Александр Чучаев - Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

• Название: Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография
• Автор: Александр Чучаев
• Жанр: Юриспруденция

Данная работа – первое монографическое исследование, специально посвященное комплексному историческому и компаративистскому анализу проблем охраны государственной власти средствами уголовного права, выполненное на базе правовых памятников XI–XIX вв., Уголовных кодексов РСФСР 1922, 1926, 1960 гг., Уголовного кодекса РФ, уголовного законодательства ряда зарубежных стран, иных нормативных правовых актов РФ с учетом современных достижений уголовно-правовой науки. В ней показан генезис уголовно-правового регулирования ответственности за посягательства на власть; выявлен тренд развития уголовного законодательства об ответственности за рассматриваемые преступления; осуществлен анализ, углублен и уточнен ряд теоретических положений, относящихся к характеристике составов преступлений, предусмотренных ст. 277, 295, 296, 297, 2981, 317, 318, 319 УК РФ; внесены предложения по совершенствованию уголовного законодательства, разработаны рекомендации по его применению в следственной и судебной практике; доказана необходимость самостоятельной уголовно-правовой охраны главы государства – Президента Российской Федерации, исследованы ее концептуальные основы и представлена теоретическая модель соответствующей главы Уголовного кодекса РФ. Законодательство приведено по состоянию на сентябрь 2015 г. Для студентов, аспирантов, преподавателей юридических вузов, научных сотрудников научно-исследовательских институтов, судей, прокуроров, следователей и адвокатов.

---

По сути, в этом случае налицо специфическая прикосновенность к преступлению, предусмотренному ст. 307 Уложения о наказаниях. Виновный не имеет отношения ни к изготовлению, ни к первичному распространению оскорбительных материалов, они к нему попали случайно. Однако в дальнейшем фактически выполняет одно из деяний, составляющих объективную сторону предыдущего преступления, – распространяет содержание сочинения среди неопределенного круга лиц. Подобные действия не образуют соучастие в силу прямой оговорки законодателя: «тот за сие, хотя и не непосредственное участие в преступлении составлявших оное письмо, сочинение или изображение…», поэтому они выделены в самостоятельный состав преступления.

В обеспечении безопасности власти важная роль возлагалась на ст. 309 Уложения о наказаниях, содержащую норму об ответственности за оскорбление в присутственном месте во время заседания: «Кто в присутственном месте, во время заседания и в самой оного камере, осмелится неприличными словами или каким-либо действием оказать явное к сему месту неуважение или же в поданной в оное бумаге поместит с намерением выражения, прямо для оного оскорбительные…

Если, однако же, дерзость его дойдет до такой степени, что он дозволит себе самые ругательства на присутствие или составляющих оное членов, или даже осмелится поднять на них или одного из них руку, тот за сие… подвергается…

Когда будет доказано, что сие преступление учинено не с умыслом, а в пьянстве, то виновный только в оказании неуважения к присутственному месту неприличными словами или поступками, приговаривается…».

Из содержания данной статьи видно, что ее целью является защита авторитета коллегиальных и совещательных губернских и волостных учреждений государственного аппарата, выполнявших в то время функции судебных органов. К ним относились также сельские присутственные места.

Вопрос о признании волостного суда местом совершения преступления или отнесении его к присутственным местам, что одно и то же, в доктрине уголовного права не получил однозначного решения. Так, П. Н. Малянтович и Н. К. Муравьев на основе материалов правоприменительной практики утверждали, что указанное учреждение не относится к числу присутственных мест[358]. В. В. Волков же придерживался противоположного мнения[359].

Вторая позиция представляется более обоснованной. В этом, на наш взгляд, нетрудно убедиться, сопоставив уровень охраняемых присутственных мест. Коль скоро в их число входят сельские присутственные места, то очевидно, что орган более крупного территориального образования, каковым является волость, охватывающая несколько селений[360], тем более должна подпадать под действие ст. 309 Уложения о наказаниях.

Специфика функционирования присутственных мест обусловливала криминализацию оскорблений, совершаемых лишь во время заседаний этих учреждений в специальном помещении – камере. К обустройству камеры предъявлялся ряд требований. Так, на столе в присутственной комнате должно было находиться зерцало[361], на которое наклеивались печатные экземпляры указов от 17 апреля 1722 г. «О хранении прав гражданских», от 21 января 1724 г. «О поступках в судебных местах» и от 22 января 1724 г. «О государственных уставах».

К камере присутственного места на время рассмотрения судебных дел приравнивалась комната судебных заседаний мирового судьи, хотя надо сказать, что она ни по размерам, ни по обустройству ей не соответствовала. В то же время кабинет судебного следователя, в котором производились следственные действия, таковым не признавался.

