Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

дела был не более как слабой копией постоянного войска; Гнейзенау при организации силезского ландвера, несмотря на свои знаменитые рассуждения о неприкосновенности спины, не стеснялся применять самые варварские телесные наказания, практиковавшиеся в наемных войсках.

В весенней кампании 1813 г. ландвер, за исключением отдель­ных восточнопрусских батальонов, почти не принимал участия. Только после истечения Пойшвицкого перемирия в середине ав­густа, т. е. лишь через 5 месяцев после объявления войны, ланд­вер приобрел известную боеспособность. Бранденбургские и померанские крестьяне великолепно сражались при Гросберене и Денневице. Гораздо хуже обстояло дело с силезским ландве­ром, состоявшим из малокровных ткачей, которые ничего не те­ряли от чужеземного господства и ничего не приобретали от его свержения. В силезском ландвере даже после победоносного сра­жения при Кацбахе имело место массовое дезертирство из-под знамен. Только в течение относительного сентябрьского зати­шья он был настолько хорошо вымуштрован, что 3 октября при Вартенбурге и 18 октября при Меккерене оказался уже в состоя­нии блестяще выдержать свое боевое крещение.

Это произошло при страшных, несоразмерно больших по­терях. Корпус Йорка — прусское ядро силезской армии — при своем прибытии на Рейн насчитывал только 10 000 вместо прежних 40 000. Вопреки первоначальным планам Шарнгор­ста ландвер не употреблялся в качестве легкого войска, кото­рое получало бы только второстепенные задачи. Напротив! К любезным свойствам постоянного войска принадлежит свой­ство смотреть с величайшим презрением на милицию, но с ве­личайшей готовностью уступать ей свою кровавую работу. Сражения и бои, в которых участвовал в 1813 и 1814 гг. ланд­вер, и в частности, силезский ландвер, были бесчисленны, в то время как прусская гвардия в тех же походах вводилась в бой всего 2 раза: первый раз в сражении при Люцене, когда не было еще никакого ландвера, и в последний раз перед воротами Па­рижа, когда гвардия была послана в бой ради славы или позора, ибо ей должна была принадлежать честь вступления в неприя­тельскую завоеванную столицу, в то время как «грязные люди» ландвера — по высокомерному выражению благородного коро­ля из династии Гогенцоллернов — должны были расположить­ся лагерем у парижских ворот.

Чтобы вывести надлежащую мораль из этих исторических набросков о милиции и постоянном войске, нам нужно бросить короткий взгляд на прусскую военную историю, начиная с 1815 г.

В своей брошюре о прусском военном вопросе Энгельс в 1865 г. во время прусского конституционного конфликта на­звал всеобщую воинскую повинность единственным демокра­тическим учреждением, которое в Пруссии существует, хотя бы только на бумаге. И он видел в нем такой громадный про­гресс по сравнению со всеми прежними военными учреждени­ями, что совершенно не считал возможным отмену воинской повинности там, где она уже была введена.

Спрашивается, как пришло прусское государство к такому демократическому учреждению? Во время жесточайшей нужды Шарнгорст напрасно настаивал на переходе ко всеобщей повин­ности. Только тогда, когда к горлу короля был приставлен нож, король дал свое согласие, чтобы сейчас же после одержанной победы взять его назад и кабинетным приказом от 27 мая 1814 г. из завоеванной столицы неприятеля восстановить старые изъя­тия из положения о кантонной повинности.

После этого, правда, всеобщая воинская повинность зако­ном от 3 сентября 1814 г. о военной службе была снова вос­становлена, но не потому, чтобы против кабинетного приказа от 27 мая проявилось общее или хотя бы частичное недоволь­ство: это было сделано, так сказать, между прочим и втихо­молку. После опубликования этого закона поднялась живей­шая оппозиция против всеобщей воинской повинности. Во главе оппозиции стояли тогдашние парламенты (ландтаги), как называли в то время собрания городских гласных, созданные на основе нового положения о городах. Чрезвычайно приме­чательно, что когда после ниспровержения Наполеона вос­торжествовавшей реакции стали поперек горла все реформы наполеоновского времени, то, к огорчению буржуазного на­селения, она должна была сохранить единственную действи­тельно демократическую реформу, с упразднением которой не только с плеч буржуазии, но и с плеч всех классов населе­ния буквально сваливалась гора.

