Лесли Блюм - Все себя дурно ведут

• Название: Все себя дурно ведут
• Автор: Лесли Блюм
• Жанр: Биографии

Лесли М. М. Блум – признанный журналист и автор бестселлеров New York Times. В настоящее время Блум специализируется на историях об историко-культурных достижениях и задокументировала основополагающие моменты в карьере Джексона Поллока, Трумэна Капоте и Эрнеста Хемингуэя, среди других великих людей. 7 июня 2016 года компания Eamon Dolan Books / Houghton Mifflin Harcourt выпустила новую книгу Блум «Все себя дурно ведут: правдивая история за шедевром Хемингуэя», чтобы отпраздновать 90-ю годовщину выпуска романа «И восходит солнце» в 1926 году. Книга стала бестселлером вскоре после ее публикации. «Все себя дурно ведут» – первая книга, рассказывающая полную историю самого раннего опубликованного романа Хемингуэя и того, как он привел его к международной известности. Она отобрала бесчисленные письма, интервью, эссе, давно ушедшие из печати мемуары, архивы и опросила десятки потомков прототипов персонажей, которые сыграли важную роль в воплощении в жизнь романа «И восходит солнце» – включая членов семьи и друзей Хемингуэя, – оракула джазовой эпохи Ф. Скотта Фицджеральда, грозного редактора Максвелла Перкинса, юмориста Дональда Огдена Стюарта и многих других. В глубине души все ведут себя дурно – это история о том, как Хемингуэй стал Хемингуэем.

---

Супруги Мерфи сочли Хемингуэя на редкость талантливым, и он сразу же был принят в компанию писателей, которым было позволено являться к Мерфи в любой час, чтобы почитать свои очередные произведения. Хемингуэй и Хэдли участвовали также в пышных увеселениях, которые устраивали Мерфи. То, что чета Хемингуэев, как всегда, сидела на мели, не имело значения. В их новом круге им были предложены «всевозможные блага, [нас] повсюду звали на роскошные застолья», – вспоминала Хэдли. Хемингуэй добывал себе пропитание, просто будучи Хемингуэем. Хэдли была не слишком обаятельным или стильным дополнением к числу присутствующих, однако старалась не отставать от них, и Мерфи были добры к ней. Примерно в тот же период она с насмешливым удивлением слушала беседы, в которых Хемингуэй и Гертруда Стайн заявляли, что им безразличен материальный успех. Но как указывала Хэдли позднее, после этих разговоров Хемингуэй, тем не менее, с готовностью принимал повсюду дорогостоящие и лестные знаки гостеприимства. Не то чтобы ему хотелось «просто сидеть сложа руки и принимать их», добавляла она, он просто не мог устоять перед ловушками своей популярности[427].

Дружба Хемингуэя с Мерфи, особенно с Сарой, продолжалась десятилетиями, им предстояло сыграть заметную роль в наиболее значимых событиях его личной и профессиональной жизни. Однако даже это общение было приукрашенным по сравнению с отношениями с тремя посланниками высших эшелонов Парижа, с которыми Хемингуэю еще только предстояло встретиться. Каждый из них ускорил метаморфозу, в ходе которой эмбрион легендарного Хемингуэя стал легендарным Хемингуэем. Первый из этих катализаторов указал путь к насущно необходимой финансовой стабильности. Второй послужил до сих пор ускользавшей идеей-триггером для романа, который наконец-то прославил Хемингуэя. И третий, деятельный, но трагически склонный к саморазрушению святой-покровитель, помог вывести Хемингуэя на престижную международную арену, куда он жаждал попасть.

Как и жизнь самого Парижа, жизнь Хемингуэя балансировала на грани взрыва.

Едва вернувшись в Париж, Гарольд Леб навестил Хемингуэев в их студии над плотницкой мастерской, радуясь общему триумфу в «Boni & Liveright». И сразу расстроился, узнав, что давний друг Хемингуэя Билл Смит, брат которого И. К. Смит познакомил Хемингуэя с Шервудом Андерсоном в Чикаго, также прибыл в Париж и этой весной станет соперничать в борьбе за внимание Хемингуэя. Как занятный противовес фешенебельной компании, которой Хемингуэй обзавелся в этом году, Смит был явно в стесненных обстоятельствах и поселился вместе с Хемингуэями – предполагалось, что на несколько недель, но потом выяснилось, что на долгие месяцы. Хемингуэй безуспешно пытался найти Смиту работу ассистентом редактора в одном из экспатриантских журналов и в конце концов пристроил его менеджером в издательство Роберта Макэлмона.

Поначалу Леб и Смит «косились друг на друга с подозрением», как вспоминал Леб. Хемингуэю пришлось прояснить отношения между ними; он заверил Леба, что Смит – отличный парень, а затем перечислил Смиту достоинства Леба, упомянув бокс, борьбу и теннис[428]. Когда первоначальная настороженность исчезла, мужчины подружились. Лебу нравились сдержанные манеры Смита и его рассудительность, и вместе с тем его циничные остроты – свойство, за которым Хемингуэй наблюдал много лет и позднее широко разрекламировал литературному миру[429].

