Геннадий Нейман - До дрожи в пальцах…

• Название: До дрожи в пальцах…
• Автор: Геннадий Нейман
• Жанр: Поэзия
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-906454-60-7

Эта книга о любви – великом чувстве, которое может испытать человек. О силе характера, о нравственных ориентирах, о вопросах из области моральной философии, отвечать на которые предстоит читателю вместе с лирическим героем произведений Геннадия Неймана.

Несмотря на то, что стихи и проза различаются по способу создания и по восприятию текста, талант автора одинаково громко звучит в каждой букве книги, подтверждая существование великой силы любви.

Особенность данного издания состоит в концептуальном подходе, то есть под одной обложкой мирно существуют и неделимы, в принципе, любовь, о факте существования которой напоминает своим творчеством лирик Геннадий Нейман, и свобода как необходимое условие для реализации художественной натуры, за которую отвечают стрит-артеры первого свободного поколения.

Книга предназначена для достаточно широкой читательской аудитории, которая готова к восприятию сильных эмоций, а также знакома с чувством любви и сострадания, в курсе о свободе как колоссальной ответственности. Прочитавшему до последней страницы улыбнется тонко и мудро сам автор Геннадий Нейман и с одному ему присущей авторской интонацией произнесет рефрен всех своих литературных произведений: «Да, подтверждаю, Господи, – любил! И, черт возьми, ни капли не жалею!»

---

Живая вода

За живою водой я пришел в этот край родников,
через горы и долы, себе не давая поблажки.
Шесть глотков.
Шесть живительных чистых целебных глотков.
На груди, ближе к сердцу, упрятал
заветную фляжку.
Путь обратный – он тоже опасен и также далек,
а в лесах промышляет немало лихого народа.
Умирающий витязь просил перед смертью
глоток.
Я не дал. Я берег для любимой волшебную воду.
Попрошаек полно на дорогах – ну просто беда,
Вон, калеки-слепцы умоляют помочь на коленях.
Не для нищих вскипает во фляге живая вода.
Я ее берегу – для любимой с глазами оленя.
Вот и дом, где родился.
Да с криком бросается мать —
мол, отец заболел, на тебя вся, сыночек, надёжа…
Значит, время пришло. Старикам все одно
помирать.
Шесть глотков для любимой – веселой, румяной,
пригожей.
Здравствуй, милая! Вот и закончился долгий
мой путь!
Приняла, поклонилась, с улыбкой сказала
«спасибо»,
отпила, побледнела, схватилась рукою за грудь
и застыла навеки безжизненной каменной
глыбой.

25.04.2002

Коломбина

Какие ветра принесли тебя в призрачный город
Из снега и стали.
Обломок эпохи дель арте,
Моя Коломбина!
Я полон тоски и азарта,
Но кто утолит мой любовный терзающий голод?
Твой грубо накрашенный рот отвращает
кармином,
Твой рваный чулок так контрастенс последним
закатом.

Ты пьешь свой мартини,
Пятная бокалы помадой,
Давно позабывшая юность и юг Коломбина.
Сквозь старую ширму твой абрис —
Точь-в-точь Афродита.
Сплетаются тени в разломах сырой штукатурки,
На клетках заношенной юбки расставим фигуры,
Лишаясь ума от страстей
королевских гамбитов.

