В. Бирюк - Пристрелочник

• Название: Пристрелочник
• Автор: В. Бирюк
• Жанр: Научная Фантастика

«И кочегары мы, и плотники…» Коли есть место, что зовётся — Стрелка, то и людей, которые при том месте живут — зовут стрелочниками или пристрелочниками. И меня так называли. Что глядишь красавица? Ждёшь, что расскажу — как я в одну ночь город выстроил? Ага, и мост хрустальный до самово городу Парижу. Трахнул, тибедохнул… «пушки с пристани палят — кораблям пристать велят»… Господи, сколько ж сказок про меня, про мой город по Руси ходят! И что по воле Богородицы в одну ночь вышел из земли пустой град, велик и вельми изукрашен, и что прилетел в облаке да в сем месте домами да церквами пролился… Ерунда сиё, девочка. Мы его сами, вот этими руками… И ещё многими, и по-искуснее, получше этих — из земли вытаскивали, вылепляли, воздвигали да возвышали. Людьми место красится. Моими людьми. Как? А по всякому. И молитвой доброй, и словом худым, и умом, и дуростью, и горем с печалью и смехом с радостью… Бестолковости всякой — много было. Это нынче мы города как пирожки печём. А в те поры… всё в первый раз. Ты свой первой раз помнишь? Вот, зарозовела. А теперь прикинь — сотня мужиков враз… Ну-ну, не обижайся. Мне тогда… тоже лихо было. Смеху — аж до икоты. И что забавно: и испуги мои, по большей части, пустыми были, и надежды — всё более ложными. Планы, расчёты… попусту. А вот же ж — стоит град Всеволожск, велик да изукрашен!

---

Я так долго могу. Вспоминая славословия, которыми набиты восточные летописи. Но нефть мне нужна — хочется поиграть с ископаемыми углеводородами. Перегонка древесины даёт неплохие результаты. Однако по критерию удельной пожарности…

— Зачем мне греческий огонь? Даже если бы я умел его делать. Гонять шишей речных? Оно того не стоит. А вот обмазать жилища от насекомых… Ты же видишь — я беру шелк для своих людей. Чтобы хоть как-то защитить их от вшей, блох, клопов. Жизнь здесь… сам понимаешь. Ладно, досмотр закончен. Можете отправляться. Доброй дороги доброму страннику.

«Изнасилованный», «обрезанный», «прошерстлённый»… караван тяжко снимается с берега. Скоро вечер, сыпет мелкий дождик, Ока — серая. В такую погоду лучше напроситься на постой, провести остаток дня и ночь под крышей. Но нахохлившиеся люди берутся за весла — поскорее бы убраться от логова «Зверя Лютого».

Удивительно — даже никого не зарезал. А ведь был морально готов. Не случилось. Выдохнули.

Та-ак. Шелк. Выстирать, высушить, отдать бабам. Нет — сразу отдать. Остальное — и сами сообразят.

Этот эпизод дал, помимо очевидных материальных ценностей и нескольких десятков колонистов и «рабов города», две важных вещи: опыт и слухи. Опыт взаимодействия различных групп моих людей, опыт воздействия на большие группы возможного противника без применения оружия, опыт таможенной деятельности. Стало, например, ясно, что пускать такие караваны без предварительного разоружения и досмотра — нельзя. Что досмотр должен проводиться большой группой. Притом, что держать постоянно такое количество людей в готовности — накладно: караваны проходят редко.

История эта обросла слухами. Одна их часть происходила от утверждения: «Ванька на Стрелке нагло разбивает караваны». Однако присутствие сторонних свидетелей — муромских гридней — заставляло уточнять: «не нагло, не разбивает. Пощипывает». А слухи о снятии с кораблей русских рабов, заставили некоторых из «Святой Руси» отправиться ко мне на поиски родных. Некоторые здесь и остались.

Другие же рассуждали о захваченном мною богатом хабаре. И устремлялись во Всеволожск, дабы «приобщиться к богачеству». С большей или меньшей степенью разбойности. Посему каторга моя отнюдь не пустовала.

Раздача женщинам шёлковых тканей на нижнее бельё — на сорочки и платочки — поддержала моё реноме сказочного богатея. «А вот уйду от вас во Всеволжск — шёлковое платье во всяк день носить буду!». Что несколько гасило куда более правдивые истории о тяжёлой жизни на новом месте.

В Великом Булгаре истории, рассказываемые караванщиками, вызвали сперва бурное возмущение. Уже поговаривали о новой войне с неверными. Но Абдулла, внимательно послушав участников, задал два вопроса: «Нужно ли купцу соблюдать законы страны пребывания? Пострадал ли кто-нибудь из „уважаемых людей“, кто не нарушил закон?».

Слух о запрете работорговли буквально потряс Залесье. В сотнях боярских и купеческих домов по всему краю бурно обсуждали эту новость. Сама мысль — «территория свободы» — привела тысячи людей в состояние крайнего недоумения и возмущения — они почувствовали себя обкраденными. Моя вражда со «святорусскими вятшими», моя «не-людскость» получила ещё один источник.

Рабовладельцы были возмущены. А вот работорговцы, особенно из числа «гречников» и новогородцев, продающих русских людей на северо- и юго-запад — пришли в восторг: цены на двуногий скот в Залесье упали.

По сути, моя выходка напомнила и Андрею, и Ибрагиму о моём существовании. И о необходимости исполнять принятые на себя обязательства. Государи начали шевелиться. Хотя бы — мозгами.

Караван ушёл, но не весь. Кроме 17 учанов с восточными людьми и лодочки с муромскими гриднями, в караване пришли три посудины учанистого вида с русскими купцами. Вид сходный, загрузка… выше ватерлинии. Под рогожами горбы груза выпирают. Встали отдельно, шагов за двести от булгар. Мы к ним ещё и не подходили.

