Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

• Название: Резиновое солнышко, пластмассовые тучки
• Автор: Андрей Войницкий
• Жанр: Короткие истории

Идея повести «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» возникла после массового расстрела учеников американской школы «Колумбина» в 1999 г. История трех подростков, которые объединяются, чтобы устроить кровавую баню в своей школе стала первой в Украине книгой о школьном насилии. По словам автора, «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» — не высокая литература с витиеватыми пассажами, а жесть как она есть, история о том, как город есть людей, хроника ада за углом свежевыкрашенного фасада. «Это четкая инструкция на тот черный день, когда вам придется придумать себе войну, погибнуть в ней и сгнить в братской могиле вместе со своим батальоном неудачников», — говорит Войницкий.

---

В наушниках рычал Егор Летов:

Очередь за солнцем на холодном углу
Я сяду на колеса, ты сядешь на иглу!

На рюкзаке висели обычные значки: каллиграфическая стилизованная под средневековье надпись «Fuck off!», анархия, «Гражданская оборона», Ленин с мускулистыми руками, показывающий наблюдателю средний палец (факин революшин). Внутри — две кассеты «Гражданки», книга Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом», ручная осколочная граната Ф-1. Рюкзак давит на плечо.

Возле подъезда мерзли и курили два бритоголовых субъекта. Каждый взглянул на Юлю из черной бездны поднятого ворота куртки.

Она поднялась на шестой этаж и долго держала кнопку звонка. Выключив плеер, она услышала за дверью музыку, голоса, приближающиеся шаги. Открыла Наташа, жена Славы. Скучающе оглядев Юлю и, ничего не сказав, она повернулась и ушла в комнату, к голосам. Наташа все еще оставалась привлекательной женщиной, но в ее походке не было уже ничего женского. Юля вошла в прокуренный коридор и захлопнула за собой дверь.

Она навсегда запомнила одну Наташкину фотографию пятилетней давности, еще до знакомства со Славой. Та фотка до сих пор будила в Юле зависть, тоску и лесбийские чувства. Наташа улыбалась, так улыбалась, что хотелось смотреть на ее губы не отрываясь, а потом сделать этой девочке свирепый куннилингус и на исходе ее оргазма хотя бы мельком увидеть ее лицо. В ее глазах — двадцатые годы, Серебряный век, кокаин, петербургские салоны, нереальные оргии с Есениным, Цветаевой, Гиппиус и Маяковским, где все делают все, каприз, невинность, длинные сигары, издевка, свечи, стихи, шампанское… Эту Наташкину фотку нужно было показывать в галереях вместо Моны Лизы. Юлька влюбилась — в ту Наташку, какой она была, в образ, случайно пойманный объективом. Тогда это была девочка-загадка; сейчас: женщина — отвращение. Сутулая, костлявая, равнодушная. Одна мысль о том, что девочка, в которой Юля увидела так много живет с наркоманом, стирает его вонючее белье, а вечерами моет полы в больнице, где старух с никудышным кишечником кормят безвкусными кашками (хотя надо бы тех старух просто перестрелять) — одна эта мысль убивала.

Юля швырнула плеер к гранате, кассетам и Кену Кизи, и повесила рюкзак на крючок рядом с косухой.

Едва заглянув в комнату, Юля поняла, что зашла вовремя. Вокруг похожего на самовар кальяна полулежали на полу, на карематах два престранных незнакомых парня и подсевшая к ним Наташка. Здесь было светлее, и Юля лучше рассмотрела ее, одетую в свободное радужное платье с острым вырезом. На тонких предплечьях сверкали бисером многочисленные фенечки. В углу, на заваленной шмотьем кровати, восседал почти в позе лотоса Славик и безучастно наблюдал за курящими кальян. Рядом с кроватью, прямо на полу, стоял черно-белый телевизор времен образования страны Израиль, валялось с десяток пепельниц и два огромных, в человеческий рост, продолговатых туристских рюкзака. Из одного торчала рукоятка меча, вероятно деревянного. На подоконнике стоял магнитофон и чувственный Гребенщиков разводил в комнате лирическую заумь. Стены были все так же обвешаны плакатами с героями поколения хиппи; с люстры свисали шаманские амулеты; на полках были книги. Возле кальяна стояло черное пластмассовое ведро. В комнате витал запах плана и ароматного табака.

Юле обрадовались. Двух престранных субъектов, выяснилось, звали Саша и Леша. Оба были уже веселые. Саша — коренастый небритый парень в пятнистых штанах цвета хаки и накинутый поверх футболки балахон крестоносца — белый, обрамленный синей каймой, с большими синими крестами спереди и сзади. Где он такой взял, подумала Юля. Леша — интеллигентного вида, в очках и при мефистофельской бородке, одетый в коричневый клетчатый шотландский килт, из-под которого торчат тонкие волосатые ноги, белую рубаху странного пошива и берет.

Оба смотрели на Юлю как на ребенка и в то же время с плохо скрытым сексуальным интересом. Это ее взбесило. Если бы на нее смотрели только как на женщину или только как на ребенка, Юля не испытала бы особых эмоций, но это мерзопакостное сочетание было ей глубоко противно.

— Какие дела, сестричка? — спросил Славик. Не дожидаясь ответа, он обратился к парням. — Угостите сестричку, пусть ей полегчает.

