Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

Когда вечером я ее провожал, она как-то так держалась, искоса на меня поглядывая, что было понятно: не может быть и речи не только о поцелуях, но и о том, чтобы взять ее под руку. Что, это и есть кокетство?

Маленький автобус с опущенным верхом, в нем наша компания — восемь человек, шофер и экскурсовод — молодой, интересный и здорово разбитной, как ему и полагалось быть. Он не умолкал почти всю дорогу. Выехали в степь, повернули по асфальтовой дороге параллельно горам, потом устремились к ним и по ущелью, в котором бурлит и пенится речка Чегем, въехали вглубь гор. В коротком и узком отроге ущелья, лишенном солнца, с огромной высоты падала речка, описывая дугу и оставляя свободное пространство между этой дугой и стеной, с которой она свергалась. Грохот такой, что надо подойти вплотную и кричать, чтобы быть услышанным. Брызги поднимались как дым и в темно-сером сумраке смотрелись светло-серым пятном с расплывшимися гранями. Мы разделись до трусов и купальных костюмов, побегали между стеной и водопадом сквозь сплошные брызги, а потом стояли там и мокли. Кроме нас здесь никого не было.

На обратном пути, когда мы выехали из ущелья, экскурсовод показал нам у дороги зеленый холм, на вершине которого виднелись светлые камни.

— Как вы думаете — что это за камни?

— Выходы какой-нибудь породы, — ответил Женя, — мало ли ее тут!

— А давайте посмотрим. Время у нас есть.

Впереди всех быстро поднимались Женя, Жора и экскурсовод, и видно было, как каждый из них старался вырваться вперед. Намного отстав от них, спокойно шли Люся и Мотя, за ними с небольшим отрывом — Моня, а ниже — Дюся и поддерживавший ее Толя. Я шел сзади всех и видел, как Люся раза два на меня оглянулась. Сначала я взял хороший темп, но быстро выдохся, и впервые мне стало больно от своей физической неполноценности. Дюся с Толей остановились, подождали меня, и Дюся сказала:

— Пошли вместе. Куда торопиться? Что мы — камней не видели?

Мы не дошли до вершины — оттуда уже спускались, и мы повернули вниз. Промчались Женя и Жора, задержались возле нас шедшие вместе Моня и экскурсовод.

— А вы балкарцев расспрашивали? — спросил его Моня.

— Да, я был в пединституте — там ничего определенного сказать не могли.

— Да что пединститут! Надо расспрашивать балкарцев, живущих в этом районе.

— Да, наверное. Ну, я пошел, — сказал экскурсовод и помчался вниз.

— Не будет он этим заниматься. Жалкий пижон! — вслед ему сказал Моня. — Все они пижоны!

— Кто это — все? — спросил Толя.

— Да хотя бы в том же пединституте.

— Наверное, не все от них зависит, этих пижонов. Может быть тема не считается актуальной.

— Как, как? — спросил Моня, подошел к Толе, взял его за локоть, они заговорили и стали отставать от нас с Дюсей. Нас догнали Люся с Мотей. Люся спросила меня:

— Чего ты отстал? Я молча показал пальцем на ту часть своей груди, где находится сердце.

— Мужчина должен быть сильным и здоровым, — ответила Люся.

— Потным и грязным, — добавил Мотя. Дюся и я засмеялись.

Это не страшно — помоется, — сказала Люся. Вот и конец нашего романа — подумал я. Спускались вниз, а Люся по-прежнему держалась возле меня. По привычке, что ли? Мы молчали. Экскурсовод был так любезен, что предложил подвезти нас куда нам надо. Мы встали в центре, а Люся, никому ничего не говоря, из автобуса не вышла. Я старался не показать вида, что мне это неприятно, остальные никак не реагировали на ее отсутствие. Пошли в столовую, у всех был прекрасный аппетит и у меня не хуже, чем у других. Из столовой зашли в погребок, выпили по стакану кизлярского и разошлись кто куда, а я пошел за Лексенкой, чтобы взять ее на прогулку.

Алексену шел пятнадцатый год, у него — своя жизнь, свои друзья, и со мной ему неинтересно. Теперь я заметил, что ни в позапрошлом, ни в этом году я ни разу не видел Лексенку с подружкой или занятой какой-нибудь игрой. Поговорить с родителями? Убежден, что это ничего не даст. Заставал Лексенку за книжками, но это были книжки для малышей, которые я видел еще на Основе, а одну из них сам когда-то подарил Алексу. Пожалел, что не догадался привезти детям книг, поискал в Нальчике, для Лексенки, — повезло, — нашлись сказки Андерсена старого издания, для Алексена ничего подходящего не было, я купил ему какую-то настольную игру и угодил: видел, как он с друзьями во дворе в нее играет. В Лексенке меня поражала ее недетская сдержанность — она никак не проявляла своих чувств. Однажды, когда мы спускались к речке, и я взял ее за руку, она щечкой потерлась о мою руку. Я подумал: зачесалась щека. Но это повторилось второй раз, третий, я чаще стал брать ее руку, и почти каждый раз Лексенок терлась щечкой, смотрела на меня и улыбалась. Я спросил ее: «Помурлычишь?» Она тихо-тихо ответила: «Не умею», и с тех пор больше щечкой не терлась. Идиот! — ругал я себя. — Спугнул ребенка. Раза два или три с нами гуляла Люся. Получалось это так: «Что ты будешь делать сегодня?» — спрашивала меня Люся после конца... хотел написать — работы, но мы редко когда работали, и лучше сказать так: после конца рабочего дня.