— Николай, это кто?

— Купцы рязанские. Хлебом торговать хотят. Но цены ломят…

— Оставь здесь кого-нибудь за себя. Пойдём, глянем.

Эти, явно, наши. Навесы под берегом поставили, костерок палят, котлы вон у них уже булькают. С полсотни мужиков. Совсем урезанные экипажи без пассажиров. Устраиваются как на ночёвку. Доспехов и острого длинномерного не видно.

— Мир вам, добрые прохожие. С чем припожаловали?

— И ты здрав будь, Воевода Всеволжский. И людям твоим дай бог здоровья. Лихо ты ныне этих-то, гололобых — по-обламывал. Аж штаны с басурман снял. Потрясли, поганцы, срамом-то на виду! Осрамилися. Эхе-хе… И всё ж миром, всё ж тихо, без боя, без драки. Ловко ты их, ловко. Жаль, вовсе не ободрал. Оставил бы им судёнышко какое, повкидал бы туда голых да ободранных… Ещё б и плетей ввалить… Вот бы они всю дорогу зубами-то лязгали да спины почёсывали… А то, вишь ты, брюхо парчой обтянут да и ходют, словно хозяева. А этих-то, кого повязал-позаламывал, где продавать будешь? В Муроме аль во Рязани? Аль те выкуп сюда с Булгара притащут? Ты продай лучше — тута у тя полон-то долго не проживёт, поболеет-погниёт…

Балагур-советчик… Остонадоело. Что человека продавать нельзя… Ваня! Анахронизмов не надо! Это и в 21 веке не все понимают.

— О моих делах — после. Вы-то с чем пришли?

— Мы-то? Мы с товаром. С самым тебе надобным. С хлебушком. Вона — полны-полнехоньки короба плывучие. Выше бортиков набитые. Зерно ржаное да пшеничное да овсяное. Отборное-литое-мытое… чисто жемчуг скаченный…

— И почём?

— Дык известно — по деньгам. Уж мы шли сюда сумлевалися — сыщется ли у тебя казны на такую-то на горушку? Уж совсем собралися-решилися расторговаться во славном граде во Муроме. Аж поп ихний главный приходил-упрашивал: отдайте-де, хлебушек-то сиротам да погорельцам. А не хотите задарма — епархия-де откупит, цену даст добрую, не обидную. А тута Софроний наш и говорит: уж вы други мои, сотоварищи, уж решать-то нам всем общей волею. А только мнится мне, что сыщется у Воеводы Всеволжского злато-серебро во множестве. Уж такой-то, как он, прохиндей лысенький, да не должон сидеть у пустой казны пригорюнившись!

Вот те на! Тесен мир, тесен. Софрон, купец, когда-то пришедший в Рябиновку из Рязани с хлебным караваном — здесь. В тогдашней сваре он оказался единственным разумным человеком. Тогда мы вышли с прибылью. Хоть и без продолжения: больше к нам рязанские караваны с хлебом не приходили — обиделись купчики, что я им халяву поломал. А и плевать — мы уже успевали со своим хлебом выкрутиться.

— Здоров будь Софрон. Давненько не виделись. Помнится, я тебе в ту встречу — совет давал. Насчёт хлеба для Новгорода. Ты как тогда? Послушал меня?

— Спаси тя бог, воевода. Послушал. Да мало. Можно было бы и втрое взять, да не рискнул я, испужался, не по обычаю хлеб в такую даль санями гнать. А ныне вот — как отцы и деды наши — водой пришли.

* * *

Так. Пошли по непроговариваемым оттенкам.

Русский дальний купец («гость») никогда не идёт в путь в одиночку. Всегда с партнёрами. Товар может быть общий или у каждого свой. Но всегда — общество, компания, партнёрство. Все уговоры — уговариваются «на берегу». Как у тех же лесорубов. Однако всё проговорить нельзя, поэтому так важна традиция — «как с дедов-прадедов». Всё не-проговоренное — по обычаю. Набор допустимых или обязательных реакций в стандартных ситуациях. «Это ж все знают».

Я уже говорил, что человек, попадающий в подобный коллектив без чёткого представления об этой, изустной по преимуществу, традиции, задающей стандарт поведения именно в этой общине, неминуемо попадает впросак. Теряя, возможно, собственную голову. Тебя просто не понимают!

— Я хочу снять десять штук баксов.

— Зачем?

— Да тебе-то какое дело? Склею из них бумажных корабликов и буду пускать в ванне. Люблю смотреть на помытого Франклина.

— Нет. У нас так не принято. Если вам надо заплатить — сделайте перевод. Мы с удовольствием откроем вам кредит. Но выдать вам ваши деньги… А зачем?

Проблемы с традицией начинаются при инновациях. Например, с тем новгородским хлебным обозом. Сразу возникает куча новых, не традиционных, вопросов: а кто? а где? а почём? Лошадь пала — как расход делить будем?… Это не было бы проблемой при единоначалии, но на Руси — «обчество».

Другой оттенок — дела Муромские. Живчик поднял на войну массу народа. Не только гридней. Соответственно, посевная и сенокос несколько… — просели. Горожане из 21 века этого не понимают, а весной-летом 1941 мобилизационные мероприятия оттягивались, отчасти, из-за явных убытков, которое понесёт сельское хозяйство страны из-за отсутствия рабочих рук в «горячее время».

В Муромских землях постарались ещё и «друзья эмира» — сожжённые деревни и поля не столь уж многочисленны, но и княжество-то не велико. Беженцев и погорельцев надо как-то кормить. Цены уже пошли вверх, хотя должны снижаться на фоне уборки и обмолота.