Николай Телешов - Записки писателя

• Название: Записки писателя
• Автор: Николай Телешов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1958

«Записки писателя» — уникальный исторический и литературный документ, правдиво повествующий о жизни отечественной культуры на рубеже XIX–XX столетий: открытие памятника А. С. Пушкину в Москве в 1880 году; артистическая и литературная Москва 90-х, издательства и издатели, литературные кружки и писатели. Отдельные статьи сборника посвящены А. П. Чехову, М. Горькому, Л. Андрееву, Н. Златовратскому, Д. Мамину-Сибиряку.

Статьи «Старые годы Малого театра» и «Начало художественного театра» свидетельствуют о работах знаменитых режиссеров, актеров и актрис: Медведевой, Акимовой, Рыкаловой, Федотовой, Ермоловой, Макшеева, Музиль, Ленского, Южина, Правдина, Садовского, Станиславского, Немировича-Данченко, Москвина.

---

В опере «Борис Годунов» я видывал его во всех трех ролях, в трех образах: и царем Борисом, и летописцем Пименом, и пьяницей-монахом Варлаамом. Кто слышал, а главное — видел Шаляпина, тот никогда не забудет его, и особенно в роли Бориса Годунова. Федор Иванович сам мне рассказывал, что в сцене с призраком убитого царевича, когда он кричит: «Чур меня!» — он нередко доходил до такого состояния, что не помнил себя и, задыхаясь от пережитого ужаса, выходил на вызовы публики почти бессознательно в первые минуты.

Шаляпин высоко ценил Мусоргского как композитора, писавшего свое славное произведение и нуждавшегося в то же время в копейках, которые ему почти приходилось вымаливать у современников-бюрократов, как их называл Шаляпин, и умершего нищим в больнице в 1881 году.

Его замечательную оперу «Борис Годунов» Шаляпин прославил по всей Европе и Америке, считая ее великой, и действительно — имя Мусоргского имеет теперь высокое признание повсюду в мировых театрах.

Шаляпин обладал редкой музыкальной памятью. Когда он выступал в какой-либо опере, он помнил и знал не только свою партию, но и всю оперу. ««Годунов» до того мне нравился, — говорил Шаляпин, — что, не ограничиваясь изучением роли, я пел всю оперу, все партии, и мужские и женские, с начала и до конца. И когда я понял, как полезно такое полное знание оперы, я стал так же учить и все другие целиком, даже те, которые пел раньше».

Он не выносил никаких отклонений, и если кто-нибудь из участвующих «вольничал», Шаляпин закипал гневом. Этим уважительным отношением к делу и объясняются некоторые его резкие выступления, именовавшиеся в газетной уличной сплетне «шаляпинскими очередными скандалами». Был случай, когда на репетиции хор разошелся с оркестром, но капельмейстер продолжал дирижировать. Шаляпин остановил оркестр и потребовал согласования. Дирижер обиделся и бросил репетицию. Но Шаляпин все-таки добился согласованного исполнения оперы. Всеми этими так называемыми «скандалами» он так подтянул и хор, и оркестр, и всех своих партнеров, что репетиции и спектакли при его участии стали проходить без всяких небрежностей.

Работать он любил в одиночестве, по ночам, ложась спать только поутру, когда город начинал уже свой трудовой день.

Своим наставником в искусстве пения, как писал С. Н. Дурылин, Шаляпин называл русский народ с его песнями.

— К пению, — говорил он, — меня поощряли простые мастеровые русские люди… Ведь русские люди поют с самого рождения. От колыбели, от пеленок. Поют всегда… Пели в поле, пели на сеновалах, на речках, у ручьев, в лесах… Вот почему я так горд за мой певческий народ.

Но вот не стало и Шаляпина… Остались только граммофонные пластинки с его голосом, но они дают слишком недостаточное представление о том, чем он был на самом деле. Остался еще безмолвный фильм пьесы «Псковитянка», где Шаляпина можно увидеть в роли Ивана Грозного и хоть несколько почувствовать силу его игры. Но все это не то, и далеко — не то…

Говорят, остался еще звуковой фильм «Дон Кихот» с Шаляпиным в заглавной роли, но мне не приходилось его слышать и видеть, и сказать о нем я ничего не могу.

Умер Шаляпин в 1938 году за границей. Но последняя, предсмертная его мысль была о родине.

— Где я? — говорил он уже в бредовом состоянии. — В русском театре? Чтобы петь, надо дышать. А у меня нет дыхания… В русский театр! В русский театр!..

С этими словами и умер великий артист. Именно то, что слова эти были последними, за минуту до смерти, и выражает его истинное отношение к родине, несмотря ни на что.

Рахманинов пережил своего друга Шаляпина ненадолго. Как пианист, как дирижер и композитор он был восторженно оценен в Европе и в Америке.

