Елена Айзенштейн - Образы и мифы Цветаевой. Издание второе, исправленное

• Название: Образы и мифы Цветаевой. Издание второе, исправленное
• Автор: Елена Айзенштейн
• Жанр: Детская образовательная литература

Новая книга «Образы и мифы Цветаевой» создает представление о Цветаевой-поэте в диапазоне от 1916 до 1941 года. В настоящей работе много внимания уделено процесcу совершенствования текста в рукописи («Поэма Воздуха», поэма «Автобус»), взаимоотношениям Цветаевой и Ахматовой, их стихотворным посвящениям друг другу, восприятию Цветаевой личности Льва Толстого. Издание второе, исправленное. Книга дополнена фотографиями (Интернет). В первом издании вышла под названием «Стенограф жизни», 2014.

---

То не я ли была? То не я-ли звала,

∞∞∞∞∞∞жаль…

И нажаривала

И наяривала

Механическая рояль…157

Ты мне не рифма!

Биографический контекст первого плана к поэме в 1933 году – получение <в начале мая> 1933 г. известия от сестры Аси о смерти брата на открытке с видом Музея, построенного отцом: крестиком здесь помечен дом, в котором жил Пастернак. Откликаясь на открытку, Марина Ивановна написала Пастернаку, что приняла его «в свою семью»158. Еще одно событие – получение от Пастернака сборника «Борис Пастернак. Стихотворения. В одном томе». Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1933. В состав сборника вошли стихи «Сестры моей жизни», «Тем и вариаций», «Поверх барьеров», поэмы «Девятьсот пятый год», «Лейтенант Шмидт», «Спекторский». В разделе «Смешанные стихотворения» – явное посвящение «Анне Ахматовой» и завуалированное «М.Ц.» – посвящение Цветаевой («Ты вправе, вывернув карман…»), что тоже могло вызвать ревнивое чувство. Здесь же – стихи сборника «Второе рождение» (1932), за исключением трех стихотворений159. Об этой книге Цветаева напишет в Кламаре в июле 1933 года хвалебную статью «Поэты с историей и поэты без истории», но ее отношение к сборнику было неоднозначным. Цветаева восстала против стихов «Любимая, молвы слащавой…», обращенными к З. Н. Нейгауз, восприняв их предательством:

И я б хотел, чтоб после смерти,
Как мы замкнемся и уйдем,
Тесней, чем сердце и предсердье,
Зарифмовали нас вдвоем»160.

27 мая 1933 года в эмоциональном письме она возмутилась Пастернаком, использовавшим опыт книги «После России», а именно, мотив цикла «Двое»: «Ты мой единственный единоличный образ (срифмованность тебя и меня) обращаешь в ходячую монету, обращая его к другой. Теперь скоро все так будут говорить. <…> А я, тогда, отрекусь. Не вынуждай у меня этого жестокого вопля: (как раньше говорили: Ты мне не пара)

– Ты мне не рифма! <…>

Этого ты не смел сказать, не смел отказаться, на это не смел посягнуть»161. Огорчаясь снятому посвящению ей в «Высокой болезни», она язвительно пишет о том, что кто-то из советских писателей видел его «на трамвае с борщом». Для Цветаевой места в пастернаковской жизни не было. Она ПРИНИМАЛА его в свою семью он разрывался между двумя другими женщинами и семьями. «Какие жестокие стихи Жене «заведи разговор по-альпийски»162, это мне, до зубов вооруженному, можно так говорить, а не брошенной женщине, у которой ничего нет, кроме слез. Изуверски-мужские стихи»163, – оскорбленно замечает Марина Цветаева в письме 1933 года, увидев себя лишней164. В этом же письме – о своих седых волосах, поэтому в голосе Цветаевой нельзя не услышать тоски по молодости, по женскому счастью. А еще – тоски по отсутствующему знатоку поэзии и истинному ценителю ее творчества!

Обиду как движущую силу лирики Цветаева называет, работая над стихотворением «Кварталом хорошего тона…»: «P.S. Очень важное!

Когда отпадет социальная обида, иссякнет один из главных источников лирического вдохновения: негодование

Поэт, которому все уступают первое место: – дичь.

«Удавиться нам от жизни от хорошей…»

27го ноября 1935 г. – »165

Следом – мысль: «Попытаться дописать «Автобус» (дай Бог!)»166. Она вернулась к «Автобусу» в конце ноября. Еще одна запись, рисующая эмоциональное состояние Цветаевой этого периода, сделана в первый день нового 1936 года. Это констатация круглого одиночества, творческого кризиса, равнодушия, негодования и горечи, старости, отсутствия любви. Радость приносят только общение с природой и книги. Цветаева писала в болезни, и поэтому многие мысли заострены, но все-таки становится понятно, что она огорчается своей поэтической неплодовитости, объясняет «засуху в стихах»167 женской непривлекательностью, печалится оттого, что дети растут не такими, какими она хотела бы их видеть. И следом – о Пастернаке, приезжавшем весной из союза, который влюблен в красавицу-жену и не пожелал с ней ни минуты провести наедине. «1936 г. 1го января без четверти пять

– Я сейчас задумалась: что окажется последним написанным в 1935 г.?

