Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Я и сам хотел тебе это предложить. Как джентльмены, говоришь? А можно и просто по-человечески.

Когда мы рядом лежали на раскладушках, спросил папу — а где же муж Юли?

— Ее зовут Юлия Кирилловна. А мужа ее сослали в Архангельскую губернию.

— За что?

— Трудно ответить… Когда проводили коллективизацию и раскулачивание, церкви закрывали, а попов арестовывали.

— Да за что же?

— Не знаю. Может быть как возможных врагов. Я недавно узнал у Кропилиных, что арестовали отца Курилевского, и он умер в тюрьме.

— Папа, а Сережа назвал Юлию Кирилловну попадьей.

— Ну, так что?

— Да некрасиво как-то, Ну, это у них давняя история. Сережа был адвокатом, и Юлия Кирилловна называла его брехуном, а он ее — попадьей. Да-а... Приехали из Клочков, теперь вот из Дубков. Взбаламутилась жизнь и понесла людей. Как в гражданскую.

Двадцать лет с перерывом на гражданскую войну живут здесь Юровские, хорошо знакомы с хозяевами соседних домов, быстро и поблизости нашли квартиру для Юлии Кирилловны, и общение между нашими семьями не прекращается.

Пройдет, не помню, сколько лет... Вернется из ссылки наш сосед Константин Константинович, сильно постаревший и осунувшийся, и, сидя на крыльце, будет рассказывать о климате северного Казахстана и обычаях казахов.

— Идите к нам, — зовет его Юля, сидя с Галей напротив него на скамье у погреба.

Да привык я там сидеть на крыльце... Вернется из ссылки муж Юлии Кирилловны и, сидя у нас за столом, будет рассказывать о Каргополе, о его древних каменных храмах, разрушенных, поруганных и запущенных, превращенных в склады и Бог знает во что, и о местных обычаях, например о том, что на дверях не было замков, и если к двери снаружи прислонена палка, это значит — никого нет дома.

— И до сих пор так? — спросила Галя.

Ну что ты! Понаехало уголовников, — можете представить, что творилось. Вскоре оба они умерли. Каникулы были короткие. Перед началом учебного года собрались в техникуме. Изъян принес свою фотографию: на скале во весь рост, опершись ногой о камень и скрестив, как Наполеон, руки, смотрит вдаль. Теперь Изъяна называют еще и так: этот горный орел. Оживление возле Миши Гетьманенко — он пришел с альбомом своих новых удивительных рисунков: они выполнены цветными карандашами, и на них нет ничего, кроме сочетания цветов и полутонов. Так в детском доме рисовал и я, но на моих рисунках было просто сочетание цветов, а на Мишиных — сочетания, отражающие чувства и настроения, он и называл эти рисунки настроадами. Никаких надписей, а мы — едины во мнениях: вот — радость, вот — гнев, вот — грусть... Были ребята, не понимавшие этих рисунков и удивлявшиеся нашему восхищению: красиво, но и только, остальное — наши фантазии. Пришла Клара, и, увидев Мишу с альбомом, бросилась его смотреть.

В этот день мы узнали, что с 1 сентября пойдем работать по специальности, а заниматься будем после работы. Большинство направлено на заводы, фабрики и стройки, Птицоида, То-кочка, Изъян и я — в проектную организацию, которая называется Электропром ВЭО. ВЭО означает — Всесоюзное электрообъединение, и подчинено оно ВСНХ.

Компанией отправились в город. Асфальтируют главные улицы. На огромном паровом катке восседает толстый немец, в котелке и с сигарой. Идем по Сумской.

— Как правильно называется Сумская улица? — спрашивает Токочка Карла Либкнехта! — чуть ли не хором отвечаем мы.

— Пижонстрит, — поправляет Токочка. — А какая в Харькове самая длинная улица?

— Ну?

— Совнаркомовская.

— Почему?

— Один человек пошел на нее в прошлом году и до сих пор не вернулся. Мы смеемся: на Совнаркомовской — ОГПУ.

6.

В Электропроме нас оформляют исполняющими обязанности техников с окладами 127 рублей и выдают итээровские карточки с нормой хлеба меньшей, чем у рабочих, но большей, чем у служащих. Птицоиду и Токочку направляют в большой общепромышленный отдел, Изъяна и меня — в меньший, горнопромышленный. Рабочий день, как и у всех, — семичасовой, и почти единственное, что я помню из наших вечерних занятий, — сильную усталость и желание спать на второй паре лекций, особенно — в первое время.