11.04.2002

Попытка рока

А я всегда твердил себе:
забей, на все забей,
той жизни точно – невпроворот.
Все впереди
и, значит, можно постоять на перекрестке
дорог.
Но покатились дни вперед колесом,
считая за три
каждый прожитый год.
И сотни умных мной прочитанных книг
вдруг оказались не впрок.
Мне как-то стало не хватать свободы
(а кому-то славы, и чинов, и наград).
Я обнаружил, что бутылка – родник,
где бьет живая вода.
И кто-то из моих друзей
отдал свою гитару
в одночасье за автомат.
А кто-то наплевал на все
и улетает каждый день в никуда.
Я закрывал глаза, чтобы не видеть, что вокруг,
как прежде,
дохрена подлецов,
готовых мне устроить мой личный ад,
малюя образ врага.
Но мой бессменный добрый ангел
по ночам все чаще
скалил зубы прямо в лицо,
сменив прекрасные крылья на хвост
и светлый нимб на рога.
А мне еще вчера казалось,
что сегодня день настанет неизбежно светлей.
И что не надо будет объяснять себя
ни умным, ни дуракам.
Да только испокон веков
ложатся навзничь все валеты
под крутых королей
и обеляют экстрасенсы скотов
непобедимостью карм.
И не спасают от недобрых вестей
уже ни выпивка и ни анаша.
А если сплю – тогда под утро
ко мне
приходят страшные сны.
Но я опять иду гулять вразнос в кабак
на три своих
уже последних
гроша,
опять надеясь как-нибудь дотянуть
до недалекой весны.

13.07.2002

Аэропорт

Солнце плавится в окнах бурлящего аэропорта,
Дожигает в траве, возле взлетно-посадочной,
клевер.
Но пустует опять мое место у правого борта
В самолете, летящем на север, на север, на север.
Стюардесса красива, улыбчива, любит кроссворды,
Обсуждает с пилотом скандалы и песни Вудстока,
Равнодушно идет мимо кресла у правого борта
В самолете, летящем с востока, с востока, с востока.
Облака под крылом проплывают спокойно и гордо,
Отбивают турбины свое деловое стаккато.
Позабытый журнал в мягком кресле у правого борта
В самолете, летящем куда-то, куда-то, куда-то.
Небо слепит глаза и тоскою сжимает аорту.
Летний день горизонтом от края до края распорот.
Сиротливо качнутся ремни возле правого борта
В самолете, летящем в мой город, в мой город,
в мой город.

22.08.2002

Утро на одного

Утро. Горячий чай. Радионовости.
Два бутерброда. Галстук. Пиджак. Пробор.
Старый автобус на черепашьей скорости.
Выход налево, через Гостиный двор.
Вниз, в переход, мимо сонных газетчиков.
Вдоль по Садовой, бросив взгляд на собор.
Март. Воскресенье. Целая жизнь до вечера.
Марсово поле. Мигающий светофор.
В Летнем саду мерзнут от ветра статуи.
Мост. Постоял, покурил – привычно один.

И кто его знает, что он там думал, падая
В сизую воду с острым крошевом льдин.

02.09.2002

«Да подавитесь!..»

Да подавитесь! —
швырнуть себя фантиком. —
Ннн-нате!»
Смотрите! Решайте!
И учтите, что я внутри не такой, как снаружи —
хуже.
Такой я вам нужен?
Такого – ждете? Правда?
Во мне все циклоны бывшего Ленинграда
и нынешнего Санкт-Петербурга
копятся хмуро,
жмурятся,
падая на пропыленные улицы,
ба —
ра —
ба —
ня
в окна словами с градом.
Надо?
Бессмысленно охать и ахать.
Хотите? – Нате!
Пейте! Ешьте меня,
хоть с маслом,
хоть с мясом.
Решайте – разом!

02.09.2002

«Сатанею от дней…»

Сатанею от дней в полупьяном постыдном бреду.
Возвращаться – как пели когда-то —
дурная примета.
Я приду.
Даже если не ждут – все равно я приду
к тем дверям, за которыми небо пурпурного цвета
рассыпается ранними звездами.
Этот закат
мне напомнит безумный костер, на котором горело
наше быстрое лето.
И ветру вчерашнему в такт
я костяшками пальцев в косяк отстучу тарантеллу.
Отрекаясь от прошлого, выведу новый закон:
время ссадины лечит, а раны все ноют и ноют.
В странных играх с часами поставлена память
на кон – твой немой силуэт
за моей напряженной спиною.
Обманув сам себя, сам себя загоняю в тоску,
в одиночку квартиры, в свое одичалое гетто,
где луна,
как палач,
тянет дуло к больному виску
и шипит в темноте: «Возвращаться —
дурная примета».
Let it be
Продолжается маятных снов канитель.
Хлопнув дверью, припрячу ключи
в ожидании коды.
Вьюжат дни – бесконечная стылая злая метель.
Непогода на улице, и на душе – непогода.
В боль иззябшие пальцы с трудом,
но прощупают пульс:
пусть кровавая рана, но сердце опять не задето.
Я вернусь.
Даже если не ждешь – все равно я вернусь,
снегопадам назло – я не верю в дурные приметы.

