Йожеф Лендел - Незабудки (Рассказы)

• Название: Незабудки (Рассказы)
• Автор: Йожеф Лендел
• Издательство: Известия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1990
• ISBN: 5-206-00040-Х

Йожеф Лендел (1896–1975) — известный венгерский писатель, один из основателей Венгерской коммунистической партии, активный участник пролетарской революции 1919 года.

После поражения Венгерской Советской Республики эмигрировал в Австрию, затем в Берлин, в 1930 году переехал в Москву.

В 1938 году по ложному обвинению был арестован. Реабилитирован в 1955 году. Пройдя через все ужасы тюремного и лагерного существования, перенеся невзгоды долгих лет ссылки, Йожеф Лендел сохранил неколебимую веру в коммунистические идеалы, любовь к нашей стране и советскому народу.

Рассказы сборника переносят читателя на Крайний Север и в сибирскую тайгу, вскрывают разнообразные грани человеческого характера, проявляющиеся в экстремальных условиях. Лендел далек от нагнетания ужасов, смакования темных сторон действительности, прямого морализирования; для его повествования характерны полутона, лиризм, психологическая глубина.

---

Прихрамывая, председатель направился к крыльцу. Чужак последовал за ним. Председатель с опаской, какая в крови у каждого бывалого фронтовика, поглядывал на идущего чуть позади человека.

Они присели на ступеньку крыльца. Председатель снова извлек из кармана пачку папирос и протянул чужаку; тот на сей раз не отказался.

— Хорошо бы уладить это дело полюбовно, — сказал председатель. Теперь в тоне его не слышалось какой бы то ни было официальности.

— Я своему слову хозяин: уплачу меру зерна.

— Уж больно настырный он, этот Евсей. — Председатель потер ладонью тщательно выбритые, бледные щеки.

— Велел Мише передать, что скорее застрелит собаку, чем продаст.

— Вот уж никогда не поверю! — весело засмеялся председатель. — Да он всю жизнь пуделял!

— Такой охотник гораздо опаснее, — помрачнел чужак. — Этот сперва свяжет жертву, а уж потом застрелит.

— Попробую вправить ему мозги. Гм… — Председатель умолк, пристально изучая сидящего рядом человека. — А вы не согласились бы пойти в лесничие? Тайги вы, я вижу, не боитесь. А Евсей давно просит перевести его на птицеферму. Оно и понятно: там за него баба вкалывать станет. Ну да неважно. От него проку, как от козла молока…

— Вам виднее. А что до меня, то я согласен.

— Вот и уладим все после жатвы. Если угля заготовите впрок… Договорились?

— Ладно.

Когда Андраш, подрядившись в углежоги, впервые ехал с Мишкой в тайгу, весна только-только начиналась. На лесных прогалинах топорщилась бурая прошлогодняя трава, и лишь по обочинам дороги густой желтой россыпью золотились одуванчики. Вдалеке, на пахотном поле, надсадно гудел и фыркал трактор, но у заимки, на дне распадка вокруг родника белые проплешины снега противоборствовали наступающему теплу.

За это время короткая весенняя пора давно миновала, верхушки елей покрылись светлой зеленью молодых ростков, а желтые головки одуванчиков поседели и распушились шарами. Жухлая прошлогодняя трава на полянах ушла под молодую поросль, а когда углежоги углублялись в тайгу за дровами, в тенистых местах тележные колеса безжалостно давили пестрые орхидеи — наполовину лимонно-желтые, наполовину коричневые. Там же, где тайга становилась непроходимой, у подножья вековых деревьев-великанов, словно заколдованные, неподвижно стояли орхидеи темно-красного цвета. Комары и мошка плотной бурой завесой вились над таежными красавицами.

Пора цветения — самое трудное время в тайге. Зной и духота нещадно терзали углежогов, по лицам их под накомарниками непрестанно струился пот. Несчастная лошадь крутила шеей, трясла головой, вскидывала рыжеватую гриву, обмахивалась хвостом. Сильная, работящая кобыла обычно отличалась спокойным нравом, но теперь уголки глаз ее были забиты мошкой, а в лоб, шею и спину впивались кровожадные слепни.

Углежоги обмазывали лицо и шею смолой: она защищала от укусов надежнее, чем накомарник. Мошку вокруг глаз лошади приходилось стирать ладонью. Мишка прикрепил к хомуту, подпруге и оглоблям березовые ветки; они опахалами колыхались от резких, нервных движений лошади.

Но и это мало помогало. Грузить дрова на телегу стало гораздо труднее. Измученное животное не в силах было ни минуты устоять на месте и ухитрялось дернуть телегу как раз в тот момент, когда углежоги собирались взвалить на нее поднятое бревно. Приходилось опускать бревно на землю и подавать лошадь назад либо, продираясь через подлесок, тащить тяжеленное дерево к неудобно ставшей телеге.

Люди исходили потом, расчесывали зудящую от укусов кожу. Чужак сносил страдания молча, Мишка облегчал душу замысловатыми, хотя и беззлобными ругательствами. Обоим противен был весь свет, только друг к другу и к лошади никакой неприязни не испытывали. И по-прежнему каждый из них норовил подставить плечо под тот конец бревна, что потяжелее…

Летние дни, хотя и стали долгими, пролетали один за другим незаметно. Издалека, с полей, доносились гудение молотилки и шум комбайна: углежоги распознавали их по звуку.