— Хочу погулять с Лексенком.

И я с вами. Можно? И к Люсе Лексенок не проявляла никаких чувств. Какие они обе замкнутые, но как-то по-разному замкнутые — подумал я, глядя на них. А сейчас, по дороге к Аржанковым я подумал: ну, чего ты! Люся присматривается к парням, которые чем-то интересны. Разве ты не присматриваешься к девушкам? Все естественно.

Только с Лексенком на порог — навстречу Люся.

— Вы на прогулку? И я с вами. Можно?

— Лексенок, возьмем Люсю?

— Возьмем.

— А куда мы пойдем?

— Давай пойдем туда, где камни мылятся и много ежевики.

— Как в сказке?

— Ага.

Мы забрались далеко, собирая ежевику и ища мылящиеся камни, а на обратном пути лакомились в павильоне у трэка. Люся — необычно притихшая. Отвели Лексенку домой, Люся спросила «Проводишь»? Только остались вдвоем — я сразу почувствовал, что она уже другая — в невидимых колючках.

— Признайся, — это твои стихи о шести грациях?

— Ну, что ты. Автор — современный поэт Илья Сельвинский. Ничего его не читала?

— Даже не слышала о таком. А ты пишешь стихи?

— В школе писал в стенгазету, а потом уже не писал. А что?

— Я бы не удивилась, если бы ты писал стихи.

— А если бы и писал? Ну и что?

— Не мужское это дело! — твердо сказала Люся и, повернув голову, посмотрела мне в глаза. — Чего ты остановился?

— От неожиданности. Можно и остолбенеть. Не мужское!.. Пушкин, Лермонтов…

— Можешь не перечислять. Все равно — не мужское.

— Господи! Какой красоты лишился бы мир, если бы поэты не писали стихи.

— Красота не только в стихах. Как ты не понимаешь! — Куда девался ее обычный спокойный тон. — Кружева красивы?

— Кружева? Смотря какие.

— Так и стихи — смотря какие. Ты признаешь, что кружева бывают красивы?

— Признаю.

— И как бы ты относился к мужчинам, плетущим кружева?

Я вспомнил гоголевского губернатора, вышивающего по тюлю, растерялся и не знал что сказать.

— Молчишь? Ты видел, как женщины скалывают лед на тротуарах? Или в Харькове таких картинок нет?

— К сожалению, есть.

— Так пусть женщины изнуряются тяжелой работой, а мужчины будут стишки писать?

— Ты считаешь, что... не знаю, как точно сказать... создание красоты — монополия женщин?

— Ну зачем так говорить! Я считаю, что когда женщины колют лед, мужчинам стыдно писать стихи. А вообще, мужчины могут создавать красивые дома, скульптуру, да мало ли чего...

— А писать прозу им можно?

— Не ехидничай.

— Я не ехидничаю, я вполне серьезно: где граница между тем, что можно мужчинам и что нельзя? А как быть с художниками, композиторами?

— Не знаю. Наверное, каждый должен сам себе ответить на этот вопрос. Если ты Пушкин или Репин — пиши стихи или картины. А если ты так... Возьми лучше лом в руки и замени женщину.

— А самому трудно ответить на этот вопрос о себе, можно и ошибиться.

— А отношение к нему других, их оценка?

— Ой, Люся! А сколько гениев было признано посмертно? Вот тебе и отношение других.

— Ну, не знаю.

— Ну, а после того, как сколол лед, можно писать стихи?

— Ты так ничего и не понял.

— Ну, так объясни.

— Да я же все время пытаюсь тебе объяснить, я говорю о характере человека, о его склонностях. Неужели ты не понимаешь?

— Кажется, понял... Так что, — прощай?

— Не знаю. Это зависит не только от меня.

15.

Как наша стройка неожиданно для нас развернулась, так внезапно и свернулась, и работы, как и прежде, ведутся только в крыле, в котором мы живем.

— Гуляйте, ребята, — сказал прораб. — За помощь спасибо, но киснуть вам тут сейчас ни к чему. Гуляйте!

Мы и гуляли. По-прежнему Жора по вечерам часто исчезал. По-прежнему мы с Люсей держались вместе, гуляли и в компании, и вдвоем, и с Лексенкой, но наши отношения приняли, если пользоваться Мониным выражением, другой колорит. Что-то Люсю во мне и привлекает, раз она проводит все время со мной, и что-то отталкивает, мне кажется, что это — мое несоответствие ее представлению о том, каким должен быть мужчина. Неужели девочка надеется на то, что раз она мне нравится, то я изменюсь и стану таким, каким ей хочется меня видеть? А в Люсе, если раньше меня что-то смущало, теперь что-то просто не нравится. Равнодушие к красоте? Это чувствуется, но ведь вкус — дело наживное. Ее оригинальные взгляды? Ну, взгляды в двадцать один год не очень-то устойчивы. Да и как ни наивны такие взгляды, они — самостоятельны, и уже поэтому вызывают наряду с усмешкой и уважение. Нет, дело не в этом. Ее характер? Характер у нее есть, ну так что же в этом плохого? Так и не пойму что не нравится, но что-то не нравится. Но все это не столько мысли, очень смутные, сколько переживания. Наверное, переживания и мешают проясниться мыслям.