Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

— Ты права. Это к исполнению желаний. И раз всевышний ниспослал свою благодать на меня и, кто знает, может, на многих других, значит, настал долгожданный час. Послушай же, что я тебе скажу…

Женщина взяла в свои руки руку Кудрета и принялась нежно гладить ее.

— Приказывай, мой султан!

— Ходжу-эфенди, который ночью во сне отвел меня в мечеть Аль-Азхар, я беру к себе в камеру. Но бедняга облачен в жалкие лохмотья, от него дурно пахнет — да не разгневается на меня аллах! Так что сегодня же купи ему белье: две пары кальсон, майку, две сорочки, носки и две пижамы. К вечеру все это принеси или передай с кем-нибудь. Тогда можно будет сразу же отправить его в баню. Только что он вместе со мной завтракал. Посмотрела бы ты, как он уплетал, глазам бы своим не поверила. Ну и обжора!

— Кудрет!

— Что, душечка?

— Не подобает так говорить о посланце всевышнего, если даже это и правда.

— Знаю, что не подобает, но ведь здесь никого нет, кроме нас с тобой.

— А всевидящее око?

— Ты абсолютно права, — спохватился Кудрет. — Я не должен был так непочтительно отзываться о ходже.

Нефисе обещала немедленно прислать все необходимое для ходжи с посыльным адвоката, который был одновременно и председателем вилайетского комитета партии. Потом спросила, когда же наконец Кудрет сможет отлучаться на ночь из тюрьмы.

Кудрет моментально сообразил, что надо ответить, и сказал:

— В принципе это дело решенное.

— И все-таки — когда же?

— Видишь ли, эти анкарские чиновники только что уехали. Посмотрим, что будет дальше. Пусть все успокоится, уладится. Впрочем…

— Впрочем?

— Сомнительно, чтобы уладилось.

— В чем дело?

— В том, что все обернулось теперь против начальника тюрьмы. Ты ведь знаешь, что до недавнего времени на тюремном дворе резали скот, торговали мясом. Торговля наркотиками и ножами не была секретом даже для глухого султана.

— А взятка в пятьдесят тысяч?

Кудрет усмехнулся.

— Милая, дорогая моя женушка, неужели и ты в это поверила?

«Женушка»? Как приятно слышать это слово! Нефисе кинулась Кудрету на шею, однако не забыла спросить:

— Что это значит? Разве ты ему не дал денег?

Чмокнув ее в губы, Кудрет сказал:

— Посмотри-ка мне в глаза!

— Смотрю и словно хмелею…

— Я тоже… Но ты скажи, похож я на глупца? Да я ему не то что пятидесяти тысяч лир, пятидесяти курушей не дал бы!

— Вот как?

Он вынул из кармана чековую книжку и протянул ей.

— Взгляни. Что здесь написано?

— Сорок пять тысяч. А почему не пятьдесят?

— Но ведь я посылал Идриса в Стамбул по своим делам. Пришлось дать ему пять тысяч…

Нефисе прижалась к Кудрету, стала целовать его.

— Почему ты так холоден со мной?

— Боюсь, что от поцелуев ты потеряешь свою свежесть…

— Не беспокойся! — с досадой выкрикнула Нефисе. — Мне ничего не сделается! Только не могу я больше так, Кудрет… Ты по ночам мне снишься. Я как сумасшедшая! — Она быстро встала и закрыла дверь.

— Открой сейчас же! — приказал Кудрет.

— Зачем?

— Сейчас нельзя…

— Почему?

— Нельзя — и все!

Нефисе нервно дернула плечами:

— Не могу больше, не могу, не могу…

Кудрет встал, открыл дверь и вернулся на место.

Прислонившись к стене, женщина смотрела на него глазами, полными страсти.

— Противный!

Она, пожалуй, снова попыталась бы закрыть дверь, если бы в этот момент не вошел начальник тюрьмы.

— Что с тобой, сестрица? Ты сердишься? — спросил начальник, заметив, как горят глаза женщины.

— Разве я могу на него сердиться? — ответила Нефисе.

Кудрет тут же изложил начальнику свою просьбу. В камере восемь сидит ходжа Акязылы. Этот ходжа ночью явился Кудрету во сне и отвел его в мечеть Аль-Азхар, где какой-то голос приказал Кудрету совершить намаз. И теперь просто невозможно бросить на произвол судьбы ходжу, человека бедного, но святого. Это неугодно аллаху…

Начальник тюрьмы невольно улыбнулся, вспомнив, за что Акязылы сидит в тюрьме. То же самое пришло на ум и Кудрету, но посмаковать это при женщине они не могли, и Кудрет повернулся к Нефисе:

— Значит, пришлешь, что я велел?

— А если я сама принесу?

