Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Гарилоида, о чем задумался?

— А может ли человек одновременно быть и умным, и дураком? Вижу по выражению лица Птицоиды, что он сейчас мне врежет. И слышу:

— Это ты о себе?

— И о себе. А у тебя так не бывает?

— Это об Изъяне, конечно, — говорит Токочка.

— Об Изъяне, об Изъяне... — повторяю я. — Обезьяне рассказали об Изъяне.

— Тебе и рассказали, — говорит Птицоида, и после того, как мы отхохотались: — Проводим его на вокзал?

— А который час? — Ты при часах? — спрашивает меня Токочка и, получив ответ, — еще и пешком успеем. Пошли.

9.

Вышли из концерта. Птицоида на этот раз не был. Сережа и Владимир Андреевич обсуждают концерт, сравнивают исполнителей с теми, которых раньше слышали, и которые, конечно, были лучше, никак не могут расстаться и решают пройтись пешком. Пройтись приятно: мягкий зимний вечер. Но Токочка спешит на вокзал, у меня нет ключа от квартиры, неудобно возвращаться поздно, и мы прощаемся. На другой день за обедом Сережа с удовольствием вспоминает концерт и Владимира Андреевича и говорит, как хорошо было бы хоть изредка позволить себе такое удовольствие.

Утром Байдученко и Рубан вышли, долго отсутствовали, вернулись возбужденными и сказали, что Изъяна и меня хотели перевести в другие группы, они нас отстояли, но так просто это не обошлось — придется выполнить несколько чужих проектов, и, конечно, подкинут нам не из легких. И уже почти не оставалось времени на задания для техникума.

Заметка в газете: сидят в немецкой тюрьме вместе национал-социалисты и коммунисты, спорят, видного национал-социалиста коммунисты переубедили, и он примкнул к ним. На работе Изъян спрашивает меня — читал ли я это сообщение.

— Читал.

— Интересное сообщение. Легче переубедить нацистов, чем социал-демократов или представителей каких-нибудь либеральных партий.

— Уже сделал вывод из одного случая?

— Не говори. Случай показательный.

— Чем же?

— А тем, что все они, кроме нацистов, цепляются за буржуазные свободы, буржуазный гуманизм и не понимают, что это — отжившие понятия. А у нацистов таких иллюзий нет.

— И гуманизм — отжившее понятие?

— Я говорю о буржуазном гуманизме, а не пролетарском.

— Есть понятия вечные, к ним относится и гуманизм.

— Как ты не понимаешь элементарных вещей? Идеология и мораль носят классовый характер и поэтому со временем меняются.

— Постой, постой! Интересно у тебя получается. У коммунистов и нацистов одна и та же мораль? Классовая, да? Пролетарская?

— Не говори глупостей!

— Колосович, надо работать! — обернувшись, резко сказал Рубан. До этого никогда мы не получали замечаний. Обернулся и Байдученко и, улыбаясь, посмотрел на меня.

Иду по коридору. Байдученко и Рубан стоят и курят, увидели меня и заулыбались. Я замедлил шаги.

— Ну, и здорово вы Изъяна подковырнули! — говорит Байдученко.

— Только вот что, Петя, — говорит Рубан. — Держите здесь язык за зубами. И Изъяну скажите об этом.

— Вы думаете — я на Изъяна повлияю? На него никто не повлияет. Для этого надо постановление ЦК.

Они засмеялись.

— Никто его переубеждать не собирается. Речь идет о другом... Ладно, я сам с ним поговорю.

Специальные комиссии проводили чистки учреждений. На общих собраниях поднимали с мест служащих, всех или заранее намеченных — не берусь судить, они рассказывали свои биографии и отвечали на вопросы, которые могли задавать все присутствующие. Интересовались, главным образом, прошлым — дореволюционным и периода гражданской войны. Кажется, именно в это время я услышал выражение — недорезанный буржуй. Обычно его произносили с иронией, но иногда — серьезно и даже со злобой. В начале 32-го года такой процедуре подвергся Сережа, и его, как бывшего дворянина и офицера царской армии, уволили из Наркомпочтеля. В выходной день приехали Резниковы и Майоровы, и Сережа стал читать запись в его трудовом списке: «С должности юрисконсульта Управления Уполнаркомпочтеля Украины и Южного Управления связи снят по чистке соваппарата с отнесением к 3-й категории и запрещением занимать административно-управленческие должности сроком на три года». Сережа остановился.

— Хорошо, что хоть по 3-й категории, — сказал Федя.

— Слушайте дальше, — сказал Сережа и прочел: «С указанием, что против работы гражданина Юровского по специальности юрисконсульта возражений не встречается».

