Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Изя, ты не болен? — спросила Лиза.

— Нет. А что?

— Выглядишь неважно.

Нет, я здоров и чувствую себя хорошо. Узнав, что хлеб я отвозил маме, Изъян взял ее адрес. Когда Изъян уходил, Сережа со словами «Вот, возьми» протянул ему пакет.

— Что это?

— Это кролик.

— Кролик? Откуда?

— Из собственного стада, — сказал Сережа, и все засмеялись.

— Вы разводите кроликов?

— Приходится.

— Его отдать вместе с хлебом?

— Нет, нет! Это — вам.

Нам? — Изъян помолчал. — Ну, спасибо. В том, что Изъян возил хлеб моей маме, он дома не признался — побоялся, как бы его родители не обиделись на нас, и когда я пришел в техникум, предупредил меня, чтобы я не проговорился. Стоило раз поступить неправильно, и вот, пожалуйста, — ложь... Смутно промелькнула такая мысль, но ее, как неактуальную, отодвинули куда-то другие мысли и заботы.

Для цветов оставили только узкую полоску против веранды. Вместо сада и там, где я когда-то строил города, сажали разные овощи и немного картошки, чтобы была своя молодая. Папа мотался по городу — искал суперфосфат. Носили воду и поливали. Шутили: Сережа — директор животноводческого совхоза, Лиза — наш рабочий класс, папа — голова колгоспу, Галя и я — колгоспники.

В техникуме два раза были воскресники: ездили на строительство поселка тракторного завода. Все дома — одинаковые: четырехэтажные, с чередующимися полосами из красного и силикатного кирпича — как в тельняшках. Красивыми их не назовешь. Стоят они, как солдаты в строю, — друг за другом, «в патилицю» — сказала Галя, тоже ездившая туда на воскресник.

И нельзя понять — где улицы. Мы на носилках таскали каменщикам кирпич, но больше, слава Богу, простаивали: стремянки крутые, и носить по ним носилки тяжело.

После окончания учебного года — вторая практика: всех, кроме Изъяна, отправили на строительство тракторного завода и разместили в рабочих бригадах. У Изъяна обнаружили начинавшийся процесс в легких, и он уехал на Кавказ, в горный санаторий. Наша бригада выполняла одну и ту же работу: в огромном цеху мы прокладывали кабели и провода, подключали их к распределительным устройствам и подводили к местам установки станков. В бригаде все — здоровенные дядьки и парни, и я, — маленький, слабосильный, — опасался насмешек, но относились ко мне доброжелательно и щадили при выполнении работ, требовавших больших физических усилий.

Лиза будила меня до того, как начинали ходить трамваи, и кормила завтраком. Я шел на южный вокзал и долго ехал рабочим поездом, с юга объезжавшим почти весь город, до станции Лосево и еще минут пятнадцать шел к месту работы… Дома душ снимал усталость. После обеда всегда находились какие-нибудь домашние дела, покончив с которыми отправлялся погулять с друзьями. Возвращался когда все спали, и съедал оставленный мне на веранде ужин. Отсыпался в выходные. Дома забеспокоились, что я долго не вытяну такой режим, и старались привести меня, по выражению Лизы, в христианскую веру. Но я чувствовал себя хорошо.

— Лиза, ты же, наверное, заметила, что когда меня будишь, я сразу вскакиваю, и хоть бы хны!

— Надолго ли хватит этого твоего хны? — спрашивает папа. — Ты лучше умерь свой пыл.

— Папа, я обещаю — если хоть чуть-чуть почувствую себя хуже, сразу изменю режим.

— Тебя не переспоришь и не убедишь, — дело известное.

Несмотря на наши старания и Сережину предприимчивость, живем впроголодь. Иногда хочется есть, а съесть нечего. Мы знаем, что живем не хуже других и видим, как увеличивается количество нищих. Мое место за столом — у окна. Выходной день. Обедаем. Окна открыты. Лиза только что положила на тарелки по две картофельные котлеты и начинает поливать их соусом. У моего окна останавливается женщина с ребенком на руках, кланяется и просит ради Христа хоч крихiтку. Я вскакиваю, кладу свои еще неполитые котлеты на недоеденный хлеб, отдаю женщине, убегаю, шагаю по городским окраинам без цели, но так стремительно, будто ухожу от погони, и возвращаюсь домой, когда усталость заглушает все чувства. В соседних домах темно, в нашей столовой светятся окна, Лиза не спит.

— Садись, поешь, ты же голодный. Ем и вдруг слышу:

— Господи, да что же это такое? За что это нам?.. Лиза плачет. Я замер и не знаю, что мне делать. Успокаиваясь, Лиза спрашивает:

Ты не у мамы был? Нет? Ты уже пропустил два выходных. Она говорит еще что-то, но я не слышу. Лиза и мама, — какие разные люди! Ничего нового в этом нет, но сейчас я это почувствовал так остро, что вдруг бросился к Лизе, мы обнялись и поцеловались.

