного поряд­ка, а вечный мир есть лишь мечта, и не всегда прекрасная.

В классовом обществе война регулирует в последней инстан­ции конфликты интересов различных наций или государств; в последней инстанции — это значит тогда, когда они обостри­лись до такой степени, что уже невозможно никакое мирное соглашение. Открытие военных действий ни с того ни с сего, из-за каприза куртизанки, как сказал когда-то неосторожно Лассаль, или какого-нибудь подобного пустяка, также является рас­суждением, допустимым лишь в детских букварях. Ненасытные завоеватели, без конца глотающие земли и народы, так же прав­доподобны, как сказочные людоеды. Если бы Наполеон дейст­вовал по своему желанию, то он не воевал бы в 1805 г. с Авст­рией и Россией, в 1806 г.— с Пруссией и Россией, в 1809 г.— с Австрией, а в 1812 г.— с Россией. Это наполовину признают теперь даже крупнейшие немецкие историки.