Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Знаешь, Петя, — говорит Моня, скажу тебе откровенно, только ты не обижайся. У тебя симпатичный отец — это сразу чувствуется. Правда, Мотя?

— Да, очень симпатичный.

— А вот мать и отчим... Какие-то они неприятные.

— Есть в них фальшь какая-то, — добавляет Мотя.

— А чего мне обижаться? Я и сам это знаю.

Как ни странно, эти высказывания об Аржанковых меня обрадовали: значит, мое восприятие Аржанковых не субъективно. И как верно Мотя подметил их фальшь! Впрочем, фальшь не только у них: все Кропилины чем-то фальшивы, да только ли Кропилины!

Наконец, тронулись. Едем вдоль реки Баксан, мимо маленькой гидроэлектростанции, потом в глубоком ущелье через поселок Тырныауз, над которым, — нас просвещают Мотины дамы, — добывают вольфрам и молибден. Горы все выше, ущелья все уже и глубже, далеко внизу шумит и пенится, не хуже лермонтовского Терека, Баксан, а может быть это уже и другая река. Дорога жмется к скалам, на крутых поворотах мы видим, как крутится над пропастью заднее колесо, у нас захватывает дух и замирает сердце. Медленно по шатким деревянным мостикам переезжаем с берега на берег. На этой дороге и накрыла нас быстрая ночь. Мы уже не сидим, а лежим. Смотрю в небо, вижу его черную кривую полосу с рваными краями, усеянную яркими звездами. К месту приехали среди ночи. Остановились вблизи ручья, а по его берегам — хрупкие полоски тонкого ледка.

16.

Когда костер сильно вспыхивает, видны на склонах, — то с одной, то с другой стороны, — толстые стволы сосен. Показывая на один из склонов, наша старшая спутница говорит: «Эльбрус». Мы сидим вокруг костра, укутанные одеялами, ужинаем и пьем горячий чай. Кто-то предлагает зарыться в сено и проспать до утра, но наша старшая спутница говорит, что скоро рассвет, а рассвет здесь так красив, что ради него стоит и не поспать.

— Это верно, — говорит шофер и вздыхает. — Не повезло мне: поздно приехали из-за этой поломки, а надо выспаться перед обратной дорогой. Спасибо за угощенье, я пошел спать.

Алек хочет остаться, но отец не разрешает и уводит его, а мы сидим у костра, подбрасывая в него собранные ветки, — их много у склонов, — в ожидании рассвета, и настроение у меня торжественно-радостное как в отроческие годы в пасхальную ночь.

Эта поездка вспоминается как сказка, а самое сильное впечатление — рассвет. Начинает светать, и мы видим себя сидящими возле ручья на большой поляне между высоченными горными вершинами, между ними – другие вершины, а между ними снова — вершины и вершины. На близких склонах — сосновые леса с огромными деревьями. Где-то всходит солнце, на ледниках и снежных вершинах начинается игра света и цвета. Мы не раз наблюдали ее из Нальчика, но рядом со сценой, где идет эта молчаливая игра, мы видим то здесь, то там яркие вспышки света и разных цветов с быстро меняющимися, порой ярко искрящимися, оттенками, от восторга немеем, и по лицам моих спутников я вижу, что и они потрясены, а самая старшая, улыбаясь и сияя, обводит нас взглядом, как бы желая сказать: А что я вам говорила! Я проникаюсь к ней симпатией: для меня удовольствие в пол-удовольствия, если не разделишь его с другими или хотя бы с другим. Всходит солнце, и над нашей поляной сразу становится тепло, мы сбрасываем одеяла, относим их на машину, будим спящих. Я встречаюсь глазами с Александром Павловичем, он разводит руками.

— Даже не представлял себе, что может быть такая красота, – говорит он, и глаза его сияют.

Глаза сияют, кажется, у всех. Почему-то чувствую такое облегчение, как будто сбросил с плеч гнетущий груз, который долго нес, и только сейчас заметил, как он был тяжел.

Еще не кончили завтракать, как солнце так припекло, что мы сняли с себя все, кроме брюк и обуви, — женщины остались в платьях, — и стали подниматься на Эльбрус (восхождение!) к Приюту одиннадцати: сколько пройдем — столько и пройдем. Говорят, что в хорошую погоду, — сказала старшая спутница, — с вершины Эльбруса видно Черное море. Слева от нас — широкая и такая глубокая пропасть, что не видно дна — его прикрыли то ли туман, то ли зацепившиеся за что-то облака. Противоположная сторона пропасти — то ли другая гора, то ли тот же Эльбрус, в который врезалось гигантское ущелье.

— Эльбрус ведь двуглавый, — говорит Жора.

— Ну и что? — возражает Толя. — Между его вершинами — седловина, а не ущелье. Мы же видели.

— Да, ты прав.