– И вот. (Это око видит сроки). Сказано о вокзальных часах, а вышло о Боге (или о луне). О чем-то круглом и одиноком168, высоком и одиноком. (Хорошо о башенных часах:

Башенных …… часов —
Круглое одиночество…)

Мой прошлый год. Очень мало написано. События: Мурина тетрадь169 – 14го июня 1935 г. Volle-Juir – Фавьер (событие природы) – люди? Приятельство с Унбегаунами. Приятная минута с архитектором. (Повеяло ширью.)

Самочувствие? Тюремное – без бунта. Но и без веяния одиночного заключения. Равнодушие – приблизительно ко всему. Больше всего радуют книги. Ничего ни от чего и ни от кого не жду. <…> Стихи? Все чувства иссякли, кроме негодования и горечи. Нет друзей, нет любви, нет перспективы – а я всегда жила будущим, равно как – прошлым (это – осталось.) Я вдруг – прозрела, увидела самую простую вещь: что мужчины, даже поэты, любят за наружность, а не за душу. <Борис> Пастернак, приехавший весной из союза, не нашел нужным провести со мной наедине ни получасу – потому что влюблен в жену-«красавицу». <…> Мужчине нужно «мягкое», общее, напоминающее всех девушек и женщин – хотя бы того же типа. Тип девушки. (Потому они так безбоязненно меняют: бывшую – нет седую – блондинку – на сущую: завтра – седую!) <…> А теперь вижу: очень просто: кругловатый нос, улыбка, хохот, лепет, вилянье, и – главное – равнодушье. И – влюблен. Сразу. Всякий. От солдата до маститого писателя. Ибо – «ewig-weibeich»170.

Но мне (материнство в любви) ведь то же – «ewig-weibeich»?

Поняв – не жалко: ни молодости, ни всего того любовного. Ему я обязана – тремя четвертями написанного: не «их» любви, которойой не было, своей любви – к ним, которых – не было <…>»171. В октябре Марине Ивановне исполнится 45 лет. По-видимому, она ревнует Пастернака и к дочери Але172 и вообще находится с Алей в соперничестве, как молодая мать взрослой дочери. На ту же тему много в письмах к Тесковой, например, в письме от 28 декабря 1935 г.: «Если бы меня любил – скажем, по старой памяти – Борис Пастернак – Аля всегда была бы у него права, а я виновата: ибо ей 20 лет»173. 28 февраля 1936 года Цветаева размышляет о власти пола и безвластии души, о своей «чудовищной» обратной предрасположенности, думает о Рильке, о Пастернаке – о тех, с кем у нее была в жизни исключительно заочность174. Она убеждена, что только женщина-поэт могла бы предпочесть дружбу любви. Называет себя чудовищем, потому что у нее в цене мудрость, а не молодость.

Полгода спустя годовщина пастернаковского приезда в Париж в рабочей тетради «Автобуса» отмечена записью, в которой Цветаева пишет о рождении вдохновения, о том, что иногда оно приходит по инерции; что она трудно пишет, потому что рассуждает о тех вещах, которых недостает в жизни. Молодость свою оплакивает, себя и то, что ее любили не те, и свои 44 года БЕЗ ЛЮБВИ, и даже Вере Буниной немножко завидует, потому что та поглощена любовью к великому человеку: «NB! <…> М.б. вдохновение и есть инерция? Самодеятельность> головы (ибо сердце в писательстве>, как ни странно, почти ни при чем самых „сердечных“ вещей, самых воплей сердца!) Во всех случаях кому-то спасибо. <…> (7 го июня 1936 г.)»175. Таким образом, поэма «Автобус» выросла еще и из неудовлетворенности поэтическим эхом, из женской обиды на нелюбовь. Дионисиево ухо Марины Цветаевой требовало другого «отзыва» на свой голос. Поэма «Автобус» – попытка восполнить отсутствующее в жизни понимание.

Океана за окоем

В 1925 году Пастернак писал Цветаевой о том, что природа становится историей, и ему бы хотелось быть историографом. Это должно было быть близко и понятно Цветаевой, которая в письме 1933 года к Вере Буниной написала, что в ней «вечно и страстно борются поэт и историк» (VII, 253). Вероятно, поэтому в черновиках «Автобуса» возникнет имя автора «Бедной Лизы» и великого историографа Карамзина: во время работы над отрывком «Каждый росток – что зеленый розан…»:

Слухом – так узник не слышит птиц!
Карамзин на газонах ниц!176

Появление в таком контексте фамилии Карамзина могло быть связано с любовью к природе, с мыслью Пастернака, об историзме творчества: «Даже огурцы должны расти на таком припеке, на припеке исторического часа»177.