Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

И вдруг — борьба с Троцким и троцкистами, Троцкого высылают в далекую Алма-Ату, а на следующий год — в Турцию. В газетах продолжаются выступления против троцкистов вообще и известных большевиков в частности. В чем их обвиняют разобраться мы не можем, да и не очень стараемся, но создается впечатление: раз троцкист, значит — враг и преступник. Газеты печатали письма троцкистов, в которых они каялись в своих ошибках, а каких — тоже непонятно, а потом газеты снова на них обрушивались. Дома разговоров о троцкистах не слышу, лишь изредка — обмен короткими непонятными фразами. Жизнь — все тяжелее, наваливалось множество новых забот, и, наверное, было не до разговоров о политике. А, может быть, меня считали еще маленьким и избегали при мне таких тем? Я воздерживался от вопросов. Раз за столом Хрисанф сказал:

— Ничего не понимаю. Гоняются за троцкистами, они каются, а за ними снова гоняются, как на охоте за зайцами.

— Больше похоже на игру кота с мышами, — ответил Федя.

— Охота, игра... — сказала Нина. — Давайте о чем-нибудь повеселей.

Не помню, когда и по какому случаю нас вели на демонстрацию, не октябрьскую и не майскую. Шли к оперному театру и слышали, как в соседней колонне пели:

Рудзу-этак, Рудзу-так И вот этак, и вот так! Изъян начал объяснять, что это означает, но Пекса его перебил:

— Означает двурушничество, и не морочь голову! И без тебя тошно.

— Оно нам надо! — добавил Токочка.

— Ребята, да вы что?! Разве можно быть такими?

— Изъян! — сказал Токочка. — Если тебе нужна рекомендация в партию, обратись к Полоскову.

Мы засмеялись. Сзади — голос великовозрастного:

— Изъян, ты не беспокойся. Полосков хоть еще и не член партии, но он устроит тебе рекомендацию от комсомола.

Наша стоявшая колонна двинулась.

— Надо мирить, — сказал мне Пекса, вздохнув.

— Пусть остынут.

— Остынут и сами помирятся, — сказал Птицоида. — Не первый раз.

Вдруг — реформа календаря. По предложению Емельяна Ярославского, с мотивировкой — для лучшего использования станочного парка, введена пятидневная непрерывная рабочая неделя: выходной день для одних - сегодня, для других — завтра и так — пять дней, а для каждого работающего и учащегося — каждый пятый день. Все религиозные праздники, часть революционных и Новый год — рабочие дни. Не стало общих выходных не только на работе, но и в семье. И, конечно, такой календарь — удар по религии, хотя большинство населения отмечало религиозные праздники. Но в стране уже такой режим, что ни о каком протесте не могло быть и речи: с нами что хотели, то и делали. Да и такая короткая рабочая неделя при том же семичасовом рабочем дне, безусловно, устраивала многих, а может быть уже и большинство. Этот календарь просуществовал недолго, его сменил другой, с шестидневной неделей и общими выходными каждого 6, 12, 18, 24 и 30 числа. Вместо воскресений какие-то фиолетовые числа — писали Ильф и Петров.

— Мне нравилась хорошенькая первокурсница Люда. Мы встречались на переменах, иногда после занятий. Пятидневка принесла нам огорчения: у нас разные выходные, и из каждых пяти дней два мы не видимся. Но оказалось, что мои интересы безразличны ей, ее интересы непонятны мне, и бывало — просто хоть придумывай тему для разговора. Однажды после моего выходного Люда непонятно почему злилась, а позже выяснилось, что она была обижена за то, что я в свой выходной не пришел в техникум, чтобы ее встретить.

— А мы не уславливались!

— А у тебя не появилось желание повидаться?

— А ты ждала, что я приду?

Еще чего захотел! Желания прийти в выходной у меня, действительно, не появлялось, да если бы и появилось, я все равно не пришел бы, потому что это было бы демонстрацией наших отношений.

— Хорошо. Давай в мой следующий выходной встретимся в сквере на Михайловской площади.

— Нет, зайди за мной в техникум.

— Да зачем тебе лишние разговоры?

— Я так хочу.

Мы поссорились, и мое увлечение Людой угасло, хотя раза два-три мы еще встречались. На одном курсе с ней училась Клара, девочка живая и умная. Пока я встречался с Людой, Клара незаметно для меня оказалась в нашей компании и так крепко сдружилась с нами, особенно с Изъяном, Токочкой и со мной, что эта дружба продолжалась и после того, как мы кончили техникум. Ее отец, — известный врач, у них — большая квартира в центре, у Клары — отдельная комната, ставшая нашим клубом, в котором велись бесконечные разговоры и споры на самые разные темы. В этой комнате Изъян сообщил, что имеет возможность написать для одного издательства брошюру на какую-то политическую тему, и предложил Кларе и мне писать вместе. Мы охотно согласились, но так увязли в обсуждении темы и дискуссиях, что не смогли из них вылезти, и не только не начали писать, но даже не сумели составить план.

