Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

• Название: Резиновое солнышко, пластмассовые тучки
• Автор: Андрей Войницкий
• Жанр: Короткие истории

Идея повести «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» возникла после массового расстрела учеников американской школы «Колумбина» в 1999 г. История трех подростков, которые объединяются, чтобы устроить кровавую баню в своей школе стала первой в Украине книгой о школьном насилии. По словам автора, «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» — не высокая литература с витиеватыми пассажами, а жесть как она есть, история о том, как город есть людей, хроника ада за углом свежевыкрашенного фасада. «Это четкая инструкция на тот черный день, когда вам придется придумать себе войну, погибнуть в ней и сгнить в братской могиле вместе со своим батальоном неудачников», — говорит Войницкий.

---

Когда стало ясно, что он уже мертв, он открыл глаза и увидел, что еще жив. Он застыл над глубочайшим каменистым откосом, на дне которого, далеко внизу, начинался сосновый лес. Он висел неподвижно, а все вокруг неслось мимо со свистом — серое цвета асфальта небо, поезд, куски бетона — и даже голые деревья на лету махали ему острыми ветками. А потом и Гена стремительно полетел к лесу. Скорость была дикая. Он врезался в твердое, и хаотичными кувырками покатился через рюкзак. Тот был то над головой, то под ногами… Все вертелось как в центрифуге. Остановившись, наконец, Гена приподнялся, оглянулся и увидел вверху несущийся поезд. Преследователи остались по ту сторону. Не дожидаясь пока поезд освободит им дорогу, Гена, ковыляя, побежал вглубь леса. Он бежал долго, не чувствуя боли. Боль придет потом.

Остановился он нескоро. Присел на бревно, стал оглядываться — казалось, между сосен вот-вот замелькают оскаленные острозубые морды. Гена отдышался. В лесной тишине собственные вдохи и выдохи казались оглушительными. Куртка оказалась порвана и заляпана грязью, ладони были исцарапаны и окровавлены. Гена пощупал пульсирующий затылок, — волосы слиплись, а на пальцах осталась кровь. Хреново, подумал он. Теперь все тело изнывало болью, как будто дюжина агрессивных китайцев прошлась по Генке железными нунчаками.

Очень болела правая нога. Гена поднялся и наугад поковылял по лесу. С каждым шагом нога болела все сильнее. Ничего, думал Гена, зато я убежал. Убежал.

Он вышел к Петровскому вокзалу лишь минут через сорок, и там сел на троллейбус до дома. Идти было страшно больно, почти невыносимо.

Дома выяснилось, что нога — сломана. И снова были крики, истерики, визги, успокаивания… Мать была дерганной как марионетка, а отец как обычно постарел на десять лет… Гену спрашивали, что произошло, он что-то врал, его ловили на вранье, он врал снова, пока наконец не выдал им некое подобие правды.

Оставшуюся до зимних каникул часть декабря Гена провел в больнице. На каникулах безвыходно сидел дома. Когда же наконец Гена снова появился в школе, то уже почти успел забыть что такое 6 «А» класс.

* * *

К тому времени, когда Гена снова появился в школе, он уже почти успел забыть, что такое 8 «А» класс.

Гена пришел как обычно не поздно и не рано, когда класс уже открыли, но в нем было не больше десяти человек. Гена повесил на вешалку новенькую куртку с меховой подкладкой и направился к своей парте. На него не обратили внимания. Все были какие-то вялые и занимались своими делами — только Экскаватор крикнул Другу: «Какашка пришел!», но Друг даже не поднял головы. У него было какое-то дело с Димкой Сомовым, — Друг пересыпал что-то спичечным коробком на лист бумаги, а Сом стоял возле его парты, и внимательно наблюдал, зажав в руке пятигривневую купюру. Ни Мамая, ни Кичи в классе не было. Возле окна пылилась Святая Вера — в своем длинном сером платье она походила на зачехленную мебель.

Гена сел на свое место. Хватит, думал он. С меня хватит. Надо наконец решаться.

По невидимому конвейеру на Гену плыл новый тошнотворный день, словно скопированный на ксероксе из тысячи предыдущих. Друг закончил свои манипуляции и передал Сому свернутую из тетрадного листа пластинку. Сом дал ему деньги, и на этом они разошлись. Скучала без подружки Евы блондинистая Кристина, мило нахмуривая симпатичную мордашку. Тупая кукла, подумал Гена. Она крутилась на стуле, и Гена видел краем глаза мелькающие под короткой юбкой и колготками белые трусики. В класс вошел Мамай, и сразу стало шумно.

Кажется, впервые в жизни Генке было наплевать на появление Мамая. Впервые наступивший день не подхватил Гену ураганом трусливых эмоций, не сделал своим заложником, а плыл куда-то мимо. Гена был вне класса. Он хотел одного: увидеть Юлю.

Начались уроки.

Сом возле доски решал задачу. Он часто шел к решению своими способами, даже сам выводил известные формулы, и Ведьма видела в этом признаки скрытой гениальности.

