Павел Хондзинский - Ныне все мы болеем теологией. Из истории русского богословия предсинодальной эпохи

• Название: Ныне все мы болеем теологией. Из истории русского богословия предсинодальной эпохи
• Автор: Павел Хондзинский
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7429-0817-3

Монография посвящена истории русской богословской мысли второй половины XVII – начала XVIII в. На материале эпохи прослеживается вхождение русского богословия в «поле напряжения», заданное парадигмами Нового времени, а также начальная рецепция им идей августинизма, оказавшего впоследствии заметное влияние на внутреннее развитие традиции. В приложениях к основному тексту представлены как давно не переиздававшиеся и малодоступные, так и впервые переведенные автором книги на русский язык тексты, относящиеся к теме исследования.

---

Святитель Димитрий въехал в Ростов 1 марта 1702 года, во вторую неделю Великого поста[370], и остановившись для молебна в ближайшем к дороге Спасо-Яковлевом монастыре, сразу указал в соборе место своего погребения[371]. Ростов не полюбился ему больше Киева, он не стал великороссом, но он стал русским святым.

Еще до своего поставления в архиереи он встречал в Москве Петра и произносил приветственную речь ему, указывая в ней на некое таинственное сходство между «маестатом» царя-помазанника (христа Господня) и «маестатом» Христа Господа[372]. Казалось, что таким образом он без сопротивления отдавал все, за что сражались великорусские патриархи второй половины XVII столетия, настаивавшие на том, что именно патриарх, а не царь носит на себе образ Христов, но для святителя царское богоподобие («по Господе Боге есть яко бог земный»[373]) означало прежде всего необходимость уподобляться в милости всемилостивому Богу, ибо «благостыня утверждает престол царский»[374]. При этом он был вполне свободен от представлений о священной нерушимости «Третьего Рима». «Суть и ныне, – говорил он в одном из своих поучений, – многие в поднебесной монархии суть: но долго ли стоять будут: Бог весть. А конечно будет то время, в немже им не быти, но прейти»[375].

Выше же всего он ставил «свободу святыя Церкви».

В сочинении, так и озаглавленном, тоже можно было бы усмотреть латинское влияние, ибо здесь святитель ссылается не только на дар Константина (что делал и Никон), но даже и на теорию двух мечей. Однако из этих ссылок, пожалуй, и видно все различие между западным и русским ее прочтением. Прежде всего святитель убеждает в том, что епископам не подобает «боятися царей или начальников, понеже по апостольскому учению паче подобает повиноватися Богу, неже человеком»[376] и что никто, кроме них (епископов), не имеет права распоряжаться церковным достоянием, покусившийся на которое достоин смерти. Причем чем выше звание посятающего, тем тяжче он согрешает: «Волыни согрешает царь отъемляй стяжания церковная, неже начальник»[377]. В качестве положительного примера приводится Константин Великий, который «даде церкви святей римстей многая благая подвижная и неподвижная»[378], и наконец поясняется, что такое двойной меч («меч сугуб»): «Един меч есть вещественный, его же имеяше Петр апостол, егда отреза ухо Мапху в вертограде, яко чтется во евангелии в Христове страдании. Той меч достоит пастырем церковным имети защищение церкве своея, даже и до своего кровопролития, аще токмо духовным мечом ничто не поспешествует»[379]. Под пером святителя Димитрия меч, знаменующий светскую власть пап, неожиданно преобразуется в образ мученичества и любви, требующей от епископа готовности положить душу за Церковь.

Спустя полвека слово святителя исполнил делом его преемник, священномученик митрополит Ростовский Арсений (Мацеевич)[380]. Выступая против секуляризации церковных земель, он защищал не столько имения, сколько свободу и достоинство Церкви. Именно от ее лица он говорил со властью. В своем «Доношении Святейшему правительствующему Синоду» от 6 марта 1763 года он не обинуясь утверждал, что «Духовный регламент» надлежит исполнять лишь в той мере, в какой тот согласен со словом и законом Божиим, «понеже всегда тому больше надлежит внимать, что власть Божия глаголет и повелевает… нежели власть человеческая»[381]; присланные же для отчета архиереям и настоятелям монастырей приходно-расходные книги, «аки бы к прикащикам», унизительны всему священническому чину, ибо от времен апостольских Церковь никому не была подотчетна в своих владениях, «яко Богу данных и посвященных»[382].

