Николай Телешов - Записки писателя

• Название: Записки писателя
• Автор: Николай Телешов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1958

«Записки писателя» — уникальный исторический и литературный документ, правдиво повествующий о жизни отечественной культуры на рубеже XIX–XX столетий: открытие памятника А. С. Пушкину в Москве в 1880 году; артистическая и литературная Москва 90-х, издательства и издатели, литературные кружки и писатели. Отдельные статьи сборника посвящены А. П. Чехову, М. Горькому, Л. Андрееву, Н. Златовратскому, Д. Мамину-Сибиряку.

Статьи «Старые годы Малого театра» и «Начало художественного театра» свидетельствуют о работах знаменитых режиссеров, актеров и актрис: Медведевой, Акимовой, Рыкаловой, Федотовой, Ермоловой, Макшеева, Музиль, Ленского, Южина, Правдина, Садовского, Станиславского, Немировича-Данченко, Москвина.

---

Говорят, что юноша Артемьев начал свою карьеру с должности истопника в Петербургской Академии художеств. Очень нуждаясь, он всегда соглашался быть натурщиком и так, живя среди учеников, в их обстановке, в их кругу и богеме, стал увлекаться живописью и сам начал рисовать пейзажи и раскрашивать фотографии, — тогда была в моде так называемая «гелиоминиатюра»; и вот его пригласили в Москву в крупную фотографию для такого раскрашивания. Здесь он поступил в школу живописи, выбиваясь из тисков нужды всеми силами. Вскоре его можно было увидеть в дружеской беспечной компании молодых художников: Коровина, Левитана и Симова. Из них вышли крупные художники, а Артем оставался как бы в тени. Но и в нем жил высокий художник, в иной только сфере — актерской. И этот дар выявлялся в нем сначала в простых россказнях для приятелей сценок и анекдотов, потом в любительских спектаклях, и, наконец, талант его достиг своего расцвета и завершения под старость уже на сцене Художественного театра.

VI

Георгий Сергеевич Бурджалов, инженер по образованию, родился в Астрахани в 1869 году и умер в 1924 году 10 декабря. По окончании местной гимназии он приехал в Москву, поступил в Инженерное училище и начал играть в любительских спектаклях. Затем Бурджалов стал участником Алексеевского кружка и Общества искусства и литературы. В Художественном театре он выступает в основной его труппе с 1898 года в наиболее заметных ролях, выполняя их с истинным артистическим талантом.

Театру Бурджалов был полезен не только своей актерской деятельностью, он был еще очень ценен как человек безукоризненный и преданный энтузиаст. Что бы ни затевалось — общежитие ли в Пушкине, касса ли взаимопомощи, колония ли для артистов в Крыму, или лазарет для раненых, — Бурджалов являлся первым осуществителем, стараясь всех сблизить и подружить. По словам Станиславского, театр потерял в нем дорогого человека, которого трудно заменить.

Он был первым инициатором музея МХАТ, в котором теперь собрано много ценных коллекций из истории театра. Когда в Астапове умер Л. Н. Толстой, по мысли Бурджалова, эту историческую комнату с тенью Льва Николаевича на стене зарисовывает художник В. А. Симов, и затем Толстовский музей устраивает у себя по этой зарисовке знаменитую теперь «Астаповскую комнату».

Бурджалов был одним из учредителей четвертой студии МХТ и ее вдохновителем до последних дней своих. Он записывал на валиках фонографа для звуковых эффектов рычание зверей в зоологическом саду, что пригодилось для спектакля «Юлий Цезарь», для его римского войска. Записывал шум ветра, лай собак, пение птиц, пастушью свирель — для иных пьес или просто на всякий случай.

Среди артистического мира и особенно среди деятелей МХТ он пользовался самым глубоким уважением и общей любовью как человек прямой и правдивый. Умер он почти внезапно, еще полный энергии и стремления к деятельности.

VII

Бутова Надежда Сергеевна — крестьянка Саратовской губернии. С восьми лет она осталась сиротой и ходила босая и в драном пальтишке. Она умела ткать и прясть и знала всю крестьянскую работу, но в школе шла первой, и крестьяне решили отвести полоску земли, чтобы всем миром отрабатывать ее «на сиротское счастье» — на продолжение ее учения. И вот по окончании училища Бутова приехала в Москву с тремя рублями в кармане… Это была настоящая волжская красавица.

Рослая, сильная, свежая, с яркими голубыми глазами и великолепными вьющимися каштановыми волосами — такой вспоминалась она своему личному близкому другу, писательнице Т. Л. Щепкиной-Куперник. В. И. Немирович-Данченко говорил, что, когда она пришла к нему в школу, в Филармонию, это была рослая, плотная крестьянская девушка, прошедшая всего несколько классов грамоты. Она отдалась театру со всем пылом прекрасной и здоровой натуры и со всей самоотверженностью. Скоро поняла она, какая громадная связь между искусством и культурой собственной личности, и занялась самообразованием так, как это делают единицы из сотен тысяч. Личная ее жизнь была замкнутой, и мало кто знал ее, но это была жизнь, полная глубокого содержания. Если бы кто-нибудь познакомился с ее блестящим литературным изложением, огромной осведомленностью и пылкой отзывчивостью на самые глубокие идеи, то изумился бы тому, что может сделать человек с собой на протяжении двенадцати — пятнадцати лет.