Со всех церквей снимают колокола. Понятно: нужен цветной металл. И Петр I переливал колокола на пушки. Но газеты пишут, как мешает и раздражает колокольный звон, как нарушает покой больных. И эта фальшивая забота о нас раздражает. Сразу вслед за снятием колоколов разрушают церкви. В одних сносят колокольни, снимают кресты и купола, а церкви приспосабливают под мастерские и склады. Другие — сносят целиком, от них не остается и следа. Большинство церквей уничтожено и среди них самые старинные: Рождественская, Основянская, Михайловская, Воскресенская, Вознесенская... «Весь мир насилья мы разрушим до основанья...» Неужели эти слова понимают так примитивно?

Гонения на иконы. Каждый день слышишь: ходят по домам, проверяют — есть ли иконы. К нам, кажется, не приходили, а если приходили, то мне об этом не сказали. Но однажды я обнаружил, что нет икон в кухне-передней и в столовой, то есть там, куда заходят посторонние, но остались в спальнях, у бабуси — с лампадой. А как уютен свет лампады! Проснешься среди ночи в тишине, увидишь теплящийся цветной огонек, и так приятно, так спокойно станет на душе.

Гонения на украшения: кольца, бусы, галстуки, на пользование косметикой и даже на пиджаки — одежду буржуазии. Запрещены танцы. За накрашенные губы, ожерелье, галстук, танцы исключали из комсомола и учебных заведении. Запретили устраивать елки.

Неизвестно за что арестовали нашего соседа Константина Константиновича и без суда сослали в Петропавловск.

3.

Норма хлеба рабочим — от 600 грамм до килограмма, в зависимости от характера работы и ведомства — в тяжелой промышленности больше, в легкой — меньше. Служащие получают по 400 грамм, иждивенцы, в том числе дети, – по 200. Дома хлеба недостает, и каждый из нас на завтрак, обед и ужин получает одинаковую порцию. Нина, приезжая помогать Лизе кроить и шить, привозит с собой кусочек хлеба. На продовольственных карточках — талоны с надписями: мясо, рыба, крупа, макаронные изделия, жиры, яйца, сахар, мыло... Получали немного сахара, подсолнечного масла, серых макарон, крупу, почти всегда перловую, и хозяйственное мыло, которое тогда называлось простое. Все это я хорошо помню — и мне приходилось ходить в магазин с хлебными и продуктовыми карточками. Утром и вечером, к чаю или кофе, каждому полагалось по маленькому кусочку сахара. Пили вприкуску, а иногда, как говорила Лиза, — и вприглядку. На предприятиях и стройках ударники получали талоны на мануфактуру, одежду и обувь. У нас дома никто таких талонов не имел. Одно время я ежедневно ездил с судками в милицейскую столовую за обедами с неизменным гуляшом на второе. Обед Лиза делила поровну, а сколько порций я получал — не помню.

Во дворе против дома — большой погреб с двумя отделениями, а над его земляным холмом — сарай, в котором хранились лопаты, грабли, ведра, лейки, поломанная мебель и разный хлам. Над сараем — односкатная крыша, спускающаяся до земли, а между ней и кирпичной оградой соседнего дома узкий проход, поросший травой. В конце прохода лет пять тому назад Сережа вдвоем с плотником соорудили летний душ с большим баком, в котором вода нагревалась солнцем, и мы с удовольствием им пользовались. Теперь в этом проходе Сережа и я устраиваем загон для кроликов, загораживая его с торцов металлической сеткой. Возимся с устройством калитки и кирпичных фундаментов под ней и сеткой, чтобы кролики не могли подкопаться. Сбиваем из досок большие клетки для крольчат с дверьми из той же сетки. Сережа — член общества кролиководов и откуда-то привозит корм, в корм идут и очистки овощей. Мы с ним кормим и поим кроликов, чистим вольер и клетки, разделываем тушки забитых кроликов, иногда сразу три — и для Резниковых, и для Майоровых. А забивать кроликов мне не приходилось, я и не видел, как это делается.

Была большая белая крольчиха особой породы, ожидали крольчат и ее посадили в клетку. Уходя, Сережа поручил мне проследить за ней и вовремя перенести клетку из сарая в кухню-переднюю, чтобы крольчата не померзли. А я, занимаясь, прозевал, и крольчата померзли. Пришел Сережа, и я сразу сказал ему об этом.