За свою неуступчивость и дерзость святитель Арсений был лишен сана, расстрижен и сослан в пожизненную ссылку, где и умер под именем Андрея Враля. Его одинокое выступление не только превратило его жизнь в житие, но и подвело в известном смысле черту под господством малороссийской иерархии[383] – воспитанные на «Регламенте» выходцы из великороссийских церковных низов, подросшие за первую половину XVIII столетия, пришли им на смену. И нельзя не признать, что малороссов вспоминали недобрым словом. Многое можно списать на зависть, недоверие к малороссийской учености и тому подобное[384], но, кажется, суровость, если не жестокость, в обращении с пасомыми была характерным свойством многих малороссийских иерархов[385]. Правда «лобызалась» у них с беспощадностью. Тобольский митрополит Павел (Конюскевич), кажется, именно за это был смещен с кафедры. Митрополит Стефан (Яворский) в «Камне веры» отдельную главу посвятил необходимости казни еретиков и сам в свое время сделал все, чтобы хулитель святыни был сожжен. Про того же святителя Арсения рассказывают, что когда некий помещик, чтобы унизить своего священника, заставил того в праздник славить

Христа в хлеву, «митрополит, узнав про это, зазвал к себе помещика и приказал его высечь плетьми».[386]

Иным был святитель Димитрий. Стольник монастырского приказа Воейков не ладил с ним и пытался всячески досаждать ему. Однажды, когда святитель служил литургию, Воейков специально велел поставить кого-то на правеж под окнами собора. Крики слышны были в храме. Святитель просил остановить истязание, Воейков отказал; не докончив литургию, святитель уехал из собора в свое село Демьяны, место его аскетических подвигов и уединенных молитв. Он молился, крестообразно распростершись на полу, или, в подражание древним киевским святым, отдавал себя на съедение мошкаре[387].

Не имея земной силы, чтобы остановить мучителей, он искал мучений для себя. Не имея силы утишить страдания паствы, он страдал вместе с ней:

«Свят, Димитрий, свят!»

«1703, Ианнуария 6, в третий час дне Богоявления Господня, преставился отец мой, Савва Григорьевич, и погребен в монастыре Кирилловском Киевском в церкве Святыя Троицы. Вечная ему буди память»[388].

Это последняя запись в дневнике, сделанная рукою святителя. Но кто-то довел дневник до дня его кончины.

В 1705 году он посещает Москву и, проповедуя в Преображенском в присутствии царя на память мученика Евстафия Плакиды, рассказывает притчу о Царствии Божием, отправившемся на поиски подходящего для него места. Этого места не находится для Царствия Божия ни в сокровищницах знатных людей, наполненных неправедным богатством; ни среди обсчитывающих покупателей торговых людей; ни в приказах и судах, наполненных мздоимством; ни в палатах пирующих, поедающих «людей Божиих вместо хлеба»; ни даже в Церкви, где молятся без внимания, ссорятся, говорят и думают о своем. «Изыде убо из града небесное Царство и грядущи путем, дойде некоего села… и се видит овые в последней нищете бедствующия, овые гладом тающия, овые на правежах биемыя, овыя плачущия, воздыхающия, и уже едва в ином душа в теле держится. То видя, небесное Царство возлюбило на селе жити, рече в себе: сей покой мой, зде вселюся. (Пс. 131: 14). Ибо пишется: нужно есть Царствие небесное, и нуждницы восхищают е: между людьми убо нужду терпящими моему месту быти подобает. И тако Царство небесное вселилося в село; а Евангелие Святое и записало то словесы сицевыми: подобно есть Царство небесное сокровищу сокровенну на селе»[389].

В 1707 году, в Неделю жен мироносиц, подобным образом он обращается к своей пастве, приглашая ее отправиться на поиски Христа: Христос по обетованию с нами до скончания века, но где? Как Бог Он везде есть, но не везде обитает. В храмах? «Но, о Господи! Уже то время прошло, когда Ты изгнал безчинников от святаго Твоего храма; ныне и наше окаянное время настало: уже мы тебя изгоняем, а храм Твой в вертеп разбойников претворяем, и уже иногда рещи есть о храме Господнем: несть зде Бога; был да пошел прочь»[390]; Господь, впрочем, обитает в храмах нерукотворенных, то есть в христианах. Стало быть, Господа можно найти в собрании верных, в Церкви святой. «Но оле окаянных последних времен наших! Яко ныне та Святая Церковь зело утеснена, умалена ово от внешних гонителей, ово от внутренних раскольников»[391]. Из писания знаем, правда, что Господь посреде людей Своих (Пс.124: 2) Но кто люди Его? «Крестом ограждаемся и Христа распинаем»[392]. В чине духовном – «кто ради славы, кто ради прокорма», в монахах ропот, в народе татьбы и убийства. В боярах и судьях нет правды и милосердия – обижают людей убогих и нищих. «Грехи наша взяша от нас Господа нашего, и не вемы, где искати Его»[393]. Где же Господь? Лишь среди тех самых обидимых, нищих и убогих: «Любит Господь алчущих и жаждущих: а у вас и есть и пить мало чего, иному и половиннаго не станет хлеба; в вас убо Он обитает: есть зде. Любит страждущия безвинно: а в вас страдания того не исчислить: иные до крови биемии, иные на правежах мучими, и уже в ином едва душа в теле содержится. В вас убо Господь вселяется, смотряя на страдание ваше и вечную вам за то отраду готовя: есть зде. О новые страдальцы, страстотерпцы, мученики: молю вас и увещеваю, не изнемогйте в терпении, но благодарите Христа своего, а Он к вам по воскресении Своем будет в гости. <…> В вас Христос есть и будет, а вы рцыте. Аминь»[394].