— Можешь же! — восторгалась Ведьма, выстреливая из орбит пружинистыми глазами. — Можешь! Но не хочешь! Почему не хочешь?

Всем своим видом Сом словно отвечал: «А хрен его знает».

Ведьма оргазмировала. Она напоминала самку орангутанга, только что неоднократно удовлетворенную самцом.

— Учись! Подстригись! Будь человеком! — требовала Ведьма.

— Угу, — равнодушно мычал Сом, отвернув патлатую голову на фоне исписанной формулами доски.

— Молодец! Пять!

Сом равнодушно садился. Пять или два — ему было по барабану.

— А твоя девочка с другим ходит, — тихо и ехидно сказала Генке Вера. — Долго ты болеешь.

Он внимательно посмотрел на нее. У той сально блестели бугрящиеся щеки, маслянисто растекалась под ними улыбка и глазки-щелочки полуспрятались за слоями лицевого жира.

— Какая девочка? — спросил Гена.

— Черненькая. С которой ты в столовой разговаривал. Не бойся, я никому не скажу.

Гене захотелось дать ей по морде. Чтобы кровь хлынула на парту из сломанного носа.

— Мне похуй, — произнес он тихо и четко. — Скажешь ты кому-то или нет.

Он с трудом подавил бешенство. Вера ничего не сказала, только вспыхнула и отвернулась. Люди, у которых нет личной жизни, всегда норовят встрять в чужие дела, поэтому о влюбленностях одноклассников Святая Вера знала больше чем кто-либо. Гена представил как между ним и Юлей вырастает это щекастое рыло с хитренькими глазками. Стало гадко.

Прозвенел звонок. Генка собирался выйти поискать Юлю, но над партой навис Экскаватор:

— Как жизнь, Какашка?

Гена поднял глаза. Он не чувствовал обычного страха. Ничего, подумал он, теперь уже недолго… Скоро я объясню тебе как жизнь.

— Нормально.

— А че не приходил? Болел?

— Болел, — сказал Гена и поднялся. Он вдруг заметил, что на голову выше Экскаватора, хоть тот и шире в плечах.

— Ты куда?

— В туалет, — ответил Гена. — Хочешь со мной?

— Зачем? — спросил Экскаватор подозрительно.

— Подержишь, — бросил Генка, направляясь к выходу.

Он вышел с класса, оставив Экскаватора тупо мигать себе вслед. Мамай бы за такое убил, подумал Гена. Но Женя не Мамай.

В столовой можно было встретить кого угодно, но Юли там не было. Приду еще на большой перемене, подумал Гена. Идти в Юлин класс все-таки не хотелось — там Кузя… В углу буфета Гена заметил Горика — тот ничего не ел и как обычно смотрел на мир волком. Горик поймал Генкин взгляд, и несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Потом Гена ушел. По пути в класс он встретил Несмешного с компанией, — Несмешной пер прямо на Гену, стараясь зацепить его плечом, но Гена успел увернуться. Они прошли мимо. До Генки долетело слово «Какашка» и громкий смех.

Следующие два урока — русский язык и русская литература. Третья брагомская школа — одна из немногих еще не украинизированных, поэтому все предметы, кроме языка и литературы ведутся на русском, а русский язык и русская литература еще входят в школьную программу. Пройдет пару лет, — и школа станет украинской: русская литература будет изучаться в рамках всемирной (детям, для которых русский — родной, придется читать Пушкина и Булгакова в украинских переводах), а русский будет изучаться как иностранный. Учительница русского Любовь Петровна об этом знает, и поэтому каждый ее урок напоминает лебединую песню.

Любовь Петровна — молодящаяся глупая тетка с обесцвеченной челкой, фальшивым бюстом и двумя детьми. Благодаря несовершеннолетним детям Любовь Петровна интересуется молодежной культурой (в виде попсы, которую эти дети слушают) и поэтому гордится своей причастностью к прогрессивному человечеству. Она любит перечитывать Карамзина и Флобера, не понимает Кафку, и, как большинство учительниц литературы, не знает кто такой Борхес. Любовь Петровна — стопроцентный обыватель и избегает радикализма даже в стирке бюстгальтеров.

Два ее урока казались Генке заключением в колонии. Он мучительно ждал звонка.

Едва прозвенел звонок с третьего урока, Гена, как можно быстрее и незаметнее вышел с класса и побежал в столовую, прыгая по лестнице широкими скачками. Та еще пустовала. В буфете разглядывали пирожные двое первоклашек, а за тем столом, где обычно Юля обычно пила чай, сидел Винни-Пух и механически хлебал жидкий супик, тупо уставившись в тарелку и придерживая левой рукой падающий туда голубой свисток. Гена почувствовал, что ненавидит сейчас своего физрука. Не мог найти другого места, мудак… Кругом же пусто, садись, где хочешь…

Гена сел на деревянную лавку, положив локти на столик, и стал ждать. Столовая наполнялась людьми с геометрической прогрессией.

Потом он увидел Юлю. Он подбежал и схватил ее за плечо. Она обернулась, подняла глаза, узнала и хотела уже что-то сказать, но вдруг заметила какое у него лицо.