Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

Он еще дал несколько подобных указаний, часто повторяя — «Вот и прекрасно», а Люсю попросил привести в порядок чертежи — их огромное количество, часть из них перепутана, и уже становится трудно отыскивать необходимые для работы. Потом он сказал, что всем нам там делать нечего, хватит двух, ну трех человек.

— Вы уж сами как-нибудь помиритесь.

В первый день мы вышли все. Оказалось, что нам не надо ни задавать работу, — это делал прораб, — ни руководить ею, — этого никто не делал, — а всего лишь искать в чертежах ответы на вопросы бригадиров и рабочих и изредка делать простейшие подсчеты и разбивки. На следующее утро мы убедились, что смешно нам всем тут околачиваться и вдвоем-втроем заглядывать в чертеж. Решили работать по очереди через день, бросили жребий, Жора пошел досыпать, а Толя предложил мне отправиться на прогулку.

— Домой не идешь?

— Дюся затеяла кое-что перешивать, благо — у хозяев есть швейная машинка. Что мне там делать?

Мы пошли в парк.

— Правильно ли я понял, — спросил Толя, — что ваша экспедиция к татам сорвалась, и Моне ничего не удалось выяснить?

Я рассказал все как было, кроме наших с Моней рассуждений по поводу случившегося.

— Не этот случай, так другой, а все равно у вас ничего, кроме неприятностей, не получилось бы.

— Почему? И почему у тебя такой уверенный тон?

— Потому что у нас запрещена частная инициатива. Ты думаешь — она запрещена только в промышленности, торговле и прочей хозяйственной деятельности? Не знаю, может быть по закону — и только в этом, но практически — во всем. И в науке, и в искусстве. Оно и понятно — все берется под контроль. А ну как вы со своими изысканиями придете к выводам, не соответствующим официальным установкам? Разве такое можно допустить? Вопросами, подобными тому, которым заинтересовался Моня, может заниматься только государственное учреждение — какой-нибудь научный институт. А для этого он должен добиться включения в план своих работ этого вопроса и, наверное, доказать его значение и актуальность. План работ, конечно, утверждается и корректируется вышестоящими инстанциями, какими — я не знаю. И результаты исследований тоже. И никакой самодеятельности! Чтобы какие-то Драгуль и Горелов частным образом занялись такими делами? Шутить изволите, ваше превосходительство?

— Да-а... Ты, конечно, прав. Но как ты до этого допер? Аж завидно.

— Не сразу. Раньше я об этом не задумывался, было только какое-то смутное ощущение, что у нас планируется, надо – не надо, решительно все... Брату отклонили тему научной работы, и где? В наркомате коммунального хозяйства. Как неактуальную. Будто там сидят самые умные и самые знающие. А Александр Павлович считает, что она актуальна. Пойди — разбери. Ну, вот... А когда вы с Моней отправились к татам, что-то меня сразу стало смущать, засело в башке и сидело, и крутилось, и варилось, пока я не пришел к определенным выводам, и теперь меня с них не сдвинешь. А как же это Моня не понимает, где тут зарыта собака? Чего доброго, — еще захочет снова отправиться к этим вашим татам.

— Не захочет. После такой сцены на улице — неудобно там появляться.

Выкупались в Тереке, посидели в павильоне — сухое вино и мороженое.

Есть в жару не хотелось. Пошли в Долинское, почти дойдя до него, улеглись в тени на свежее сено, такое мягкое — совсем не колется, сняли рубашки и майки. Разморило, не хочется ни говорить, ни двигаться. Курим. Пепел падает на Толину грудь, он вздрагивает, рычит и продолжает курить.

— Сейчас пепел опять упадет на тебя.

— Ну и пусть. Неохота шевелиться.

Толя вздрагивает, рычит, затягивается, и я вижу, как на папиросе нарастает пепел. Поспали, потом убеждали друг друга, что надо встать и освежиться в речке, но долго не вставали, наконец, поднялись и пошли купаться.

Женя и я получили денежные переводы с просьбами высылать продовольственные посылки. На костре топили сливочное масло, а в плотницкой мастерской топорами подгоняли окорока к размерам посылочных ящиков. Продовольствия здесь хватало, а так называемых промтоваров, — самых ходовых, — почти не было. В Нальчике, в предгорной его части, — а это почти весь город, — почва каменистая, куда ни пойдешь — кремнистый путь блестит, и не только блестит, но и быстро стирает обувь, а ходим мы много — что еще здесь делать? Сначала обувь чинили, потом пришла пора покупать новую, а ничего подходящего в продаже нет. Мотя, ссылаясь на Льва Толстого, предлагает ходить босиком.

— И приятно, и полезно, и покупать ничего не надо.

— Толстой ходил босой в своей усадьбе, а не в городе, — возражает Толя.

— Тоже мне город, — бурчит Моня.