В нашем отделе — несколько инженеров и все они занимаются одним делом — проектами электрификации шахт. Инженеры составляют схемы электрификации и делают расчеты. Изъян и я подбираем по каталогам для отдельных участков трансформаторы, кабели, еще что-то, тоже делаем какие-то расчеты, компонуем из элементов распределительные устройства и составляем спецификации. Вычерчивают начисто чертежники, копируют — копировщицы и калькировщики, у каждого из них — собственный инструмент. Лучший из них, и чертежник и калькировщик, — худой язвительный старик, напоминающий дона Базилио из «Севильского цирюльника». Пояснительные записки пишут наши руководители, они же передают проекты сметчикам. Штампов на чертежах не помню — мы никогда ничего не подписывали, но теперь понимаю, что проекты выполнялись в одну стадию и что наши руководители, периодически посещавшие Донуголь, очевидно, предварительно согласовывали схемы и расчеты.

Изъян работает с Евгением Алексеевичем Рубаном, я — с Андреем Владимировичем Байдученко. В большой комнате, в которой помещается весь отдел, они сидят рядом, за ними, уже у стены, — наши столы. Оба они всегда спокойны, не суетятся, шутят, разговаривают на посторонние темы. Где-нибудь в отделе время от времени начинается суматоха, доносятся разговоры на повышенных тонах, это значит — опаздывают с проектом или требуется что-то переделывать. Ничего такого у нас не бывает. Однажды Изъян и я слышим, как Байдученко, похлопывая по пачке готовых схем, расчетов и эскизов, сказал Рубану:

— Пусть полежат, время еще есть. А то опять подбросят чужие проекты — тяни за них.

— И правильно, — говорит Рубан. — Пусть за такие же деньги натирают мозоли на своем мягком месте. Дураков нет.

По дороге в техникум Изъян говорит мне:

— Ты слышал? Байдученко сознательно задерживает выпуск проекта, и Рубан его поддерживает.

— Проект выйдет вовремя, можешь не сомневаться.

— Я и не сомневаюсь. Но ведь проект мог выйти досрочно. И вот индустриализация, лозунг — пятилетку в четыре года, и вдруг — такое отношение.

— А разве справедливо, что работающие и лучше, и хуже получают одинаково?

— От каждого по способностям, каждому по труду — это будет при социализме. А социализма у нас еще нет, мы его только строим. И потом: разве мы ради денег работаем? Немного больше, немного меньше — какая разница? Просто удивительно: ведь умные люди, хорошие специалисты и такое отношение! Ты понимаешь, как еще сильна буржуазная идеология?

Я не знаю кто из них прав. Логика как будто на стороне Изъяна, а мои симпатии — на стороне Байдученко.

Изъян и я с работой освоились быстро и редко задавали вопросы. Но работа была уж очень однообразной, стала неинтересной и скучной. Скрашивало общение с Байдученко и Рубаном. Оба старше нас на тринадцать лет, киевляне, соученики по политехническому институту, друзья, веселые и остроумные, а Байдученко еще и хороший рассказчик. Бывало так: Андрей Владимирович начнет рассказывать, развернется со стулом лицом к нам, положит локти на мой стол, за ним развернется Рубан, положит локти на стол Изъяна и подключается к разговорам... Вдруг заходит начальство. Байдученко делает зверское лицо и говорит «Изображайте работу», потом он и Рубан не спеша и не одновременно поворачиваются к своим столам.

Отец Байдученко был владельцем небольшой типографии, печатавшей визитные карточки, приглашения, бланки и прочую мелочь. Но все равно — буржуй. Однажды, когда решалась судьба Андрея Владимировича, его спросили:

— Кто твой отец?

— Типограф.

— А, топограф! Ну, это — свой брат.

Юнцом его призвали в армию и определили в варту — охрану гетмана Скоропадского.

— Служба была нетрудная: в опереточной форме стояли у входа в резиденцию. Насмотрелся на немцев, выезды, приемы. Наша охрана была не настоящая, а парадная, для отвода глаз, что ли, а может — для национального колорита, а настоящая охрана в глаза не бросалась. Потом эта служба в варте мне боком выходила, правда, тогда к этому относились не так свирепо, как теперь.

Когда гетман вместе с немцами бежал в Германию, Байдученко тоже бежал.

— Но не в Германию, а домой, и сначала скрывался. Страшное это дело — скрываться: из своей комнаты не выходи, к окну — не подойди, звонят в дверь, — мало ли кто, — прячься, а хуже всего — ночи: а ну как обыск? И сам извелся, и дома все извелись.

Когда в Киеве петлюровцев сменили красные, Байдученко перестал прятаться, его мобилизовали и отправили на фронт. Рубан при Скоропадском служил в какой-то русской части, его ранили под Киевом, он лежал дома, а когда поправился, — и его красные мобилизовали и тоже отправили на фронт.