— Иди спать, Петушок. Завтра нам с тобой вставать ни свет, ни заря.

Папа спит. Моя постель постелена — это, конечно, — Лиза... Лизунчики? Телячьи нежности? Как Кропилины? Ничего подобного, совсем не так...

Доносятся с вокзала паровозные гудки. Вдруг подходит женщина с ребенком на руках, кланяется и просит Христа ради хоч крихiтку, а потом наклоняется и трясет меня за плечо. Открываю глаза: это папа трясет меня за плечо.

— Перевернись на другой бок, ты стонал. Что тебе снилось?

— Нищая с ребенком.

— Господь с тобой! — Папа садится на мою постель, крестит меня, потом тихо гладит по щеке, я прижимаюсь щекой к его руке и засыпаю.

Когда Лиза меня разбудила, вскочил и почувствовал себя плохо. Снова лег.

— Ты заснул или тебе плохо? — слышу папин голос.

— Задремал. Нездоровье прошло, и я встаю. С этого дня я «умерил свой пыл».

5.

Уже не вспомню, — этим летом или прошлым, — пришли двое мужчин, пожилой и молодой, назвались братьями Гореловыми из Клочков, — родины Петра Трифоновича, – и говорят, что они наши родственники. Никто их раньше не видел и ничего о них не слышал. Расспросили и общими усилиями установили: троюродные братья папы и его сестер. Поселили их в сарае на раскладушках, кормили и при участии Феди, Хрисанфа и знакомых старались найти им работу. Братья выглядели растерянными, если не сказать — потерянными, старались не сидеть без дела: носили воду, пололи, рыхлили землю и поливали то ли еще сад, то ли уже огородики, кололи дрова и топили печь в летней кухне, подметали двор и улицу, ходили с Сережей на базар, часто спрашивали — не нужно ли еще что-нибудь сделать, а когда делать было нечего, сидели рядом на длинной скамейке возле погреба и охотно разговаривали с кем придется — с папой, Лизой, бабусей, Сережей. Слышал, как папа рассказывал им как найти баню и спрашивал — есть ли у них деньги. Слышал, как они навязывали Лизе кусок желтого сала, и она их уговаривала, чтобы они оставили себе на черный день, и Сережа вдруг тихо сказал мне:

— Куда уж черней!

Я находился под впечатлением недавно прочитанных «Плодов просвещения» Толстого и, когда ловил на себе любопытные взгляды судьбой занесенных к нам братьев, вышвырнутых из привычной крестьянской жизни, думал, что наша жизнь кажется им неестественной, какой-то фальшивой, старался их избегать и видел, что и Галя как будто их сторонится. Но вот она сидит с ними на скамье, дает младшему — Трифону – записку к кому-то, втолковывает куда и как надо ехать, и на другой день Трифона у нас нет: он принят на строительство тракторного завода и получил койку в бараке. Проходит немного времени — нет и старшего, Федора: он работает дворником, даже получил дворницкую в полуподвале, и скоро я услышал, что к нему приехали жена и дети. До самой войны и Трифон, а чаще — Федор изредка наведываются к нам.

Возвращаюсь домой и вижу у крыльца большой медный самовар, который ставят для стирки, и какая-то девочка снимает трубу и подбрасывает щепки — древесного угля давно нет в продаже. Мы здороваемся, и девочка смотрит на меня во все глаза. Вижу на веранде девушку, роющуюся в вещах. К нам кто-то приехал с детьми, но кто? Из летней кухни меня окликает Лиза. Иду к ней и вижу, как в калитку входят папа и паренек с ведрами воды. На крыльцо выходит бабуся с еще одной девочкой. Ого! Из дверей летней кухни Лиза обращается к бабусе:

— Мамо, передайте Олею маленьку каструльку з довгою ручкою.

— Зараз, — отвечает бабуся и с девочкой скрывается в доме. В летней кухне вместе с Лизой возится пожилая симпатичная женщина. Только поздоровался — вошел Сережа, бросил портфель на пол, обнялся, поцеловался с этой женщиной, и, отстраняя ее от себя, сказал:

— Дай-ка взглянуть на тебя. Кто бы подумал, что встретимся при таких обстоятельствах. Женщина заплакала.

— Ну-ну, попадья! Слезами горю не поможешь. Жить-то как-то надо, вот дети растут. И я догадался, что это — подруга Лизы с юных лет, Юля из Дубовки.

— Да это я так, Сережа, — говорит Юля, вытирая слезы. — Эх, и ты тоже поддался. Но все равно узнала бы, если бы встретила.

После обеда, когда гости под командой Лизы дружно принялись за уборку, я сказал папе:

— Знаешь что? Давай переберемся в сарай — уступим веранду женщинам, как джентльмены.