Юрий Безелянский - Улыбка Джоконды: Книга о художниках

• Название: Улыбка Джоконды: Книга о художниках
• Автор: Юрий Безелянский
• Издательство: Радуга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-05-004742-0

«Улыбка Джоконды» – книга о живописцах. Под одной обложкой собраны литературные портреты девяти знаменитых художников Запада и пяти российских, от Леонардо да Винчи до Константина Сомова. Реалисты, импрессионисты, модернисты и великий сюрреалист Сальвадор Дали… Все они представлены в полноте и биении жизни, со своими страстями и страданиями, с любовными увлечениями и поисками своего места в искусстве. А открывается книга интригующим исследованием самого популярного в мире полотна – портрета Моны Лизы. Это почти детективная история о том, как создавалась картина, кто на ней изображен, как уже 500 лет длятся попытки разгадать загадочную улыбку Джоконды, как была украдена картина, и о многом другом, что интересно не только любителям живописи, но и массовому читателю.

---

Стон сквозь самоиронию.

И в другом письме: «Ах, зачем ты болен, зачем это нужно! Тысячи праздных, гнусных людей пользуются великолепным здоровьем! Бессмыслица…» (5 мая 1897).

Желать в душе и не мочь на деле – конечно, это танталовы муки, ведь Левитану тридцать шесть лет.

И какой же выход? Только один: в безумном увлечении работой, в переключении энергии. Из письма все к тому же «Антонию Премудрому», то бишь Чехову: «Увлекся работой. Муза стала вновь мне отдаваться, и я чувствую себя по сему случаю отлично…» (17 октября 1897).

Для Левитана муза – как истинная женщина: она может «отдаваться», с ней можно вступить в «законный брак», она может «родить» и т. д. Об этом немало можно прочитать в письмах Исаака Ильича. Но, к горькому сожалению для историков, писем осталось мало. Когда Левитан занемог окончательно, из Петербурга приехала Турчанинова, пыталась спасти художника, но все было тщетно. Она смогла лишь дать ему утешение. Да исполнила его волю: уничтожить хранившиеся в его архиве письма Чехова, Коровина и многих других. Погибли и письма Софьи Кувшинниковой.

Когда в 20-е годы Анна Турчанинова собиралась к дочерям в Париж, она решила сжечь в камине и письма Левитана к ней. Ленинградский художник Смелов буквально выпросил их у нее. Но случилось так, что они (а писем было более двухсот) пропали, сохранилась лишь копия одного-единственного. Так что многие детали частной жизни не будут восстановлены никогда. В этом смысле Исааку Левитану повезло куда меньше, чем Александру Пушкину: его «донжуанский список» так и не составлен.

А возможно, и не надо? Жизнь Исаака Левитана можно вписать в четыре глагола: жил, любил, страдал, умер. И все это безвозвратно в прошлом. Остался, правда, еще один, пятый глагол: творил. Поэтому каждый май приходит к нам «Первая зелень». Нас привлекает «Березовая роща». Завораживает «Тихая обитель». И стоим мы, потрясенные, перед картиной «Над вечным покоем». А потом наступает излюбленная художником осень – «Ранняя», «Золотая» и разная прочая, с дождем и тоскою. Это все – Левитан. Он с нами во все времена года.

Искусство или коммерция (Иван Крамской)

…Души изменчивой приметы

Переносить на полотно.

Николай Заболоцкий

Пролог

Живопись любят все. Ну почти все. Одни внимательно рассматривают картины и ищут в них скрытый смысл. Это эстеты. Знатоки. «Восприниматели творчества», по выражению Нечкиной. Другие бегло скользят глазами по холсту, мгновенно приходя в восторг или негодование. Для этой части зрителей искусство делится на две категории: на то, что понятно, и то, что непонятно, а следовательно, чуждо и плохо. Это обычные люди. Масса.

Иван Крамской удовлетворял вкусы как знатоков, так и рядовых зрителей. Для первых – «Христос в пустыне», для вторых – «Незнакомка». И нескончаемая галерея портретов. Лица интересны всем. Опять же, многим любопытно узнать, как одевались в прошлое время, какие фасоны платьев были в моде, бархат или шелк… и т. д.

Живопись живописью, но в контексте сегодняшней жизни, с ее трудностью и даже жестокостью, с пренебрежительным отношением к искусству, небезынтересно взглянуть на жизнь самого автора картин, на знаменитого шестидесятника прошлого века – Ивана Николаевича Крамского. То, что он – художник и критик, теоретик реализма, педагог, организатор Петербургской Артели свободных художников и один из основателей Товарищества передвижных художественных выставок, все это более или менее известно. А вот каким он был человеком, как шел к своему успеху, что творилось в его душе, о чем он думал и чем терзался? Вот об этом попробуем хотя бы немного рассказать. Советские искусствоведы почитали жизнь Крамского за «образец самоотверженного, бескорыстного служения искусству». Ныне многое переоценивается заново да и вообще в ходу скепсис. Возникает сомнение: такое ли уж бескорыстное? Давайте разберемся вместе…

Одержимость маленького провинциала

Кто же виноват, что я, уличный мальчишка, родился в нищете и, не вооруженный ни знанием, ни средствами, поплыл в таком море.

