Густав Хэсфорд - Старики и бледный Блупер

• Название: Старики и бледный Блупер
• Автор: Густав Хэсфорд
• Жанр: О войне
• Год: 1990

Американский роман с элементами автобиографии. Написан в 1979 году Густавом Хэсфордом (1947–1993), ветераном морской пехоты США, по своим воспоминаниям о Вьетнамской войне. Экранизирован в 1987 году Стенли Кубриком и Майклом Герром под названием «Цельнометаллическая оболочка». В 1990 году вышло продолжение романа — сиквел «Бледный Блупер» (The Phantom Blooper) о «предателе» с гранатомётом M79. Планировалась и третья часть (трилогия), однако автор умер вскоре после завершения второй.

---

В толпе демонстрантов то там, то сям нестройно запевают «Нас не запугать», а тем временем отделения тактического назначения в белых касках и синих бронежилетах проталкиваются через демонстрантов, молотя дубинками по всем вокруг. Некоторые из ветеранов выходят из себя и начинают замахиваться на копов кулаками, а уполномоченные по миру тем временем пытаются их удержать.

Король подхватывает один из продолговатых серых контейнеров со слезоточивым газом и швыряет его обратно в полицейских. Дымящийся контейнер попадает копу в коленную чашечку, и тот падает. Это приводит полицейских в еще большую ярость.

Я вижу, как Донлон и несколько других уполномоченных по миру упрашивают полицейских проявить милосердие. Полицейские не обращают внимания на уполномоченных по миру и бьют их утяжеленными дубинками.

Я пробираюсь к Донлону и слышу, как сержант полиции отдает приказ: «Мудохать всех волосатиков, кто еще шевелится».

Копы сосредотачивают внимание на пятнадцатилетней девчушке. На девчонке — мальчиковый свитер. Свитер золотистого цвета, и на нем черная буква — знак школьной спортивной команды. Один из копов заходит сзади и берет ее в захват, прижимая горло утяжеленной дубинкой, душит ее дубинкой, надавливая плашмя на горло. Язык вылезает изо рта. Она задыхается.

Домохозяйка средних лет с плакатом «Мой сын погиб, чтоб Никсон мог гордиться» тянет копа за руку, но он стряхивает ее с себя. Коп говорит: «Отвяжись, сука. Сейчас и до тебя доберемся».

Домохозяйка бьет копа картонным плакатом. Коп отпускает девчонку в свитере школьной команды, и она без сознания валится на землю. Потом поворачивается и бьет домохозяйку по лицу утяжеленной дубинкой.

Копы добираются до микрофона, где двадцать вьетнамских ветеранов-инвалидов в креслах-каталках сбились в кучку. Копы вышвыривают увечных и безногих ветеранов из кресел на землю, те пытаются уползти, а копы бьют их утяжеленными дубинками.

Я вижу, как Донлон пытается стать на защиту катал, и следую прямо за ним, любого готов убить. Донлон пытается уговорить полицейских, убедить их, пытается их успокоить. Но копы прислуживаются к голосу разума не более, чем коричневорубашечники в нацистской Германии. Когда Донлон говорит копам, что увечные — это раненые ветераны, копы звереют еще больше.

Один из копов поворачивается и бьет Донлону утяжеленной дубинкой по лицу. Донлон падает.

Полицейский, ударивший Донлона, отворачивается от него и возвращается к избиению катал. Те из катал, у кого есть руки, поднимают их над собой, блокируя удары.

Я пробираюсь к Донлону, и в это время один из копов, участвующий в зверской драке, роняет каску. Я подбираю каску, похожую на головной убор гладиатора-марсианина.

Я нападаю на того копа, что ударил Донлона. Когда он переводит глаза на меня, я уже швыряю каску, и каска бьет в плексигласовое забрало копа, и забрало трескается, и нос у копа ломается, и кровь разбрызгивается по плексигласу изнутри, и он уже ничего не видит. Пока коп снимает свою каску, я беру его за горло в захват и упираю коленку в поясницу.

Я говорю: «Бросай дубинку, а то хребет сломаю».

Кто-то с силой бьет меня утяжеленной дубинкой по почкам, очень больно, и я падаю.

Пока полицейские надевают на меня наручники, я лежу распластанный на палубе. Донлон лежит рядом, он без сознания.

Один из копов подходит к Донлону и говорит: «Мы тоже вьетнамские ветераны, мудило». Коп плюет Донлону в лицо.

Другой коп говорит: «А ведь этот парень без глаза останется».

Кот, который плевал, говорит: «Ага. Сначала живешь в трудах тяжких, потом подыхаешь». Оба смеются.

* * *

Нас вместе с сотней других военнопленных согнали в кучу. Для свиней мы больше не люди. Мы больше не граждане Америки. Мы теперь вьетконговцы. Мы — противник. Мы — лохи из Москвы. Мы — круглоглазые беспаспортные гуки.

Кроме того парня, которого прозвали Королем. Король машет перед копами удостоверением ФБР, и они его отпускают.