К тому времени отношения Леба с Китти Кэннелл были непоправимо испорчены. После возвращения Леба из Нью-Йорка Китти встретила его на вокзале, переполненная оптимизмом и планами. В отличие от нее Леб не испытывал к ней никаких чувств. Вскоре после их воссоединения Китти от ревности к другой женщине закатила истерику, которая «продолжалась, пока на рассвете за окном не запели птицы», как утверждал Леб. Этот инцидент привел к окончательному разрыву, и Леб, не теряя времени, раззвонил по всему городу о том, что между ними все кончено[430].

При этом они с Кэннелл продолжали вращаться в одних и тех же кругах, в том числе встретились на чаепитии, имевшем глубокие последствия для союза Хемингуэя и Хэдли. Однажды Кэннелл пригласила Хэдли к себе, чтобы познакомить ее с двумя сестрами-американками, поселившимися в Париже сравнительно недавно, – Паулиной и Вирджинией (Джинни) Пфайфер[431]. В тот же день в гостях появились Хемингуэй и Леб, еще взмокшие после недавнего боксерского поединка. Хемингуэй увидел, что жена беседует с двумя похожими на птичек, почти вызывающе стильными незнакомками, напоминающими японских куколок с их черными, коротко подстриженными волосами и густыми челками[432].

Эта спонтанная попытка познакомить Хэдли с сестрами Пфайфер, особенно с Паулиной, выглядела странно. Наверное, в Сент-Луисе сестры и Хэдли жили неподалеку друг от друга, однако никогда не встречались; Кэннелл показалось, что это достаточно веское основание для знакомства. Но выяснилось, что помимо географических предпосылок у этих дам мало общего. Прежде всего, Паулина и Вирджиния считались богатыми наследницами; их сумочки были туго набиты долларами, которыми их регулярно снабжал любящий богатый отец и не менее любящий дядя[433]. Кроме того, Паулина поклонялась алтарю моды, а Хэдли к моде была совершенно равнодушна. В том сезоне Паулина носила роскошную шубу из меха бурундука, сшитую одним из лучших парижских модельеров; с мочек ее ушей нередко свисали длинные серьги с изумрудами. Она считала, что засиживаться в кафе ниже ее достоинства, и предпочитала «Дому» и «Ротонде» отель «Ритц»[434]. Даже лексикон Паулины был остромодным и богатым: людей и предметы, которые ей нравились, она называла «божественными», пользуясь превосходным прилагательным, какое тогда было модным у роскошных женщин[435].

Однако наиболее разительное отличие заключалось в другом: у Паулины была карьера. Годом ранее, в 1924 году, она приехала во Францию в качестве ассистентки Мэна Бошера, нового и элегантного парижского редактора «Vogue», знаменитого в Америке модного журнала. Жизнь Паулины как журналиста, специализирующегося на моде, вращалась вокруг сроков сдачи статей, интервью, модных показов, пишущих машинок и машинисток, в то время как Хэдли посвящала все свое время заботам о Бамби и поискам дешевых продуктов. Паулина без устали готовила материалы о парижских коллекциях и трендах, подписанные ею статьи регулярно появлялись в журнале. Она была одаренным автором, даже в самых коротких ее заметках о капризах моды чувствовалось игривое и живое остроумие.

«Платки и репутация теряются с поразительной легкостью, – начиналась одна из ее статей. – И те и другие ежедневно пропадают примерно в равных количествах. Все утраченные репутации очень хороши, и чем безвозвратнее они утрачены, тем лучше они были. Потерянные платки оставляют желать лучшего»[436].

Но несмотря на гладкую короткую стрижку и репортерские блокноты, в одном важном вопросе Паулина явно придерживалась традиционных взглядов: считалось, что она ведет охоту на мужа. «Почти тридцатилетняя в то время Паулина была девственницей и благочестивой католичкой», – позднее писала Кэннелл. И намекала, «что неумолимо тикающие часы придали Паулине больше агрессивности на романтическом фронте, чем несколько лет назад, а также готовность сделать менее предсказуемую партию»[437]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Эрнест Хемингуэй, пещерный человек…»; «Бумажные куклы Vanity Fair – № 5», Vanity Fair, март 1934 г., стр. 29.

2

«Уведомления об отказе…»: А. Э. Хотчнер, «Папа Хемингуэй», (A. E. Hotchner, Papa Hemingway, New York: Random House, 1966), стр. 57.

3

«Роман „И восходит солнце“ не просто сломал лед…»: интервью Лорина Стайна с Лесли М. М. Блум, 28 января 2013 г.

4

«В 1922 году он ошеломил нас…»: Дженет Фланер, вступление к книге Дженет Фланер «Париж был вчерашним днем: 1925–1939 гг.» (Janet Flanner, Paris was Yesterday: 1925–1939, New York: Harvest/HBJ, 1988), стр. х.

5

«Фицджеральд душой…»: в интервью Чарльза Скрибнера-третьего Лесли М. М. Блум, 11 марта 2014 г.

6

Литературный редактор Льюис Лафам вспоминает, как его отец, который в 20-х гг. ХХ в. учился в Йеле, ждал на вокзале Нью-Хейвен поезда#, привозившие последние выпуски The Saturday Evening Post с новыми произведениями Фицджеральда. К тому времени, когда сам Льюис Лафам учился в Йеле несколько десятилетий спустя, вместе с товарищами он ждал на вокзале очередные рассказы Дж. Д. Сэлинджера, напечатанные в последнем выпуске журнала New Yorker. Источник: интервью Льюиса Лафама с Лесли М. М. Блум, 22 февраля 2014 г.