Николай Телешов - Записки писателя

• Название: Записки писателя
• Автор: Николай Телешов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1958

«Записки писателя» — уникальный исторический и литературный документ, правдиво повествующий о жизни отечественной культуры на рубеже XIX–XX столетий: открытие памятника А. С. Пушкину в Москве в 1880 году; артистическая и литературная Москва 90-х, издательства и издатели, литературные кружки и писатели. Отдельные статьи сборника посвящены А. П. Чехову, М. Горькому, Л. Андрееву, Н. Златовратскому, Д. Мамину-Сибиряку.

Статьи «Старые годы Малого театра» и «Начало художественного театра» свидетельствуют о работах знаменитых режиссеров, актеров и актрис: Медведевой, Акимовой, Рыкаловой, Федотовой, Ермоловой, Макшеева, Музиль, Ленского, Южина, Правдина, Садовского, Станиславского, Немировича-Данченко, Москвина.

---

Еще не так давно, в сорокалетнюю годовщину смерти Чехова, в 1944 году, мне довелось не однажды участвовать с Иваном Михайловичем в литературных вечерах: я читал свои воспоминания о встречах с Чеховым, а Москвин читал его веселые рассказы. И как читал! Без всякого грима, одною только мимикой он давал полный образ изображаемого человека. Публика покатывалась от хохота, а Москвин был строг и серьезен.

Крупный самородок, артист разнообразный, глубокий и душевный, Москвин был всегда трогательно прост и добр и искренне предан родному искусству.

Оба они — и Художественный театр и Москвин — в памятный вечер 14/27 октября 1898 года стали вдруг знаменитыми. Наутро вся Москва заговорила о них.

Актер и режиссер МХАТ, народный артист СССР, трижды орденоносец, Москвин был избран в 1937 году депутатом в Верховный Совет и всей душой отдавался своим новым обязанностям.

После смерти Немировича-Данченко он был назначен директором Художественного театра. На этом посту и застала его смерть. Скончался он в феврале 1946 года.

IV

Вспоминается замечательный царь Берендей… Это была первая встреча Москвы с крупнейшим актером нашего времени — Василием Ивановичем Качаловым.

Полвека тому назад, осенью 1900 года, в Художественном театре поставлена была «Снегурочка», пьеса Островского, наполненная красотой русского эпоса. Мощный режиссерский талант К. С. Станиславского выявлен был здесь во всей его силе.

— Весело придумывать то, чего не бывает в жизни, но что существует в народе, в его поверьях, в воображении, — говорил Станиславский, увлекаясь сказочной постановкой. И он создал такой «Пролог», о котором все газеты и журналы писали, что в театрах «за десятки лет ничего подобного не бывало по силе впечатления».

Понадобилось Станиславскому изобразить в прологе леших, и он не задумался изобразить их в виде пней с торчащими во все стороны ветвями. Сначала и подумать и подозревать нельзя было, что это не самые обыкновенные пни, а когда они вдруг начинали шевелиться и двигаться, то действительно в зрительном зале становилось как-то жутко. И когда вспомнишь лешего казенной сцены, одетого в меховой фрак, то чувствуешь, как далеко ушел Станиславский от традиционных постановок.

Лично мне довелось присутствовать на первом представлении «Снегурочки», когда молодой в то время МХТ помещался еще в театре «Эрмитаж» в Каретном ряду.

С особой ясностью вспоминается мне теперь второе действие этого прекрасного спектакля. В начальных сценах пролога и первого акта участвовали артисты, уже ставшие известными за два года существования Художественного театра, как Лилина, Андреева, Москвин, Вишневский… После леших, после Весны и Мороза в полночном лесу, после веселой народной толпы мы увидели палаты царя Берендея, этого — по словам Станиславского — эстета, философа, покровителя искусств, молодежи и их страстной и чистой любви к прекрасным девушкам-берендейкам, в сердцах которых бог Ярило зажигает весной бурные страсти…

Высокий, стройный и красивый старец с длинной белой, почти серебряной бородой расписывает кистью одну из колонн своего строящегося дворца, в окружении приближенных, также работающих по художеству, — кто на полу, кто на подоконнике, кто в люльке под потолком выводит сусальные звезды… Со сцены раздается чудесный, исключительный по красоте голос артиста. Зрительный зал насторожился. Помню, и я невольно заглянул в программу, бывшую у меня в руках: кто это?.. Напечатано: «Царь Берендей — г. Качалов».

Имя, не встречавшееся мне никогда раньше.

— Не все у нас благополучно, — говорит царь своим очаровательным голосом. — Сердит на нас Ярило… Сердечности любовной не вижу я давно у берендеев, исчезло в них служенье красоте… Не вижу дев задумчивых…

В ответ Берендею докладывают, что в селе появилась красавица Снегурочка, что восточный гость Мизгирь изменил уже своей невесте Купаве, что обижено этим девичье сердце, нарушена клятва.

Приходит и сама Купава к царю с жалобой на изменника.

— Сказывай, слушаю. Сказывай, умница, — раздаются ласковые слова Берендея. — Сказывай, сказывай!..