Иван Крамской

Действительно, никто не виноват. У каждого своя судьба. У каждого своя стартовая площадка. Крамской готовился к взлету в глухой провинции. Ну почти глухой.

Когда много лет спустя модного петербургского художника попросят написать автобиографию, Крамской напишет: «Я человек оригинальный: таковым родился». Родился он в Острогожске Воронежской губернии, в «уездном городе, где нет мостовых», в семье потомственных писарей (дед – писарь, отец – писарь), поэтому с детских лет Ванечка Крамской был пристроен к «каллиграфии». Следующая наука была иконопись. Первая живописная работа – «Смерть Ивана Сусанина». Возможно, подвиг Ивана Сусанина и вдохновил юного Крамского на первый его бунт: покинуть острогожскую тихую заводь и отправиться в плавание, в неведомые дали. Ему было 16 лет. В груди кипела «жажда воли и побед». И в дневнике, который он вел, Крамской признавался: «Страшно мне в видимом мире, ужасно пройти без следа!» То есть юноша уже мыслил глобально: непременно оставить свой след в жизни.

У него не было образования, не было знаний, но уже, по его собственным словам, «кулачонки сжимались от самолюбия». Самолюбие (согласно словарю Ожегова, чувство собственного достоинства) переросло в честолюбие (в жажду известности, почестей). Короче говоря, Крамской с младых лет был, как говорим мы сегодня, амбициозен.

Удачей для Крамского обернулась встреча с харьковским фотографом Яковом Данилевским. Он определил «уличного мальчишку» в ретушеры. У Данилевского Крамской прошел прекрасную школу человеческих портретов, ретушировал и раскрашивал сотни фотоснимков. Вместе с фотографом будущий художник много поездил по губерниям и уездам и запасся на будущее огромным жизненным материалом, который позволил ему в дальнейшем работать легко и свободно: глаз был наметан…

Но провинциальные скитания – это всего лишь первая прикидка. Трамплин. А цель у Крамского уже намечена – Петербург. В 1857 году 20-летнего ретушера переманил к себе известный петербургский фотограф Александровский. Затем Крамской работает у другой фотознаменитости, Деньера. Добивается превосходных результатов, и его именуют в кругу петербургских фотографов не иначе, как «бог ретуши». Тут высветлил, там затемнил – и лицо на фотографической карточке почти что сияет. Однако Крамской понимал, что ретушь – это дело вторичное. Он ощущал себя уже уверенным рисовальщиком и мечтал о настоящем творчестве. «О, как я люблю живопись! Милая живопись! Я умру, если не постигну тебя хоть столько, сколько доступно моим способностям… Без живописи внутренняя моя жизнь не может существовать. Живопись!.. В разговоре о ней я воспламеняюсь до последней степени. Она исключительно занимает в это время все мое внутреннее существо – все мои умственные способности, одним словом, всего меня…»

Способности были более чем достаточные, и Крамского приняли в Академию художеств.

Из Академии в Товарищество

Академия с ее ученическим классицизмом мало что дала Крамскому.

– Пуссена копируйте, Рафаэля…

«И странно, Пуссена рекомендовали непременно прежде Рафаэля», – недоумевал Крамской в своих воспоминаниях о годах, проведенных в Академии.

– Не ставить фигуры задом!.. – этот и другие советы учителей-академиков не способствовали расширению художественного кругозора, не раскрепощали фантазии учеников, напротив, держали ее в узких рамках казенного академизма. «Они скорее меня задушат, чем догадаются, что я истинный приверженец искусства», – писал Крамской Стасову о своих наставниках в Академии.

«В 57 году я приехал в Петербург слепым щенком. В 63 году уже настолько подрос, что непременно пожелал свободы, настолько искренно, что готов был употребить все средства, чтобы и другие были свободны».

Следует вспомнить то время, которое стояло на дворе. 60-е годы. Россия бурлит. Технический прогресс стучится в двери, а за дверями – крепостное право. Народники мечтают о счастье для всех людей. Чернышевский пишет свое знаменитое «Что делать?». Обществу, точнее, передовым его слоям, неудержимо захотелось свободы. Вековой гнет (самодержавие, цензура, отсутствие демократических институтов) стал сразу как-то невыносим. Особенно отмечалось брожение умов у студенчества. Вот в этой обстановке Крамской и возглавил известный в истории живописи бунт 9 ноября 1863 года.

А теперь вернемся к фразе Крамского «…чтобы и другие были свободны». Крамской не был по характеру индивидуалистом. Он – ярко выраженный коллективист, лидер, умевший убеждать и вести за собой товарищей, недаром его называли «старшиной», «учителем», «докой». Группа молодых художников во главе с Крамским впервые в истории русского искусства организованно выступила против официальной власти Академии. «Люди, умеющие писать на 1-ю золотую медаль», по выражению Крамского, требовали «дозволения свободного выбора сюжетов». В этом художникам отказали, и тогда они, 14 человек (Богдан Вениг, Николай Дмитриев, Александр Литовченко, Алексей Корзухин, Константин Маковский и другие), превратились в бунтарей: демонстративно вышли из состава Академии. Сняли общую квартиру на Васильевском острове и образовали петербургскую Артель свободных художников. Стали действовать самостоятельно: искали заказы, давали уроки рисования. По уставу Артели 25% денег, полученных за всякую работу, отчислялось в общую кассу.