В годы Отечественной войны он организовал в Нью-Йорке большой концерт и всю выручку с этого концерта, около пяти тысяч долларов, переслал через советского генерального консула, на помощь русским, пострадавшим от войны. На эти деньги был оборудован отличный рентгеновский кабинет и передан со следующей скромной припиской:

«От одного из русских посильная помощь русскому народу в его борьбе с врагами. Хочу верить и верю в полную победу,

Сергей Рахманинов. 25 марта 1942 г.» III

С Москвиным я познакомился полвека тому назад. Ему, двадцатитрехлетнему актеру, только что попавшему из провинции на службу в московский частный театр Корша на маленькие водевильные роли, было предложено его бывшим учителем по драматическим классам Филармонии, Немировичем-Данченко, перейти в новый театр. Театр этот он и Станиславский, известный «любитель», — как именовались тогда все не профессионалы, — играющий с своей труппой в Охотничьем клубе, имеют в виду организовать в ближайшее время. Театр будет называться «Общедоступным».

Молодой актер, еле устроившийся в Москве, задумался, боясь уходить от Корша.

— Эти любители того гляди в три месяца прогорят с своим «общедоступным» театром, и я останусь на бобах.

Так рассказывал сам Москвин о лестном предложении своего профессора и о своем серьезном колебании, хотя ничтожные водевильные роли мало что сулили ему в будущем.

— Немирович очень тянет меня к себе и даже заручился письмом от Корша, что тот в случае прогара Общедоступного возьмет меня обратно к себе, — сообщал Москвин своим друзьям, не зная, на что решиться.

А задумываться было над чем. Сын бедного часового мастера, посланный отцом для будущего заработка на бухгалтерские курсы, юноша Москвин, увлеченный театральным искусством, попытался вместо бухгалтерии держать экзамен в школу Малого театра, но крупный и прославленный артист и режиссер того времени А. П. Ленский не счел возможным принять его. Тогда Москвин решил попытать счастья в другом месте и пошел экзаменоваться в школу Филармонии, куда и был принят. Но через полгода профессор Немирович-Данченко ему сказал:

— Из вас вряд ли что выйдет. Уходите из школы.

Но увидев, как побледнел юноша, добавил:

— Впрочем, оставайтесь еще на полгода. Посмотрим.

И вот в эти полгода Москвин делает такие успехи, что становится заметным учеником. Верное толкование пьесы и раскрытие индивидуальных качеств учащихся — вот что было здесь положено в основу преподавания; не копии по хорошим образцам, не подражание крупным актерам, а собственное творчество, исходящее от жизни, — вот на что было обращено главнейшее внимание.

Благополучно окончив курс, Москвин уезжает в провинцию, затем участвует в гастрольной поездке в Тамбов с знаменитой артисткой Малого театра Г. Н. Федотовой.

— Здесь я впервые узнал, — рассказывает Иван Михайлович, — что значит правда на сцене, настоящая правда, которая заставляет жить со мною вместе одним чувством весь зрительный зал.

И эту великую, настоящую правду он пронес через всю свою артистическую жизнь.

С гарантийным письмом от Корша, что в случае краха Общедоступного театра он будет принят обратно, Москвин и поступил в будущий Художественный театр. Здесь, на открытии первых репетиций, он выслушал знаменательные слова «любителя» и великого энтузиаста Станиславского, призывавшего всех участников подойти к новому делу «с чистыми руками», как к делу не частному, а общественному, и посвятить этой высокой цели свою жизнь.

Эти слова навсегда остались в душе молодого Москвина. Он весь отдался предстоящему новому делу, с отношением не профессиональным, а скорее идейным и жертвенным, равно как и многие другие его сотоварищи.

На первом же спектакле, в день открытия Художественного театра, Москвин в ответственной и чрезвычайно трудной роли царя Федора настолько захватил внимание и чувства всех зрителей, дал такой трогательный образ человека, желающего всем добра, но попавшего не на свое место, человека кроткого, любвеобильного, но вокруг которого против его воли творится зло и насилие, что зрительный зал ловил каждое его слово, понимал каждое движение его души. И все единогласно признали в молодом, не ведомом никому Москвине крупного артиста.

Много лет прошло с тех пор, — чуть не полвека. И вот я вижу того же Москвина в той же роли царя Федора, но уже в день семидесятилетия этого замечательного русского актера, за которым числятся значительные победы и достижения в области театрального искусства, образы которого бесконечно разнообразны и всегда полны настоящей жизни и правды. Не то благодушный, не то лукавый старик Лука в «На дне», и ханжа Опискин, и безобразник Хлынов в «Горячем сердце», и мятущийся духом униженный и оскорбленный человек Снегирев в «Карамазовых», и множество иных замечательных образов прошло перед нами в исполнении Москвина. Но трогательно было видеть его снова в роли Федора, чей образ пронесен был им через целую жизнь. И сколько нового и мудрого было в этом образе, подсказанном житейским опытом, сколько благостного и душевного внесено было в этот трагический образ безвольного и неспособного самодержца всея Руси. У него и голос звучал теперь по-новому, чуть нараспев, от которого веяло стариной и церковностью, характерной для Федора, любителя звонить на колокольне, которого Грозный царь Иван называл пренебрежительно «пономарем».