— А мы не Львы Толстые, — говорит Мотя, — можем ходить и в городе. Ведь не арестуют же нас за это.

— Попробуйте, — говорит Дюся. — Может быть, войдет в моду.

— Босиком в городах? — спрашиваю я. — Представьте майскую демонстрацию, и все босые.

— И на мавзолее? — спрашивает Толя.

— Там ног не видно, — отвечаю я.

— Если на мавзолее будет Мотя, можете не сомневаться — босиком, — говорит Женя и, чуть помолчав, добавляет: — Босяк на мавзолее.

Сказал и смутился. А мы хохотали.

— Если, Мотя, ты хочешь подражать Толстому, — говорю я, — то сначала отпусти бороду.

— И подожди, пока она поседеет, — добавляет Моня.

— Зачем ждать? — говорит Люся. — Можно покрасить.

— А я, — говорит Дюся, — сдуру взяла туфли на высоких каблуках. Их хватило на несколько дней.

Мотя появился на стройке босым. Нас все знали, и на Мотю приходили смотреть, а заодно давали советы, где приобрести обувь: в ларьках на базаре, на толкучке — она по выходным за базаром, в районе пединститута. Так мы и обулись — кто во что горазд. Я щеголял в тряпичных туфлях на нестираемой подошве. Поразил Жора, явившись в шикарных коричневых полуботинках.

— Прислали из дому? — поинтересовался Моня.

— В мастерской пошили. Из дому прислали деньги. Зайдешь за чертежом — они разложены на столах, на стульях, на подоконниках, на полу.

Долго ищем нужный чертеж. Люся жалуется:

— Вам хорошо — работаете через день, а я тут каждый день кручусь и не уверена, что до конца практики наведу порядок. Одной трудно — и перебирай чертежи, и отмечай их, и ищи потребовавшиеся и отмечай — кто что взял и кто что вернул. Вы бы помогли.

— Хорошо, я буду тебе помогать в свободные дни.

— Так это через день, а работы — непочатый край. Поговори с ребятами, а?

Мотя согласился сразу, и стал уговаривать Женю:

— Джентльмены мы или нет? Давай так: раз — я, раз — ты, все-таки каждый четвертый день — свободный. Это же, наверное, ненадолго.

— Ладно. Выходит так: день на работе, день с Люсей в архиве. Вдвоем. — Женя мне подмигивает. — Тоже неплохо.

Моих напарников по работе я не трогаю: скоро уезжает Дюся, а Жорке лишь бы днем отоспаться. Мог бы Моня помочь в архиве — для этого ему надо поменяться днями работы с кем-нибудь из моих напарников. Обращаюсь к нему — он молчит.

— Ты что — не слышишь?

— Не слышу.

— А если серьезно?

— И серьезно не слышу.

Несколько раз замечал, какие взгляды бросал Моня на Люсю, когда она этого не могла видеть, и Моню я тоже больше не трогаю. Работа в архиве через день меня не огорчает. Люся мне нравится. Правда, что-то в ней настораживает, а что — не знаю. Люся, хотя и держится всегда около меня, но я чувствую, что и она относится ко мне, как теперь говорят, неоднозначно, — что-то и ей во мне не нравится. Но мы охотно бываем вместе. Живет она от нас очень далеко — надо пройти всю Кабардинскую, дальше улицы, где живут таты. Когда я провожал ее первый раз, она в самом конце Кабардинской остановилась.

— Дальше провожать не надо, я дойду сама.

При знакомстве с нами как-то ловко ушла от вопросов — как она попала в Нальчик, где и у кого живет. Ну, не хочет говорить, и не надо.

14.

Кто-то из нас встретил возле турбазы наших однокурсников Лизу Гольдберг и Сережу Лисиченко — они ехали в альпинистский лагерь. Кто-то из нас обнаружил экскурсбюро, и мы заказали там на ближайший выходной поездку к Чегемскому водопаду.

Накануне выходного перед концом работы я отнес Люсе чертеж.

— А где Женя? Разве он не работает?

— Работает. Он пошел забрать чертежи у Жоры.

— А как с ним работается?

— Ну, и баламут! Ни минуты не помолчит и болтает всякие глупости.

— А работа стоит?

— Нет, у него это как-то совмещается. С ним не соскучишься.

Не знаю, как случилось, — когда Люся брала у меня чертеж, мы с ней поцеловались, поцеловались крепко и не раз.

— Отчего ты закрыл глаза? — спросила Люся.

— А я еще и замурлыкаю.

— Ну, иди, иди! — сказала она, отталкивая меня ладонями. — А то сейчас Женька явится.

Когда вечером я ее провожал, она как-то так держалась, искоса на меня поглядывая, что было понятно: не может быть и речи не только о поцелуях, но и о том, чтобы взять ее под руку. Что, это и есть кокетство?