В одну из ночей ощенилась Найда. Мишка, по обыкновению, наблюдал за угольными кучами, когда вдруг заметил, что Найда забилась под крыльцо, стараясь укрыться поглубже за ступеньками. Он осторожно, чтобы не вспугнуть суку, издали кинул ей охапку соломы, а на заре разбудил напарника.

— Эй, Андраш, вставай! У нас прибавление семейства.

— А? Что? — вскинулся тот.

— Глянь-ка под крыльцо.

Андраш вскочил и, как был, босиком выбежал наружу.

— Не суйся близко. Рычит, будто сроду нас не видала.

Найда даже Андраша не подпустила к своему логову, так что ему не удалось рассмотреть щенят.

На другой день Мишку отозвали в село: требовалось протопить овин: Чужак с Найдой и слепыми кутятами остался на заимке — дожидаться, пока выгорят дрова, и выбрать из ям готовый уголь.

От зари до зари с полей доносился отдаленный гул уборочных машин. Чужак не хотел слышать и все же невольно прислушивался к этим отзвукам многолюдной жаркой страды. На душе оседали обида и горечь. Поначалу все складывалось не по его желанию, но теперь он и сам предпочел бы держаться в стороне от людей. «Радоваться надо, что так сложилось, — подбадривал он себя. — Одному даже лучше, чем вдвоем». Оно бы и верно, вот только одно непонятно: что его заставляло без конца твердить себе эти самоуговоры?

Собака со щенятами под брюхом молча лежала в логове и лишь глазами или чуть заметно вильнув хвостом благодарила за еду.

Работа подошла к концу. Теперь дело было за возчиком: забрать готовый уголь, инструменты, ну и, наконец, прихватить самого углежога. Щенят он всех оставил в живых, рассчитывая столковаться с Евсеем, когда переедет в село.

Медленно тянулись день за днем. Очевидно, в самый разгар страды всем было не до него.

Да он и не жалел об этом, подыскав себе полезное и спокойное занятие: вытесывать топорища из ровного, без сучков, березового чурбака. Топорища получались ладные, хорошо ложились в ладонь: тогда вся сила лесоруба приходилась на острие топора. Только плотник или лесоруб способен по-настоящему оценить такое вот сноровисто вытесанное топорище. Вдобавок ко всему эта работа хорошо оплачивалась. Осколком стекла, найденным возле сруба, чужак ровно отскоблил рукоятки, а окончательно отполирует их жесткая, натруженная ладонь человека. Приготовил он подарок и для Мишкиной жены: две толкушки для картофеля — одну маленькую, другую побольше — и берестяную солоницу. Теперь он мог спокойно отлучаться от потушенных угольных ям и во время своих блужданий по тайге приглядел штук пять березок, верхушки которых как нельзя лучше годились для сенных вил. Вместе с Мишкой они постоянно высматривали подходящие развилки у верхушек берез — с вилами в хозяйстве было туговато, — и вот лишь теперь, бродя в одиночку, он наткнулся на нужные заготовки.

Сидя на ступеньке крыльца, он вырезал вилы, с помощью распорок и бечевки придавал им должную форму и складывал на крыше для просушки.

Миновала неделя, а возчик за углем все не ехал, и снабжать чужака едой тоже никто не торопился. Хорошо еще, что пока оставалась картошка, да мука и соль тоже не вышли. Он пек лепешки, варил похлебку. Собаку кормил три раза на дню.

В лесу пошла земляника и дикий мед попадался, но не мужское это занятие — кланяться каждой ягодке, да и как-то не тянуло на лакомства.

Он придумал себе новое дело: собирал мох на самом дне распадка, там, где родниковая вода растекается тоненькими ручейками. Наполнив пышными, упругими подушками мха мешок из-под картошки, он носил его к дому и заостренной деревянной лопаткой конопатил зазоры и щели меж усохших бревен. Как знать, вдруг да придется тут зимовать, если он и вправду заделается лесничим.

В один прекрасный день Найда подпустила его посмотреть щенят. Каштановые, в черных пятнах, плотные, пушистые клубочки — жаркие, слепые сгустки жизни. Он погладил малышей. Найда лизнула ему руки, ее глаза говорили: «Я тебе доверяю».

Он сидел, как обычно, на верхней приступке, вырезывая очередную поделку. Внизу, под крыльцом, возились и пищали щенята. Вдруг Найда сердито зарычала, почуяв чужих: сквозь заросли деревьев и кустарников к заимке пробиралась ватага ребятишек-школьников. Вскоре отчетливо донеслась их перекличка. Обилие земляники, видимо, задержало их, потому что они еще не скоро появились на полянке перед домом.

Ребятишек было пятеро, у каждого в руках ведерко, но ведерки легко раскачивались на ходу: похоже, ягоды уже отправились в рот. Паренек постарше хотел было подойти поближе, однако злобное рычанье Найды удержало его.

— Дядя Андраш, вам велено передать, чтобы вы сегодня же перебирались в село. Вам дадут трех лошадей, а то зерна так много намолотили, что некому возить, — залпом, словно заученный урок, выпалил мальчонка.