Белокурый коп подходит ко мне, разглядывает с головы до пят. Ворчливый, лыбящийся засранец. «Глянь-ка. Вот так-так, — говорит он, и еще два копа подходят на меня полюбоваться. Блондинчик постукивает мне по груди утяжеленной дубинкой. «Глянь-ка на этот иконостас. Три «Пурпурных сердца». А сержантских нашивок нет».

Блондинчик приближает свое лицо к моему и говорит: «Мне из-за тебя стыдно, что я вьетнамский ветеран».

Я отвечаю: «А мне из-за тебя стыдно, что я человек».

Белокурый коп пошлепывает утяжеленной дубинкой по ладони, обтянутой перчаткой. «Да, назревает, похоже, очередное сопротивление аресту».

И вдруг какой-то коп, не снимая каски и не поднимая забрала, протискивается мимо трех этих копов и говорит: «Этого я забираю».

Коп в каске утаскивает меня прочь и грубо зашвыривает на заднее сиденье черно-белой патрульной машины с автоматами по продаже жвачки на крыше, которые выстроены в ряд и мигают синим цветом. Изнутри машина пахнет рвотой, виски и дешевым одеколоном.

Когда патрульная машина трогается с места, белокурый коп с приятелями машут на прощанье и многозначительно посмеиваются. Я чувствую себя лицом, подозреваемым в причастности к Вьетконгу, которого по-дружески пригласили прокатиться на чоппере.

Я смотрю через железную перегородку на копа, который снимает каску и с широкой улыбкой поворачивается ко мне.

Гром смеется. «Джокер, засранец этакий. Откуда ты, на хер, взялся? Мы тут думали — тебя Бледный Блупер похерил к херам в Кхесани, за день до того, как мы слиняли. С тобой не соскучишься. Фокусник ты, на хер».

Неловко вспрыгивая в сидячее положение, я говорю: «Гром, гребаная ты крыса-служака. На кой черт ты в копы подался? Эх, кореш, рад же я тебя видеть!»

Гром пожимает плечами. «Знаешь, тут, наверное, половина управления — вьетнамские ветераны. Ну, что тебе сказать? Работа хорошая. Платят хорошо. Выслуга до пенсии — двадцать лет. Я ж ни фига не Эйнштейн. Меня тут к снайперам определили. Вот только гуковских офицеров я теперь не херю. А херю козлов всяких, нарков, котов».

Я говорю: «Ага, ясно, и опасных преступников вроде тех, что были там».

— Послушай, — говорит Гром, поглядывая на меня через плечо и продолжая вести машину. — Я эту херню терпеть не могу. Серьезно. Донлон же мне друг. Я его искал, когда тебя нашел. Кто-то мне сказал, что его поранили. Я тоже в ВВПВ, Джокер, только в городе никому не рассказывай. Приказ есть приказ.

— Донлона-то серьезно ранили?

Гром говорит: «Слушай, поедем-ка тут в одно местечко. Вытащу тебя из наручников, по паре пива выпьем. Подождем, пока в городе эти гребаные крысы-служаки демонстрантов не перепишут. Я позвоню в участок, узнаю, куда Донлона дели. Вот Мэрфи я там не заметил. Выбралась, скорей всего».

— Заметано. Спасибо. И спасибо, что подмог.

Гром говорит: «Не за что, братан. Мы же одна семья».

Боюсь ответить как-нибудь не так и ничего в ответ не говорю.

* * *

Через пару часов юристы ВВПВ вытаскивают Донлона на свободу под залог, и Гром отвозит меня в госпиталь в Санта-Монике, куда его доставили.

Гром остается в машине. «Нельзя, чтоб видели, как я с Донлоном беседую. Я тебя подожду. Потом в аэропорт отвезу».

Я захожу в госпиталь один. Мэрфи — в приемном покое. Кто-то еще из ветеранских жен вместе с нею.

— Как ты?

— Спасибо, ничего, Джокер. Рада тебя видеть.

— Он как, спит?

— Да, — Мэрфи глядит на меня, стараясь не выдать своих эмоций. — Он без глаза остался.

Молчу. Потом говорю: «Мне надо ехать дальше, Мэрфи. Меня дома ждут. Три года не видели».

Мэрфи поднимается, обнимает меня. «Я все понимаю. Все нормально. Ты тут больше ничем и не поможешь. Писать-то будешь?».

Я говорю: «Само собой. Вы-то как? Ничего не нужно? Деньги у меня есть, накопились».

Мэрфи говорит: «Спасибо за предложение, перебьемся».

Из палаты Донлона выходит медсестра. Медсестра из тех, что работают в больницах добровольно и носят белые халатики с красными полосками — сексуальная такая, пляжного типа, с длинными светлыми волосами и большими голубыми глазами.

Я говорю: «Можно на него взглянуть, на секундочку?»

Красная полоска начинает протестовать, но Мэрфи касается ее руки, и Красная полоска говорит: «Ладно. Но только на секундочку. Договорились?»