14.12.2002

«Живу…»

Живу
Но что-то болеется да неможется.
И в лучшее как-то труднее осенью верится.
А вроде уже нарастает новая кожица
там, где саднили струпья в последние месяцы.
Главное – не расчесывать.
Я и не трогаю.
Карябаю строки себе – в поэзии, в прозе ли,
а Муза моя, гулящая и убогая,
все больше таскает водку вместо амброзии.
Сидит на краю стола, катает по скатерти
хлебные крошки, пьяная, мля, да нервная.
Я и прогнал бы ее к гребаной матери,
но пить одному – тоска.
Неимоверная.

19.10.2002

За терминатор, в тень…

За терминатор, в тень – на день, на два,
в пространство однокомнатной берлоги
от племени глазеющих двуногих,
считающих купюры и слова, закрыться.
За материей гардин
как за надежной кладкой бастиона
от фар авто и зарева неона,
друзей, врагов, привычек и традиций.
Вырвав тело из ловушки дня,
ползущего всегда по протоколу,
ловить ладонью легкие уколы
игривого бенгальского огня.
Пить молча краснотерпкое вино
не в честь, не за, а – памяти былого,
себя иного вспоминая снова
и всех, кого забыть не суждено.
Смотреть с балкона в пасмурную высь
восторженным неопытным подростком…

И выйти утром в мир, как на подмостки,
из двери – как из бархата кулис.
А после, среди суетных забот,
в потоке каждодневной круговерти
понять, что стал не старше – ближе к смерти
на год.

14.12.2002

Поколение X

нам имя – тьма
шпана и голытьба
мы все пришли из дикого инферно
мы в очередь оттрахивали баб
в чужих кроватях провонявших спермой
ладонью потной тиская кастет
адептами из запрещенной секты
мы выползали из метро на свет
пересекая просеки проспектов
мы презирали и народ и власть
из катакомб подземных переходов
а кладбища раззявленная пасть
дарила нам иллюзию свободы
но флегматично сплюнув баблгам
не глядя в наши скорченные лица
нас город бил по стиснутым зубам
неоново-аргоновой десницей

06.01.2003

Марина. Август

Сиротами – по Руси.
Боже благой, спаси —
сохрани.
Ладонь натирает вервие.
Верую.
Меня – омертвелую,
выпитую, юродивую —
не оставь, Господи.

Чистополь – поле чистое,
во поле – терем.
Лето крадется зверем —
мягкими лапками, лесными тропками,
щебечет щеглами, звенит сойками,
травой и цветами соткано.

Мне бы лучом вверх
ночи пробить смоль.
Мне бы детей смех,
мне бы любви боль,
мне бы стихов блажь,
мне бы радуг дворец,
мне бы крутой вираж
и – терновый венец.

Накатило, нахлынуло
стоном да воем
за – болевшее,
за – живое.
Зверь под лопаткою
цап! – мертвой хваткою:
попалась птичка в силок.
Вжик-вжик – оселок
тóчится, вóстрится —
пó сердцу пó сердцу

Далеко от Елабуги до Парижа.
А небо все ближе, все ниже.
Болью – висок – под короткой стрижкой.
Каждый вздох, каждый стон – наградой.
Падаю… падаю…
в пропасть ли, в омут ли?
Всех отняли
ловчие-волчие-соколы.
Камлаю стихами – язычница в капище.
Ночь еще, день еще —
не надо, не надо!
Самоубийц не хоронят на кладбище —
за оградой….

23.01.2003