Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

Услышав, что я назвал Изю Колосовича Изъяном, Рубан переспросил:

— Как вы его назвали?

— Изъян.

— Это ваше полное имя? — обратился Рубан к Изъяну.

— Мое полное имя — Израиль.

— Было, — сказал я. — Но уже четвертый год как стало — Изъян. Они засмеялись.

— И вы терпите? — спросил Байдученко.

А что я могу сделать? Понемногу-понемногу, но и Рубан, а за ним и Байдученко стали называть Изю «Изъяном», добавляя сначала: «Если вы ничего не имеете против». Изъян против ничего не имел, а мне сказал:

— Из Изи я давно вырос, Израиль, по-моему, требует отчества, а до отчества я не дорос...

Изъян — так Изъян.

— Какая покорность судьбе! — не удержался я.

Байдученко и Рубан сели лицом к нам, и Байдученко спросил:

— А что, у вас в техникуме никаких заданий не дают или вы выезжаете на бригадном методе?

— Нет, мы сами делаем задания, — сказал я.

— Каждый из нас делает все сам, — уточнил Изъян.

— Когда же вы их делаете?

— После занятий, — сказал Изъян.

— В техникуме или дома, кому как удобней, — добавил я.

— А что? — спросил Изъян.

Они переглянулись.

— А вот что, — сказал Рубан. — Можете делать свои задания и здесь. Но только не афишируйте это и не в ущерб работе.

Если при выполнении заданий мы к ним обращались с вопросами, они охотно нас консультировали, но сами не напрашивались. А вскоре я с удивлением заметил, что Изъян занимается еще и физикой, и позавидовал его увлечению. Однажды Рубан сказал мне:

— Изъян выполняет задания дольше вас. Ему труднее заниматься?

— Труднее заниматься мне. А он все делает более тщательно и, наверное, хорошо обдумывает.

И тут же обозлился: какого черта я должен врать из-за Изъяна? В тот же день по дороге в техникум говорю Изъяну:

— Вот ты осуждаешь Рубана и Байдученко за их отношение к работе. А сам? Не только выполняешь учебные задания на работе, но еще и физикой занимаешься.

— А что ты хочешь? Ну, предположим — я все время буду только работать. А Рубан будет мои работы складывать и держать у себя неизвестно сколько. Объективно это — вредительство.

— Ты что, с ума сошел!? — закричал я и остановился.

— Не кричи! Я делюсь с тобой своими мыслями, а ты кричишь на меня. Пошли, чего стоишь?

— Изъян, подумай, что ты говоришь? Ведь они работают лучше всех и больше всех выпускают проектов. А ты их обвиняешь во вредительстве. Ну, мало ли что они иногда скажут...

— Не мог подобрать подходящее слово и сказал по-украински, — з пересердя. — Вспомнил как по-русски и добавил: — сгоряча.

— Не в том дело, что они что-то там сказали. Дело в том, что они работают не в полную силу – это же всем ясно. И это — дурной пример. А дурные примеры, извини за банальность, — заразительны. Вот в этом и вредительство. Теперь понял?

— Мысль твою понял, но согласиться с ней не могу. Не хватало еще, чтобы ты это где-нибудь ляпнул.

— Об этом можешь не беспокоиться. Я сказал только тебе. Ты не согласен со мной? Опровергай.

Я готов опровергать, но нас догнали соученики, и мы заговорили о чем-то другом.

7.

Этой осенью Лиза, Сережа и я поехали на Благбаз, — так уже давно называли Благовещенский базар, — а оттуда они вернулись на трамвае, а я — на подводе с картошкой. Картошки было так много, что рассыпали ее сушить по частям. У Сережи было заметно хорошее настроение, и за обедом он сказал:

— Картошки хватит до нового урожая, кролики есть — год как-нибудь проживем.

— Все надоедает, если часто есть, — сказала Лиза, а вот картошка, сколько не ешь, не надоедает.

— I хлiб, — сказала бабуся.

— За хлiб я вже й не кажу, тiльки його мало.

Той же осенью, но позднее, а может быть и зимой, из Ленинграда в Харьков переехали Евгения Николаевна Торонько с мужем. Близилось окончание строительства тракторного завода, и Василий Гаврилович занял на нем большой пост, не помню какой, но не удивлюсь, если даже и главного инженера. Днем — на работе, вечером — в техникуме, в выходные — много дел, не всегда и вырвешься погулять с друзьями, и я давно не был у Кропилиных, Торонько все еще не видел, да и не скучал по ним. Но однажды папа сказал, что Торонько получили квартиру и, страхуясь от уплотнения, просят, чтобы я у них прописался и ночевал. Мне не хотелось, к тому же стало досадно: вспомнили, когда понадобился. Юровские и Галя, как всегда, когда речь шла об интересах Аржанковых или Кропилиных, помалкивали, а папа сказал:

— Если можешь помочь людям — надо помочь.

