Юрий Безелянский - Улыбка Джоконды: Книга о художниках

• Название: Улыбка Джоконды: Книга о художниках
• Автор: Юрий Безелянский
• Издательство: Радуга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-05-004742-0

«Улыбка Джоконды» – книга о живописцах. Под одной обложкой собраны литературные портреты девяти знаменитых художников Запада и пяти российских, от Леонардо да Винчи до Константина Сомова. Реалисты, импрессионисты, модернисты и великий сюрреалист Сальвадор Дали… Все они представлены в полноте и биении жизни, со своими страстями и страданиями, с любовными увлечениями и поисками своего места в искусстве. А открывается книга интригующим исследованием самого популярного в мире полотна – портрета Моны Лизы. Это почти детективная история о том, как создавалась картина, кто на ней изображен, как уже 500 лет длятся попытки разгадать загадочную улыбку Джоконды, как была украдена картина, и о многом другом, что интересно не только любителям живописи, но и массовому читателю.

---

Жена и дочь Алексея Суворина, увидев портрет мужа и отца, заявили, что они в растерянности, ибо «не знают, где живой и где нарисованный Алексей Сергеевич».

Чем больше росла слава Крамского как блестящего портретиста, тем сильнее он страдал. И в этом заключен своеобразный парадокс Крамского. Его титуловали великим портретистом, а он утверждал, что эти «постылые» портреты отвлекают его от подлинного творчества, от настоящего дела. Но «настоящего дела» он так и не создал, да оно и к лучшему: портреты Крамского составляют гордость русской живописной школы.

В Европе

Парижские письма Репина распаляли воображение Крамского, и он тоже отправился в мае 1876 года в Мекку мирового искусства – в Париж. Ехал через Вену, Рим и Неаполь. Осматривал выставки, салоны, вернисажи. Классика ему безумно нравилась («Сикстинская мадонна» Рафаэля вызвала в Крамском настоящее потрясение), зато работы современных мастеров…

Вот характерный отрывок из одного его письма: «Во всем Салоне в числе почти 2000 №№ наберется вещей действительно хороших и, пожалуй, оригинальных 15, много 20, остальное хорошее 200 №№ будет все избитое, известное и давно получившее право гражданства, словом, пережеванное, – это обыкновенный европейский уровень – масса. Остальное плохо, нахально, глупо или вычурно, крикливо…»

Интересна реакция Крамского на полотна импрессионистов, которых он называет почему-то «емпрессионалистами»: «Несомненно, что будущее за ними… Только, знаете, нам оно немножко рано: наш желудок просит обыкновенных блюд, свежих и здоровых…»

Путешествовать и знакомиться с объектами чужой культуры нравится Крамскому, но на это у художника нет ни времени, ни средств. Своему коллеге Михаилу Дьяконову он однажды сказал в сердцах:

– Я бы, кажется, и сам отправился вокруг света, хоть на аэростате, да разве выберешься: семья, мастерская, летом дача, старшие в гимназии, дочка – скоро барышня, младший сынок Марк болеет, сегодня опять ночью плакал. Всюду плати…

Семейная жизнь с фарфоровыми чашками

Настал момент рассказать о частной жизни Ивана Николаевича. В ней нет никаких любовных похождений и приключений. Весь темперамент художника ушел на художническую и организаторскую деятельность. Выражаясь фрейдистским языком, все в Крамском сублимировалось в искусство. Его либидо растворилось в красках, холстах и кистях. В ранней юности в Острогожске было увлечение некоей Машенькой. А потом в свои 22 года он встретил женщину, полюбил ее и женился на ней. Прожил с ней до самой смерти, обзавелся кучей детей, опять же теми пресловутыми фарфоровыми чашками… Был ли счастлив в браке? И да, и нет. Оставим в стороне тонкости совместного проживания, в случае с Крамским не это главное, главное – его выбор любимой женщины.

Софью Прохорову Крамской увидел в доме своего приятеля-художника в 1859 году. Была она там в качестве не то возлюбленной, не то содержанки, не то просто приходящей женщины, скрашивавшей на несколько часов невеселый быт вечно нуждающегося художника, а заодно и позировавшей ему как модель.

Приятель Крамского в отсутствие Софьи пренебрежительно рассказывал о ней, что вот-де прилипла ко мне, а я с ней поступаю то так, то эдак. Крамской слушал и возмущался в глубине души: такая хорошая молодая женщина – и так нехорошо с ней поступают, как с вещью, а ведь наверняка у нее есть душа…

Через три года Крамской совершил «подвиг»: взял да и женился на приглянувшейся ему Софье, не то чтобы отбил ее у своего приятеля, нет, все произошло по взаимному влечению, более нравственному, нежели плотскому. «Я не очарован и не влюблен, а люблю просто и обыкновенно, по-человечески, всеми силами души…» – так признавался Крамской.

Кроме чувств, была тут и другая подоплека. Крамской поступил в духе своего времени: «спас» женщину, вывел ее из материальной зависимости и предоставил ей возможность жить нормально – иметь свой дом, мужа, детей, быть не содержанкой, а именно хозяйкой.