Бутова унесла с собой не много образов, но кто знаком с спектаклями МХТ, тот не забудет ее проникновенного таланта, яркого, красочного своеобразия сыгранных ею ролей. Это было то, что называется праздником искусства.

Болела Бутова давно; какой-то скрытый недуг подтачивал ее силы. Скончалась она в 1921 году 21 января. Имя ее появляется впервые на программах МХТ с 1900 года, сначала как ученицы Филармонии и в дальнейшем как артистки, значение которой ценилось и театром, и публикой, и прессой.

VIII

Савицкая Маргарита Георгиевна вошла в труппу МХТ в 1898 году — прямо из драматической школы, когда театр только зародился. До этого она три года пробыла в Филармонии на драматическом отделении по классу В. И. Немировича-Данченко, а еще ранее жила в Казани, где была народной учительницей, затем преподавала в частной школе, потом в казанской гимназии вела класс по русскому языку и словесности. Но это не удовлетворяло ее, не могло захватить. Повинуясь своему истинному призванию, она инстинктивно рвалась в Москву, подобно чеховским «Трем сестрам», одну из которых, Ольгу, она так чудесно играла. В 1895 году она приезжает в Москву и держит экзамен в императорское театральное училище. Там не находят в ней никакого таланта. Но это не обескураживает ее. Она идет в Филармонию, к В. И. Немировичу-Данченко, который и зачисляет ее на первый курс. И вот что через год мы читаем среди отзывов по первому курсу: «Прекрасная дикция; одна из самых усердных учениц; фигура не совсем сценическая и голос иногда слишком низкий; глаза выразительные; чтение чрезвычайно толковое и не лишенное темперамента». Еще через год о Савицкой уже пишут: «Отличные для сцены глаза, дикция прекрасная, большой голос, безукоризненная отчетливость; темперамент есть, и сильный». Еще через год, уже на третьем курсе: «Большой, красивый, исключительно богатый голос и прекрасные глаза — ее яркие внешние достоинства; и темперамент сильный; одна из тех актрис, которые всегда выигрывают в спектакле, по сравнению с репетициями, где они чувствуют себя связанными; добросовестность исключительная, такова же и интеллигентность…»

За двенадцать сезонов театрального служения Савицкая переиграла множество ролей. Особенный успех имело ее выступление в царице Ирине («Царь Федор»). Во время ее выступлений в Берлине и Праге ее забрасывали цветами, газеты отзывались о ней, как о выдающейся европейской артистке, а знаменитые немецкие драматурги, Зудерман и Шницлер, писали ей восторженные приветствия.

Но она оставалась все тою же «скромнейшею из скромных». В простом платье темных цветов, с зачесанными назад волосами она напоминала скорее учительницу, чем актрису. В МХТ она имела всегда облагораживающее начало: в ее присутствии смолкали недружелюбные пикировки и фривольности. В день ее погребения, 9 апреля 1911 года, на многочисленных венках были надписи: «Светлой, родной», «Чистой душе», «Светлой памяти»… А товарищи артисты принесли от имени МХТ огромный венок из живых цветов, выше человеческого роста, перевитых бледно-зеленой широкой лентой, на которой серебром было выткано: «Тихому, ясному свету, сиявшему нам на всем пути нашем»… Эти слова были от всего Художественного театра, которому Савицкая была действительно близка и родна и который сама нежно любила и относилась с благоговением.

IX

Нередко вспоминается мне чудесная итальянская актриса Элеонора Дузэ, имевшая в моей юности огромное на меня влияние как артистка совершенно исключительная и не похожая ни на каких иных приезжих знаменитостей. В ее игре была сама жизнь. В пьесе «Дама с камелиями» это была очаровательная страдающая женщина, искренняя, милая, погибающая от своей любви к Арманду и от навязанного ей призрачного долга перед чужой семьей.

Трагедия женской души, такой прекрасной и честной, выявлялась Дузэ с необыкновенной силой. Не понимая ни слова по-итальянски, я все понимал, когда она говорила, жила, страдала. Никакой театральной «техники» не чувствовалось в ее исполнении, как, например, у Сары Бернар, тоже знаменитой и примерно в те же годы бывавшей у нас в Москве. У Дузэ были жизнь, чувство, искренность, и я, в то время еще юный зритель, был в полном смысле увлечен и очарован.

Прошло немало лет, и Дузэ снова приехала в Москву. В это время я был уже директором Литературно-художественного кружка, и мне было поручено на одном из спектаклей — как раз «Дама с камелиями» — приветствовать ее и поднести ей от Кружка золотой венок. Дело было за кулисами во время антракта. Я что-то говорил ей по-русски, она отвечала мне что-то по-итальянски, положив на мое плечо руку. Но мы поняли друг друга.