Роберт Оганян - Москва – Кавказ. Россия «кавказской национальности»

• Название: Москва – Кавказ. Россия «кавказской национальности»
• Автор: Роберт Оганян
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98862-038-9

В этой необычной книге несколько жанров и несколько участников. Культурология, политика, публицистика, вольная беседа в стиле «коллоквиума» между людьми из немножко разных миров… Профессор-востоковед Л. Медведко, литератор и переводчик Р. Оганян, литератор А. Эбаноидзе, писатель и ученый Ч. Гусейнов. Но все содержание книги-откровения, как линза, фокусирует внимание читателя на одном: на требующих внимания, порой угрожающих взаимодействиях между Москвой как мегаполисом и кавказцами, бывшей метрополией и ее ойкуменой. Это не книга ответов – это книга вопросов о поезде «Москва – Кавказ», на который надо успеть всем.

---

Армянское население, как известно, изгнали из Азербайджана (как и азербайджанцев – из Армении); эмигрировали евреи, напуганные всякого рода стычками, наплывом воинствующих беженцев из оккупированных земель, в том числе – Карабаха; азербайджанцы из состава бакинцев частично вымерли, часть сбежала, вроде Д.Г. – в Германию или А.Д. – в Москву; ушли в тень напуганные взявшими власть чернобородыми из Народного фронта, да ещё + нищета + вседозволенность + хаос + наглые нелюди-хищники + мафиози (рассуждать, глядя издалека, легко, к тому же на хирургию – пусть и словесную – уже ни сил, ни желания, да и слово девальвировалось: вопи, призывай. – кто услышит?).

Парадокс: Баку лепил из меня русского по образованию, культуре. Чуть-чуть, и я уже буду вполне русским (вспоминаю письмо-жалобу к русскому царю – приведено в «Докторе N» – отпрыска карабахского хана: считал себя, очевидно, чтобы понравиться царю, русским), русификации моей способствовали объективные и субъективные обстоятельства, мне нравились умело сотворённые пропагандистские потоки из Москвы. Но она, чьи стены Кремля, поётся в нравившейся мне тогда, а главное, теперь тоже, песне, утро красит нежным цветом, возвращала меня – тоже парадокс – в азербайджанскость: выталкивала. Финальный дипломный этап учёбы в МГУ; обзоры и переводы, в т. ч. судебных материалов; СП СССР – абсолютная ориентация на национальное, главным образом – азербайджанское; Москва развивала при этом во мне, углубляла благотворнейшее и спасительное для моей писательской судьбы русское начало, – я стал тем, кем стал: живу в Москве с думою о Баку, пишу ныне по-русски, но все мои проблемы – азербайджанские, и странный орнамент плетётся из того, что называют стилем, мышлением, сочинительством.

«О, если б не было разлук!»

…Отец привёл жену в дом Ашурбекова – кому в радость и ликование, к примеру, Ламии-ханум, ратующую за женскую свободу, а кому – в огорчение, а то и к неудовольствию, в частности, своего старшего брата Ага-Али: Гасан нарушил его планы.

Мне кажется, отец поспешно женился, дабы поставить брата пред свершившимся фактом: слишком уж тот усердно и настойчиво навязывал ему свою золовку, которая отцу не нравилась, – чопорная, форсистая, самовлюблённая, с неестественными ужимками. Умыкнул, ибо не захотел заранее оповещать старшего брата о своём намерении жениться по своему выбору, а тем более просить пойти сватом в дом невесты.

История с отцом в какой-то мере повторилась, кстати, со мной: у жены моего брата Сурии-ханум были две сестры на выданье, и мне, студенту МГУ, приезжавшему на каникулы в Баку, сначала предназначалась одна, моя ровесница Шафига, но та поняла, что ей придётся долго ждать меня и, хорошо зная поговорку про журавля и синицу, вышла за другого, замечательного парня (оба ныне, увы, покойные), а потом другая, младшая, моложе меня лет на семь, очень симпатичная Рафига… – оказывается, её, ладную и красивую, уже давно присмотрела для своего сына Мурада Ламия-ханум, но, зная, что в качестве жениха родственники видят меня, специально завела со мной однажды серьёзный разговор. Беседа была обставлена чинно, с угощениями, чаепитием, велась. точнее было бы сказать, вилась или вязалась умело. «Ведь я знаю, ты на ней не женишься, не правда ли? – говорила Ламия-ханум. – Разве она тебе пара? Там, в Москве, такие умные девушки с тобой учатся! К тому же я хочу напомнить тебе слова твоей покойной мамы, ах, как мне недостаёт её! – и всплакнула. – Помнишь, она как-то при тебе сказала: «Мой сын, я чувствую, женится не на азербайджанке». Я это действительно помнил. Короче, Ламия-ханум попросила меня «уступить свою невесту» ей, для её «непутёвого сына: ему, не очень образованному, именно такая жена и нужна, тоже без образования», – сказала с прямотой, на которую всегда была способна. Я с радостью откликнулся на её просьбу не только потому, что в моих намерениях и впрямь не было жениться на ней, а потому, что уже собирался жениться в Москве на другой, о чём тогда же поведал Ламии-ханум и даже, на минутку зайдя к себе, это несколько шагов по коридору, принёс и показал ей фотографию невесты. Ламия-ханум рассыпалась в обещаниях устроить нам с нею, имя Марина уже склоняется в её устах, шикарную встречу в Баку (так и случилось: она была в числе встречавших нас с Мариной на бакинском вокзале).