— Лучше завтра приходи, — подмигнул Кудрет. Поняв это, как ей хотелось, Нефисе смиренно проговорила:

— Хорошо. Значит, две пары кальсон, две рубашки, сорочка, пижамы… ну и шлепанцы…

— Конечно, конечно.

— Сегодня же пришлю.

— Действуй!

Как только Нефисе вышла, Кудрет спросил:

— Ты почему смеялся? Потому что святой отец — мужеложец?

Начальник тюрьмы был ярым сторонником однопартийной системы с единым и неизменным шефом и не верил в «димакратию», считая, что эта затея окажется такой же зыбкой, какой в свое время оказалось создание Народно-либеральной партии. Он тем более не верил в демократию, потому что часто слышал, как действуют, правда не в открытую, служители культа, пользуясь ослаблением престижа однопартийной системы. Они по-прежнему вымогали у людей деньги, организовав тайком курсы по изучению Корана, и до того обнаглели, что грешили со своими же учениками, как этот ходжа Акязылы. Кстати, Акязылы сразу во всем сознался: «Пусть всемогущий аллах, бейим, не допустит лжи. Было дело, только не я один виноват. А все свалили на меня одного!»

Кудрет слушал начальника с улыбкой, а потом заметил:

— Дорогой мой, мне-то какое дело до моральных устоев этого ходжи?

— Допустим. Но где же вера? Где благочестивость?

— Знаешь, начальник, что я тебе скажу? Если время не в ладах с тобой, так ты поладь со временем!

— А вы-то сами верите в подобные вещи?

— В однопартийную систему и единого и неизменного шефа?

— Я лично верю.

— А я не верю. Но оставим этот разговор. Мне хотелось бы, чтобы ты перевел сейчас этого типа в мою камеру, а затем дал бы нам камеру на двоих!

— Зачем это тебе понадобилось? — хитро подмигнул начальник.

— Просто так. Буду там молиться…

— Может, поселить с тобой красивого паренька из камеры для несовершеннолетних?

— Брось шутки! Так дашь камеру на двоих?

— Не имею права.

— Почему?

— Нельзя. Все эти камеры предназначены для смертников и приговоренных к строгому режиму изоляции. Впрочем, если тебе так уж хочется, подай прошение на мое имя. Напиши, что в общих камерах часто возникают бурные споры о политике, а это может привести к преступлению. Вот ты и просишь перевести тебя в одиночную камеру. Договорились?

— Ладно. Но зачем прошение?

— Я его направлю, как положено, в прокуратуру. Прокурор рассмотрит, наложит резолюцию и вернет мне. А уж на основании этой резолюции…

— Ясно. Но как быть с ходжой?

— Он меня интересует меньше всего.

— Так пусть заинтересует…

— Дорогой мой, будем откровенны: неужели вам необходимо вместе ночевать?

— Нет, конечно. Но он стал бы моим верным другом.

— Утром, когда отпирают камеры, он сможет приходить к тебе хоть на весь день.

— Если захочет.

— Разумеется. Общение в нашей тюрьме не запрещено.

— В таком случае вопрос исчерпан. А прошение написать сейчас или лучше вечером, тогда завтра с утра…

— Как тебе угодно.

Ожидая в кабинете начальника посыльного от председателя вилайетского комитета партии, с которым Нефисе обещала прислать все необходимое для ходжи, Кудрет написал письма Сэме, Дюрдане и Длинному — короткие, деловые, составленные таким образом, чтобы ни при каких обстоятельствах не смогли послужить материалом для шантажа. Он писал, что в настоящее время их приезд нецелесообразен, но, когда положение изменится, он вызовет их письмом или телеграммой, а также от души благодарил за внимание и заботу.

— Сынок, — сказал Кудрет явившемуся на его зов слуге, — наклей, пожалуйста, марки и поскорей опусти эти письма в почтовый ящик.

— Не извольте беспокоиться, эфендим, — ответил молодой человек, — будет сделано без промедления.

В тот же вечер Кудрет отправил ходжу в тюремную баню, велел хорошенько вымыться и надеть все новое. После бани ходжу было трудно узнать — он так и светился чистотой.

— Ах, бей-эфенди, если бы судьба поместила нас в отдельную камеру!

Кудрет понимающе кивнул:

— Для начала и это неплохо. А потом все будет так, как вы пожелаете.

— Иншаллах, иншаллах!

— Я обращусь к прокурору. Пусть не сразу, но и это дело мы провернем. А потом уж вместе с вами, а то и со всем народом начнем молиться, творить намазы, отбивать поклоны и возносить хвалу и благодарение всевышнему. Не так ли?

— Всеконечно, дорогой эфендим, всеконечно!

— Начальник-то благоволит к тебе. Считает, что ты не виноват в том деле, какое тебе пришили.

— Благоволит? — удивился Акязылы.