Согласно закону преступление выражалось в неуважении к присутственному месту или размещении оскорбительных выражений в официальной бумаге, адресованной данному учреждению. В теории и на практике неуважением признавались различные действия, в том числе препятствующие проведению заседания и нарушающие порядок его производства. Например, Кисляков был признан виновным в том, что он, явившись в нетрезвом состоянии к мировому судье, ходил по камере, говорил не относящиеся к делу вещи, читал стихи и т. д.[362]

«Самовольное взятие частным лицом со стола суда бумаг и удержание их у себя, несмотря на требование суда, составляет оказание действием явного к суду неуважения…»[363]. Во время рассмотрения дела волостным судом Пожаров самовольно взял со стола официальные бумаги, чем нарушил нормальный ход судебного заседания. Несмотря на неоднократные требования суда, он продолжал удерживать их у себя вплоть до принятия к нему принудительных мер[364].

П. Н. Малянтович и Н. К. Муравьев полагали, что под иные действия, оскорбляющие присутствие, подпадали и различные виды психического принуждения. В этой связи авторы в качестве примера приводили дело, рассмотренное С.-Петербургским окружным судом. Согласно приговору, путем психического насилия виновные побудили судей прекратить процесс. Мотивируя квалификацию содеянного по ст. 282 Уложения о наказаниях (имеется в виду редакция 1885 г. – Авт.), суд указал, что подсудимые, заставляя членов судебного ведомства действовать вопреки своему долгу, не могли не осознавать, что тем самым они оказывают им явное неуважение[365].

Не соглашаясь с такой оценкой действий виновных лиц, С. А. Цветков пишет: «Она была основана на смешении таких материальных и процессуальных моментов, как моральный вред, причиняемый потерпевшему практически любым преступлением, и уголовно наказуемое оскорбление. Действительно, угрозы в отношении чинов судебного ведомства могли затронуть моральную неприкосновенность последних, однако оскорблением (в уголовно-правовом смысле) не являлись»[366]. Позиция С. А. Цветкова основана, пожалуй, на современных правовых реалиях и не в полной мере учитывает положения науки и законодательства второй половины XIX в. Как уже указывалось, причинение морального вреда представителю власти во время или в связи с исполнением им своих служебных обязанностей признавалось преступлением не против личности, а против порядка управления. В ст. 282 Уложения о наказаниях 1885 г. содержание деяния не конкретизировано, лишь отражены формы его внешнего проявления – слово или действие, целью которых было проявление явного неуважения к присутственному месту, что и нашло отражение в приговоре суда.

Частным случаем рассматриваемого неуважения выступает деяние, характеризующееся подачей в государственный орган бумаг, в которых наличествуют оскорбительные слова и выражения. «Если в жалобе или другой подаваемой в судебное или правительственное место или же какому-либо должностному лицу бумаге будут помещены с намерением выражения, прямо оскорбительные для другого судебного или правительственного места или должностного лица, то виновный… подвергается…» (ст. 310 Уложения о наказаниях). Ответственность за данное преступление наступала независимо от того, относилось ли оскорбление к какому-либо конкретному должностному лицу. Подобное действие выступало способом проявления неуважения к должности как таковой. Для уголовного преследования не имело значения и то, что оскорбленное должностное лицо не обратилось с заявлением о привлечении лица к ответственности, поскольку такие дела относились к числу дел публичного обвинения.

По смыслу ст. 310 Уложения о наказаниях «…закон признает оскорбительными не только бранные и поносительные, но и неприличные слова, т. е. выражения, не соответствующие ни принятым приличиям, ни тем отношениям, в которых находятся между собою лицо, произнесшее или употребившее такие слова на письме, и лицо, к которому эти слова отнесены…»[367]. Например, были признаны оскорбительными слова Осторгского, который он употребил в апелляционной жалобе: «такие действия г. судьи, к моему несчастью, бывшие без сторонних свидетелей, не привели меня к мнению, что г. судья решил это дело по убеждению совести»; «такой приговор дает повод поверенным на развитие мошеннических проделок»; «таким образом можно обделывать, а правильнее грабить доверителей и оставаться безнаказанным; а если доверители притянут к суду за такое мошенничество поверенных, то нужно стараться, чтобы разбирал такое дело Костромской мировой судья 1 участка; он не только оправдает, даже признает обвинение недобросовестным»[368].

Квалифицированный вид рассматриваемого преступления, указанного в ч. 2 ст. 309 Уложения о наказаниях, характеризуется непосредственным оскорблением словом или действием присутствия (его членов). Такое оскорбление охватывает нецензурную брань, а также щипание, плевки, пощечины, побои и т. д. В качестве смягчающего обстоятельства признавалось совершение преступления не по «умыслу, а в пьянстве». Применение к нарушителю порядка принудительных мер на основании Учреждения судебных установлений[369] не освобождало его от уголовной ответственности.

Говоря о субъективной стороне преступления, В. В. Волков подчеркивал, что отсутствие намерения оказать суду неуважение не освобождает виновного от наказания, коль скоро он, хотя бы и с целью защитить интересы клиента, сознательно допускал в жалобе оскорбительные выражения[370].