Жили они вроде бы вполне благополучно. На первых порах Софья Николаевна выступала как основная хозяйка в Артели художников-бунтовщиков, а потом заимела свой собственный дом и зажила уже совсем барыней, женой модного художника, при немалых деньгах, что не могло ей не льстить.

Линия жизни у Софьи Николаевны была проста: ей, бедной девушке, как ныне принято выражаться, обломилось счастье, и она купалась в нем до тех пор, пока не одолели заботы, тревоги и утраты – неизбежный финал любой человеческой судьбы. А вначале все было замечательно. Крамской писал: «Ее интересы – мои интересы, и наоборот, все, что меня трогает, интересует и радует в жизни, в искусстве и везде… не чуждо и ей… которая кушает в жизни одинаковый хлеб со мной и находит, что это не только не скучно и бедно, но весело, сытно и здорово» – так писал Крамской своему лучшему другу той поры Туликову.

И все же художник, совершив свой смелый гражданско-любовный подвиг, всю жизнь терзался мыслью по поводу другого, первого мужчины своей жены. Когда этот первый умер, Крамской написал Софье Николаевне примечательные слова: «Я не рад его смерти, но мне легче на свете без него…»

Сколько душевной муки в этом интимном признании, ведь сознание постоянно буравит мысль: «падшая… падшая…» А он не только не бросил в нее камень, но милосердно ее поднял. И далее Крамской пишет: «Мне, стало быть, только и выпало в жизни – подбирать на дороге, что бросят для меня другие. Сколько темного и страшного мучило меня. Ведь я тоже человек, ведь я хочу любви чистой, а мне…»

Можно себе представить, через что переступил Крамской.

Итак, любил. Терзался. И рисовал жену. На одних портретах она похожа на Веру Павловну из «Что делать?»: благородная сдержанность и духовная сосредоточенность, но за этим угадывается и пылкий темперамент. На других холстах выглядит иной: худенькая угловатая девочка, почти подросток, явно прогладывает податливая и покорная глина – лепи, что хочешь… «Она готова радом со мной идти во всю жизнь, на каких условиях я хочу», – отмечал Крамской.

Обмолвка об «условиях» тоже весьма примечательна.

Однако оставим, как договорились ранее, детали в стороне. Выделим главное: дом, семья, дети… И соответственно постоянные разговоры о деньгах, о болезнях. Как же без болезней? Да и не только болезни. Умирает сын Марк. За ним – Иван. В 1884 году Крамской пишет картину «Неутешное горе». В центре полотна женщина (жена?) оплакивает потерю ребенка. Драма утраты. Драма разлуки навечно…

«Купите меня, пока не испортился…»

Процитируем отрывок из монографии Владимира Порудоминского «Крамской» из серии «Жизнь в искусстве» (1974):

«Годы проходят. Крамской вроде бы вполне благополучен, знаменит и даже очень знаменит. Современники говорят, что Иван Николаевич «в зените своей славы». Но прожитые годы, хлопоты общественные и семейные, бремя вожатого, обязанность думать за всех, за все искусство русское, которую он добровольно на себя возложил, портреты, которые его прославляют, заказы поселили в душе его усталость и отчаяние. «Продолжение в следующей книге», – обещал Крамской, объясняя «Христа в пустыне». Но годы проходят, продолжения не следует…»

Крамской несколько лет носился с идеей написать картину «Хохот» (другое название: «Радуйся, царю иудейский»), и огромное полотно (почти 4x5 м) начато, но так и не закончено. Что значит «Хохот»? Христа не только не понимают, но и осмеивают, глумятся над ним – и римляне, и простой народ Иудеи.

«Хохот» – это попрание всего идеального, гармонического, красивого. «Хохот» – торжество всего прозаического, низменного, пошлого.

Крамской вложил в свою картину много душевных сил, но завершить ее так и не смог: философская тема холста требовала глубокого погружения в нее, а на это у художника не было ни сил, ни времени. Повседневные заботы, нужда в деньгах поглощали его целиком. Он залезает в долги, строит дачу на Сиверской, перевозит туда огромный холст и… закрывает его коленкоровым занавесом, оставляя до лучших, спокойных времен, когда не будет отвлекаться на житейские мелочи. Но лучшие времена так и не настают.

Крамской обращается ко многим «тузам» – меценатам и богатым людям: помогите! «Купите меня, пока я не испортился; может быть, я даже доходная машинка…» – пишет он Третьякову.

Помощь не приходит, и Крамской продолжает портретировать все и всех. В 1880 году он пишет 11 портретов, в следующем году – 12… «Писать только портреты, сегодня, завтра и т. д., из года в год, и не видеть выхода – это может подействовать удручающе на талант. От этого положения я устал…» – буквально стонет Крамской. «Проклятые портреты», – гневается он. «Мученик портрета», – вторят ему современники. В каталоге на посмертной выставке Крамского было представлено 430 портретов. А всего, как подсчитал Николай Ге, Крамской «нарисовал до 3000 голов».