Чудесный, обворожительный голос вызывает обиженную девушку на откровенность.

— Встретилась с юношей, роду Мизгирьева…

— Знаю, красавица.

— Парень-то ласковый. Надо ль любить его?

— Надо, красавица.

Голос царя Берендея переходит из говора почти в пение.

Зрители очарованы. В антракте только и разговоров, что о Качалове:

— Вот артист! Вот находка для Художественного театра!

Герои вечера — Станиславский как замечательный режиссер и Качалов как новый замечательный артист.

Та же «Снегурочка», в том же сезоне поставленная на казенной сцене «Нового театра», не выдержала сравнения, и победа осталась за Художественным театром.

С этого вечера имя В. И. Качалова заблистало в искусстве.

Монологи Берендея, его сцена с Купавой и со Снегурочкой, его суд над изменником Мизгирем и приговор об изгнании с каждой минутой все более поднимали настроение в зрительном зале. Со сцены веяло такой очаровательной простотой и красотой, что все восторженно и долго рукоплескали режиссеру, артистам и молодому дебютанту, еще час тому назад никому не ведомому в Москве Качалову, вскоре ставшему любимейшим артистом.

А за несколько месяцев перед этим победным вечером тот же Качалов, приехав из провинции на службу в Художественный театр, читал здесь в виде пробы отрывки из ролей Грозного и Годунова, желая блеснуть перед Москвой своими успехами в Казани. Но заслужил такой приговор Станиславского:

— Нет. Мы чужие друг другу люди. Мы говорим на разных языках.

Все эти месяцы Качалов ежедневно посещал репетиции, всматривался в актеров, вдумывался в то особенное, что составляло самую суть Художественного театра. Никаких ролей ему предложено не было, и он, несмотря на годовой контракт, оставался совершенно бездеятельным и чужим. Но он целые дни просиживал на репетициях «Снегурочки», слушая возгласы и замечания режиссера, молчал и думал, пока однажды не предложил ему Станиславский попробовать роль Берендея.

— У нас ничего не выходит из Берендея. Все пробовали — не ладится. Попробуйте хоть вы.

И Качалов попробовал.

После первых же монологов и сцены с Купавой раздался взрыв аплодисментов репетирующих актеров, и Станиславский, сияя от радости, обнял его и воскликнул:

— Вы — наш! Вы всё поняли! У нас теперь есть царь Берендей!

С этого и началась слава В. И. Качалова.

Он исполнял самые ответственные и ведущие роли, разнообразные и многочисленные, и всегда был на исключительной высоте.

Когда он был уже знаменит, ему было предложено, на условиях крайне заманчивых, перейти в иной театр. Но Качалов ответил отказом.

— Станиславский, — писал он в ответ, — разбудил во мне художника, он показал мне такие артистические перспективы, какие никогда мне и не мерещились какие никогда без него не развернулись бы передо мной. Это дорого, это обязывает, это вызывает благодарность.

Все это так характерно для прекрасного нравственного облика Василия Ивановича Качалова, для его огромного артистического, кристально чистого и честного имени.

V

В жизни Александр Родионович Артемьев, на сцене Артем, прослужил в Художественном театре шестнадцать сезонов со дня первого спектакля, в котором он участвовал в роли Курюкова в «Царе Федоре». Артем — не только артист в буквальном смысле этого слова, а редкая художественная индивидуальность, которые рождаются единицами. Конечно, его роли будут хорошо играть другие артисты, но так играть, как Артем, никто не будет, ибо творчество его было полно оригинальности. «Комизм Артема, выливавшийся ярко в жесте и мимике, не был сух и груб, а сдабривался чертами, ему одному свойственными, претворяясь в истинно художественное творчество», — так характеризует его К. С. Станиславский, с которым они когда-то в ранней юности выступали вместе на подмостках любительской сцены в «Лесе».

Станиславский играл Несчастливцева, а Артем — Аркашку. По словам художника М. В. Нестерова, он играл Аркашку так потрясающе хорошо, что, по настоянию Ермоловой, ему предложено было поступите сцену Малого театра на амплуа только что умершего тогда Шуйского. Но для этого нужно было оставить службу в гимназии, где Артем был учителем чистописания, да и жена отговаривала: «Театр дело неверное; выслужи сначала пенсию, тогда и поступай в театр. И Артем остался учителем, но любимого дела своего не бросал и подвизался на любительских сценах вплоть до основания МХТ, куда он вступил с первого дня его основания в возрасте пятидесяти семи лет и ушел из него и одновременно из жизни семидесятидвухлетним стариком. Умер он 29 мая 1914 года. Очень любил его и ценил А. П. Чехов, считая Артема выдающимся исполнителем ролей русского репертуара. К театральной работе Артем относился с щепетильной аккуратностью, никогда не опаздывал на репетиции, никогда не являлся не зная роли, а ролей он переиграл много. Встреча с Чеховым и работа в Художественном театре дали Артему материал для создания специфически «артемовских» ролей чеховского репертуара. Исполнение Артема в свою очередь влияло и на творчество Чехова: Фирс «Вишневого сада» был задуман и написан — по Артему и для Артема.