Когда-то такое обращение ее тоже бесило, потом она привыкла.

Леша — пламенный борец за свободу Шотландии, глубоко затянулся из шланга. От этого он весь надулся и даже глаза понабухали в очках и стали похожи на двух разжиревших рыбок, зажатых в рюмках с водкой. Потом выдохнул, с сомнением глянул на Юлю и спросил:

— А ей не рано будет?

— Не ссы, — сказала Юля грубо. Леша ее бесил, — не рано.

— Сестричке можно, — подтвердил Славик.

Леша передал ей шланг. Из него облачками выныривал дым. Внутри кальяна приятно булькало. Юля глубоко вдохнула превосходный табак, вероятно египетский. Тем временем Леша возился с заделанным под «мокрый» бульбулятор ведром, сооружая Юле напас.

— Давай, — сказал он, наконец.

Юля передала шланг Саше, наклонилась и вдохнула. Мир моментально стал лучше и дружелюбнее, даже его цвета тут же приобрели более мягкий оттенок. Славик говна не держит, подумала Юля. Сводный брат за доли секунды превратился в более симпатичную фигуру. Все было хорошо. Юля подложила под задницу декоративную подушечку с вышитыми снежинками и надписью «Хреновое лето» и расслабленно уставилась на шотландца. Они вчетвером сидели на полу и курили кальян, совсем как турки. Возникало ощущение блаженного покоя.

— Классная у тебя юбка, — похвалила Юля, — могу колготки подарить. Будешь деньги зарабатывать.

— Ты что, — сказал Леша миролюбиво, похоже не обидевшись. — Это настоящий шотландский килт, — потом подумал и добавил. — А девочка ничего, с язычком. Ты, Юля, наверное, хотела бы родиться парнем?

— Ты, наверное, тоже.

Наташа хихикнула. Тут же заржал Слава, потом Саша и только Леше было не смешно. Он сделал постно-философскую мину:

— Это из-за килта, да? Грустно, что традиции наших славных предков забыты и осмеяны.

— Твои предки жили в Шотландии? — спросила Юля.

— Это неважно. В душе я шотландец.

— А волынка есть?

— Могу достать.

— И что, — спросила Юля с сомнением. — Вот так вот по улицам? В килте и с волынкой?

— Да не… — рассмеялся Леша. — Это мы здесь оделись. Для ритуального курения кальяна, — он передал Юле шланг. — Мы на хренотень просто едем.

— На Игрушку, в смысле, — объяснил Саша, но яснее не стало.

После второго напаса Юле не хотелось уже говорить и во что-то вникать. Она плохо спала прошлой ночью, и ей захотелось спать.

— У нас игра по третьему крестовому походу, — объяснял Саша, но уже не Юле, а кажется ироничной Наташке — Филипп Второй Август, Фридрих Первый Барбаросса и Ричард Львиное сердце. Тысяча сто восемьдесят девятый год. На султана! На Саллах-ад-дина! На Иерусалим! На Кипр!

— А разве шотландцы участвовали в крестовых походах? — спросил Славик.

— Хрен его знает. Почему бы и нет?

Они смеялись, спорили, веселились. И чем более шумно становилось, тем сильнее Юле хотелось лечь и закрыть глаза. Гребенщиков выслушал аплодисменты, крикнул невидимой публике: «Спасибо!» и запел про электрического пса, — Юля очень любила эту песню, но сейчас слушала вполуха. Веки слипались, и она непроизвольно оперлась о чей-то длинный рюкзак. Когда он начнет петь про десять стрел, я засну, подумала Юля.

Леша развлекал всех байками из жизни ролевиков:

— Короче, возвращался один мой знакомый с Игры. Ночь уже, часа два. Район стремный, трамваи не ходят. А он, главное, даже не переодевался, — на Игре был рыцарем, в кольчуге. Кольчуга крутая, что настоящая. И вот он идет, поверх кольчуги куртку накинул, думает, темно, никто не заметит, домой и так дойду. А тут к нему два гопа каких-то приебались. Денег требуют. Ну, он их и послал. Тогда один достает ножичек и штрыкает этого моего знакомого в живот. Лезвие, понятно, гнется, потому что кольчуга крепкая, а ножичек хилый. Гоны, конечно, охуевают, а чувак этот тем временем достает из рюкзака за спиной меч и одного из гопов плашмя по макушке — тюк! Меч тяжелый, железный. Гопник хватается за голову, падает, оглушенный. А другой, прикиньте, видит эту картину, падает перед чуваком на колени и как заорет: «Не убивай меня, Дункан Маклауд!»

Все засмеялись и под воздействием травы смех переходил в истерический. Гребенщиков запел «Десять стрел» и Юля вдруг вошла в полный народу троллейбус, достала из рюкзака гранату Ф-1, выдернула кольцо и стала ждать. Три секунды ползут как три недели. Пассажиры даже не оборачиваются, они еще лелеют какие-то планы, еще куда-то спешат…

Зачем я ношу с собой эту гранату, подумала Юля. Я же не собираюсь никого взрывать… пока что… Тогда зачем? Ведь кто-угодно может заглянуть в рюкзак… А если его неудачно уронить? Это же риск…