Буржуазные историки объясняют это странное явление нрав­ственной силой идеи, сокрушившей все противоречия всеоб­щей воинской повинности. Что это объяснение просто пред­ставляет лишь фразу, понятно само собой. Гораздо ближе мож­но подойти к истине, употребляя обывательскую пословицу: «Кнут надо класть около собаки». Низвержение Наполеона было делом не одного лишь прусского государства, а целой коали­ции европейских держав, которые были заинтересованы в том,

чтобы сломить французскую гегемонию, но подходили к осу­ществлению этой цели, исходя из совершенно различных и час­то противоречащих друг другу интересов. Еще во время войны эти интересы, фигурально выражаясь, вцеплялись друг другу в волосы. Когда Наполеон после сражения под Лейпцигом отсту­пил за Рейн и выразил согласие отказаться от всех своих завое­ваний, общая цель войны была фактически достигнута, и ее про­должение происходило при сильнейших трениях между союз­никами. Больше всего на продолжении войны настаивал царь, естественно, под предлогом желания осчастливить все народы, фактически же для того, чтобы унаследовать от Наполеона гос­подство на европейском континенте. В качестве верного васса­ла русского царя выступал и прусский король. При полной бес­помощности этого идиота это не имело бы серьезного значе­ния, если бы прусские генералы, являвшиеся наиболее способными начальниками коалиционных армий, из ненавис­ти, мстительности и чисто солдатского честолюбия не стреми­лись бы также к полному уничтожению Наполеона. Их неудер­жимый порыв вперед имел, однако, своим последствием чув­ствительное поражение, в результате которого наполеоновская жажда мира в значительной степени остыла, а его высокомерие столь же сильно возросло. Это хотя и не особенно устрашило Блюхера, Гнейзенау и Грольмана, но прусские войска в ужас­ных условиях зимнего похода понесли чудовищные потери.

Размеры потерь устрашили все же одного из руководителей прусской армии, именно Бойена, который некогда под верхов­ным руководством Шарнгорста раненого, позднее при Люцене и скончавшегося от раны, создавал вместе с Гнейзенау и Грольманом новое прусское войско. Бойен не принимал участия в наше­ствии на Францию; в качестве начальника штаба одного из прус­ских корпусов он полагал совершить счастливый и легкий поход для завоевания Голландии. Когда он в начале марта 1814 г. снова присоединился к прусской армии, вторгшейся во Францию, он был возмущен ее ужасным состоянием, главным образом ландверных батальонов. Он сделал своим старым товарищам, Гнейзенау и Грольману, энергичнейшее представление в том духе, что отнюдь не задача прусской армии доставать из огня каштаны мировой гегемонии для русского царя. Господствующую роль в предстоящем разделе французской добычи будет играть не тот, кто наиболее отличился в победе над львом, а тот, в чьих руках окажется наибольшая сила. Эти представления Бойена послужи­ли прежде всего причиной нового кровопролития. Гнейзенау опу­стил руку, уже занесенную для последнего удара. Наполеон ушел,

избегнув верной гибели. Это показывает, однако, как сильно по­действовал совет Бойена на Гнейзенау и Грольмана.

После Парижского мира Бойен, который до сих пор занимал под руководством Шарнгорста важнейшие посты в военном ми­нистерстве, был назначен 3 июля 1814 г. военным министром. Он был фактически руководителем специальной комиссии, которая должна была выработать основы общего военного устройства Пруссии. Рядом с ним сидели Гнейзенау и Грольман, в то время как формально председательское место занимал совершенно не разбиравшийся в военных делах, но зато ответственный за вне­шнюю политику, государственный канцлер Гарденберг. Эта ко­миссия законом 14 сентября 1814 г. восстановила всеобщую во­инскую повинность, отмененную кабинетным приказом короля от 27 мая; она сделала это потому, что иначе прусское государ­ство было бы безоружным при том разделе добычи, которым за­нялся как раз в это время открывшийся Венский конгресс. Если сопротивление короля было относительно легко преодолено — чего никогда не удавалось сделать Шарнгорсту — то это объяс­няется тем, что Бойен и его товарищи имели дело с королем как полководцы победоносной народной армии.

Это были дни, когда благородный русский царь заявлял сво­им генералам, что неизвестно, не придется ли ему помогать прус­скому королю против собственной его армии.

Насколько основательны были соображения комиссии, вы­яснилось в течение ближайших недель. Волки, собравшиеся делить наследство льва, немедленно переругались, и уже в кон­це 1814 г. Франция, Англия и Австрия составили военный союз против Пруссии и России. Дело не дошло до войны только по­тому, что Наполеон вернулся с Эльбы. Возобновившаяся про­тив него война уже ни в малейшей степени не была народной войной. Она являлась чисто кабинетной войной, в основе кото­рой лежала чисто реакционная тенденция. Но эта война вторич­но показала, что если прусское государство, которое по коли­честву населения и по размеру своей территории далеко усту­пало другим великим державам, хотело играть роль в европейской политике, то возвращение к дойенскому военному устройству было для него уже совершенно немыслимо.