— Как, как?! — переспросила Клава. Сережа прочел последнюю фразу.

— Прочти, пожалуйста, сначала, все, — попросила Клава.

Сережа прочел.

— Снять с работы юрисконсульта и вдруг — против работы по специальности юрисконсульта возражений не встречается, — сказала Клава. — Ну и ну!

— Ну, что ты удивляешься? — спросил папа. — Не знаешь, с кем приходится иметь дело?

— Только не вздумай обжаловать постановление этих мудрецов, — сказал Хрисанф.

— Будто я не понимаю, — ответил Сережа. — Обжалование привело бы только к снятию последней фразы. Иначе пришлось бы меня восстановить на работе, а на это они не пойдут.

— Совершенно верно, — сказал Федя.

— Федя, а тебя тоже будут чистить? — спросила Нина. Федя развел руками:

— Пока что у нас о чистке ничего не слышно. Мы — не соваппарат.

— Да что тебе чистка! — сказал Хрисанф. — Ты — красноармеец.

— Это как повернется дело. Знаешь как у нас: когда я им нужен — я красноармеец, не нужен — сын буржуя.

— Папа, а тебя будут чистить? — спросил Горик.

— Все мы под одним Богом ходим, и пути его неисповедимы.

Когда все разошлись, я спросил у отца: будет ли и у них чистка?

— Вряд ли в милиции будет такая чистка. Да я ее и не боюсь — я попал под амнистию.

Мы даже не лишенцы, как многие из бывших.

Скоро Сережа уже работал юрисконсультом в товариществе слепых, а через некоторое время по совместительству — и в товариществе глухонемых. А потом я удивился, узнав, что Сережа выучил азбуку глухонемых, чтобы разговаривать с ними без переводчика.

Чтобы не беспокоить Женю, когда я поздно возвращаюсь, попросил ключи от квартиры.

— А ты не возвращайся поздно. Я растерялся, потом разозлился и сказал:

— Тогда я буду ночевать дома.

— Тогда, когда поздно возвращаешься?

— Нет, совсем перееду домой.

Хорошо, мы подумаем. И вот, если я предупреждал, что поздно вернусь, получал ключи на один раз и должен был их возвращать. А случайно задержаться допоздна я уже не мог. Странные люди. Рассказал об этом отцу.

— Вот как! Ну, раз они тебе не доверяют, незачем там и жить. Надо было уйти. Тут и моя вина: понадеялся на их порядочность.

— Порядочные они люди или нет — не знаю, но только они не такие как мы, какие-то совсем другие, я даже не знаю о чем с ними говорить. Так что, уйти?

— Не спеши. Сейчас твой уход будет странным — ни с того, ни с сего. Придется подождать, пока представится случай. Думаю, ждать долго не придется: они, видимо, из тех, которые беспокоятся только о собственных удобствах и не считаются с интересами других. Это непременно скажется.

— А если я скажу: раз вы мне боитесь доверить ключи, я от вас ухожу?

Папа засмеялся.

— Вот тут-то они доверят тебе ключи, деваться им некуда. Как ты тогда будешь себя чувствовать? Ведь придется остаться.

10.

Дома услышал, что у кого-то был обыск, забрали мужские и дамские золотые часы, столовое серебро, брошку с бриллиантами и еще какие-то украшения. Время от времени такие вести повторяются.

— Нам к этому не привыкать, — говорит Сережа.

— Только взять у нас уже нечего, — говорит Лиза. — Не станут же они снимать обручальные кольца и нательные крестики.

— Но до чего противно, когда роются в твоих вещах, — говорит Галя. — Еще и смотрят на тебя как на преступника, хотя ты ни в чем не виновата. И часики мои жалко — я на них так долго копила деньги.

Мы с друзьями понимаем, что конфискованные ценности идут не кому-нибудь в карман, а на индустриализацию.

— Не без того, чтобы и кому-то в карман, — говорит Токочка. — Но в основном, конечно, на индустриализацию. Но признаюсь — мне от такого способа финансирования как-то не по себе.

— Вот-вот, — говорит Пекса. — Ну, в революцию — это понятно, на то она и революция, но ведь пятнадцатый год идет после революции. И опять? Да ведь и буржуазии давно нет... «Иду, а ночка темная, вдали журчит ручей. И дело совершилося, теперь я стал злодей».

— Остались бывшие нэпманы, — говорю я.

— Это ты брось! — говорит Токочка. — Нэпманы работали и...

— Наживались, — говорю я.

— Ну, наживались, но с разрешения Советской власти, вполне легально. И приносили пользу. И экспроприировать их нечестно.

— А любопытно бы спросить Изъяна, — говорит Птицоида, — что он об этом думает.