Эта фраза, похожая на афоризм, произвела на меня сильное впечатление, а тут еще и бабуся поддержала папу, и я согласился.

В то время в Харькове надстраивали много домов, иногда несколько соседних одно– и двухэтажных объединяли в один большой. В таком угловом трехэтажном доме, одно крыло которого выходило на улицу Дзержинского, Торонько получили трехкомнатную квартиру. Они жили вдвоем, если не считать приходящей домработницы. И снова у них, как в Сулине: очень чисто, очень тихо и очень скучно, но условия для занятий не сравнишь с домашними: вечно у нас — толчея и шум. Вот бы Изъяну воспользоваться такими условиями! Они жили в небольшой комнате вчетвером — отец, мать, старшая сестра-студентка, в этой же комнате и стряпали. Но меня предупредили: никого не приглашать. Скуку скрадывала хорошая библиотека — зачитывался допоздна и впервые познакомился с Метерлинком и Оскаром Уайльдом, был поражен его «Трактатом в защиту лжи», и его парадокс — знаменитые лондонские туманы возникли оттого, что их выдумали писатели, – пополнил мыслью о том, что и знаменитые петербургские белые ночи возникли по той же причине. Василия Гавриловича видел лишь мельком и, кроме того, что он небольшого роста, в сером костюме и сам какой-то серый и замкнутый, ничего не запомнил, а со своей тетей не знал о чем говорить и в этом доме поневоле вел замкнутый образ жизни.

Зарплату я отдавал Лизе, но не всю: что-то оставалось мне. Шла подписка на заем, считалась она добровольной, на деле была обязательной, и об этом говорили.

— И вас подписали? — спросил Сережа.

— Подписали.

— Десять процентов?

— Десять процентов.

— Значит, теперь будешь давать на тринадцать рублей меньше.

— А чем вы их компенсируете?

— Вот так так! — сказала Галя.

— Но не проживешь же ты без денег! — ответил Сережа. — И все равно все дыры этими рублями не заткнешь. Выкрутимся.

— Ты только начал работать, — сказала Лиза. — А до этого обходились без твоего пая, так что не переживай.

— Ну что, получил? — уже после и тихонько говорит мне Галя. — Другой раз не будешь устраивать спектакли.

— Какие спектакли?

— Подумаешь, — он проживет без денег!

Ночуя у Торонько, после работы приходил домой обедать, а после обеда торопился на занятия и только по выходным помогал в домашних делах. С кроликами вместе с Сережей возился папа. Меня, конечно, спрашивали, как живется у Торонько, я сказал, что там хорошие условия для занятий, хорошая библиотека, а больше мне ничего не надо. Библиотекой заинтересовались, и я рассказал какие там книги и что я уже прочел.

— Я бы перечитала «Портрет Дориана Грея», — сказала Галя. — Нельзя ли у них попросить?

— Меня предупредили, чтобы книг я из дому не выносил. Могут и отказать, во всяком случае Женя скажет, что это книги Василия Гавриловича и надо спросить у него.

— Тогда не надо, не проси, как-нибудь обойдусь — возьму в Короленковской библиотеке.

Другой раз, в выходной, когда у нас были Майоровы, папа спросил у меня — хватает ли мне денег. Я усмехнулся и заявил:

— А разве когда-нибудь кому-нибудь денег хватало? Это вызвало общий смех.

— Какой философ! — воскликнула Галя.

— А может быть — практик? — спросил Сережа, и снова все засмеялись.

— А чем тебя там кормят? — спросила Лиза.

— Кормят хорошо. — Я стал перечислять, что я там ем.

— Даже свежую рыбу едят! — воскликнул Сережа, большой любитель рыбы.

— И еще икру — и черную, и красную.

— «Живут же люди!» — воскликнул нищий, увидев богатые похороны, — сказал Федя. Все захохотали.

— Значит, ешь то же, что и они, — сказала Нина.

— Наверное.

— Как наверное? — удивился папа. — Разве ты не с ними ешь?

— За Торонько очень рано присылают машину, и когда я встаю, они уже позавтракали. А когда я прихожу, они уже ужинали, или Торонько еще не вернулся, и Женя ждет его, чтобы вместе поужинать.

— Да... Дороговато икра обходится, — сказал Федя. Потом папа тихонько меня спрашивает:

— Ты там что-нибудь платишь?

— Нет.

— И не говорил об этом?

— Нет, неудобно.

— Неудобно, это верно. Могут обидеться. Родственники все-таки. — Папа хмурится, и мне начинает казаться, будто он жалеет о том, что я там поселился.