Отношения между жёнами братьев – старшего Ага-Али и младшего Гасана – были напряжённые, но братья есть братья, не должны ссориться из-за женщин, если даже они – любимые, и тогда Ага-Али, кому к тому времени была в тягость, изрядно надоела эта открытость всему и всем в кишащем многолюдьем доме, решил его покинуть с женой и золовкой, переселился по тому адресу, который указан в последней автобиографии отца, в отдельную, закрытую от глаз посторонних квартиру в Нагорной части города, и там вскоре у него родилась дочь Алия.

Но прежде чем это случилось, братья договорились поделить сироток – дочерей старшего брата Теймура: Ага-Али взял на себя заботу о Саре, ей ещё нет двух лет, а отцу оставил Таиру, а ей почти пять, поможет на первых порах жене, к тому же разница между ними всего-то десять лет, и спустя некоторое время Таира и Махфират станут близкими подругами.

…Вскоре Махфират родила сына, и его назвали в честь отца мужа (и собственного деда!) Али-Акпером. И почти в те же дни бабушка моя Наргиз-ханум поселилась здесь у дочери и зятя (у азербайджанцев более точные, конкретные и детализированные определения степени родства: зять, или езне, – только муж сестры, а муж дочери – кюрекен[8]), чтобы помочь дочери, на руках у которой ещё и малолетняя племянница мужа.

Первенец, или самый старший наш брат, жил недолго, его сглазили, как сокрушалась бабушка, виня в приключившейся беде себя самою: не надо было ей спешить показывать крепыша-внука, которому и месяца не было, родичам в Крепости, – повела его, а там, увидав мальчика, все разохались, кто – в радости, кто – в зависти: Ах, какой малыш родился у нашей Махфират!.. Надо же, столькие страдают от бездетности, а она не успела выйти замуж – тут же родила (услышь: согрешила с мужем до замужества), да ещё мальчика!

И не успела бабушка вернуться с внуком домой, как тот вдруг – ни с того ни с сего – захныкал, застонал, поднялась у него температура, всю ночь от него не отходили, и наутро его не стало!..

О старшем нашем брате в семье – ни слова, больно. Незаживающая рана. Однажды лишь, помню, мать произнесла его имя, и тут же губы у неё дрогнули, глаза наполнились слезами. Наступила жуткая тишина.

Вообще-то бабушка, видимо, это перешло ей от собственной её матери, многие потери, особенно неожиданные и скоропалительные, и смерть моего отца тоже, объясняла сглазом. И редко впоследствии выпускала нас с братом из дому, прежде не взяв пальцами щепотку пыли или праха с порога нашей квартиры и трижды не покрутив руку над нашими головами, спасая как бы от дурного глаза.

А что до потерь иных, вещественных, даже очень дорогих (первая жена моя как-то потеряла платиновое колечко с бриллиантом), то здесь она наказывала не переживать, а радоваться, ибо потерей откупился от Сатаны, который готовил страшное бедствие.

И ещё одно из воспитательных правил, которое я усвоил на всю жизнь: есть в гостях надо с удовольствием, это радует хозяина, ни от чего не отказываться и чтоб на тарелке не оставлять ни крошки, иначе остатки тебя будут преследовать по пятам, к тому же у кого чистая, вылизанная до блеска тарелка – тому повезёт с хорошей тёщей и красавицей-женой. И гостям, которые сегодня приходят к нам или приезжают издалёка, из Кракова, к примеру, это Данута и Сташек, говорю, заметив непустую тарелку: Вы что же, не уважаете мою бабушку? Смеются, знают, что это значит: ничего на тарелке из еды не оставлять!

И ещё: книгу, наставляла бабушка, никогда нельзя оставлять открытой, – шайтан прочтёт, весь смысл усвоит и не оставит тебе из знаний ничего, а то и исказит смысл!..

Через год после смерти первенца родился Али-Икрам, сокращенно Аликрам, отметивший, слава богу, восьмидесятилетие; мы с ним – каждый в отдельности – уже живём на свете столько, сколько жили отец и мать, если сложить вместе их возраста. А через три года родился я – в комнате, где камин, обложенный белыми изразцовыми плитами, окаймленный позолотой. На камине вылеплены фигурки – семья, собравшаяся вокруг… камина, повторяющего реальный… – все мы рождались не в больнице, а дома, так было в те годы принято, чтобы не в больнице.

К моему рождению семья занимала квартиру, где по сей день живёт Аликрам, состоящую из двух комнат и кухни по улице Старая Почтовая, д. 59 – угол Персидская. Первая стала потом имени Николая Островского, а после краха советской власти тотальная переименовка пошла, назвали в честь актёра Сулеймана Тагизаде, сын его, московский кинодеятель постарался, первый перестроечный миллионер в СССР; вторая, Полухина, один из 26-ти (цифра эта условная, бакинские комиссары исчисляются единицами, и многие оказались в тюремном списке на получение пайков случайно, расстреляны по недоразумению. Так, Полухин буквально за несколько недель до трагедии послан был с горсткой матросов-балтийцев Лениным удержать Баку, единственный тогда источник нефти для России, – арестован, потом расстрелян (об этом подробно – в романе «Доктор N»), ныне – имени бакинского миллионера Муртуза Мухтарова, носит по праву: в самом её начале высится построенное им удивительно красивое каменное здание, сплошь с ажурной резьбой, тонко выточены мраморные колонны, стиль рубежа веков сецессион.