Справа от нас тянулся сосновый лес, потом альпийский луг с сочной травой по пояс и яркими цветами, сорвешь – и через несколько минут он увял, потом — серые камни и мох, потом — вечный снег. Здесь он — не глубокий, а идти трудно. Женя и Жора пытаются свалить друг друга, падают оба и больше не балуются: жесткая снежная корка, хрустящая под ногами, царапает. Часто останавливаемся, оборачиваемся и любуемся панорамой. То ли вошли в облака, то ли они спустились к нам — не видим друг друга.

— Возьмитесь за руки, — слышим голос старшей спутницы, — и стойте на месте.

Справа от меня — Люся, беремся за руки. Левой рукой натыкаюсь на чью-то шею, нащупываю плечо и беру женскую руку.

— Дюся?

— Алла. — Голос другой сотрудницы треста.

— С другой стороны кто-нибудь есть?

— Да, Мотя.

— Ты кто? — спрашивает кого-то Люся, но в ответ на ее повторяющийся вопрос — только старческое покашливание. Слышно хорошо, и кругом раздается смех.

— Кто-нибудь, сделайте перекличку! — говорит старшая спутница.

— Есть сделать перекличку! — отвечает Люсин сосед голосом Жени и начинает: — Алексен!

— Что? — спрашивает Алек, и снова раздается смех.

После Александра Николаевича и Александра Павловича Женя называет какого-то Дмитрия Афанасьевича.

— Есть! Тут я! — Это голос нашего шофера.

— Люся! — В ответ молчание. — Люся!

— Ты же меня за руку держишь. Чего ты кричишь?

— Все равно должна отвечать, раз идет перекличка. Отвечай!

Ну, есть, есть! — И снова смех. Только кончилась перекличка — снова сияет солнце, и видно как облака проплыли над пропастью и прижались к другому склону. Огляделись: то здесь, то там плывут на нас из-за гор другие облака.

— Надо возвращаться, — говорит старшая спутница.

Понимаем, что надо, но не хочется, и мы стоим.

— Надо возвращаться, — повторяет она. — А то как затянет надолго облаками, наступит ночь, мороз, а мы полуголые. Пошли, пошли.

Шли уже мимо сосен, увидели, что облака вот-вот нас окутают, и уселись в ряд на немного покатый к пропасти склон, а Женя постоял, сказал «Все двенадцать» и тогда сел. И снова нас обволокло таким густым туманом, что я не видел не только сидящую рядом Люсю, но и самого себя. Вдруг началась метель. Снег летел густой, но не колючий — голое тело не сек. Люся схватилась за мои плечи и прижалась ко мне, я ее обнял. Метель кончилась так же внезапно, как и началась, облака редели, и в разрывах между ними показывались и исчезали то ярко-зеленый склон какой-то горы, то сверкающий под солнцем ледник, то суровые скалы с зацепившимся за них облаком. Зрелище такое неожиданное и красивое, что я, наверное, вслух выразил свой восторг каким-нибудь «Ах!» или «Ух, ты!»... И услышал голос Люси:

— Какой же ты все-таки восторженный.

— А неужели тебя не волнует такая красота?

— Картинки, конечно, красивые, но зачем волноваться?

— Знаешь, Люся, — сказал я в сердцах, — я, наверное, не герой твоего романа.

Да, наверное, — ответила она сухо. Спускаемся дальше вниз, Люся по-прежнему рядом со мной. Оно и понятно: если она от меня отойдет, это будет так наглядно, что вызовет пересуды. Проголодались. Толкаясь и мешая друг другу, дружно, со смехом и шутками, разжигаем костер и готовим обед. Очень активны Александр Павлович и Дмитрий Афанасьевич, лишь Аржанковы не участвуют в этой сутолоке. А Люся и в этой суматохе со мной рядом. Почему? Уж тут-то она могла совершенно естественно меня оставить хоть бы на время, раз я ей неприятен.

После обеда разбрелись по нашей поляне и ее ближайшим окрестностям. За время нашего здесь пребывания мы не встретили ни души и не заметили следов деятельности человека, только наша машина, кучка мусора и угли от костра у ручья — это следы нашего пребывания, и надо будет их убрать. Люся и я идем на голос Толи — он непривычно для меня возбужден:

— Как тут было сто лет назад, тысячи лет назад, так и сейчас. Даже не представлял себе такого ощущения — утрата времени. Не течения времени, а времени, в котором живем. Странно и приятно – легко — легко...

— Да, это верно, — говорит Александр Павлович. — Полное отрешение от нашего времени и всего, что с ним связано. До чего хорошо! Наверное, так и лечить можно.

— А природа лечит, — говорит Мотя. — Я в это верю.

— Дюся! — доносится голос нашей старшей спутницы. — Идите все сюда, не пожалеете! Пора уезжать, а нам не хочется.

— А вам хочется? — спрашиваю шофера.