Дюла Ийеш - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Дюла Ийеш
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

Настоящее издание дает представление о прозе крупнейшего венгерского писателя, чье творчество неоднократно отмечалось премией им. Кошута, Государственной и различными литературными премиями.

Книга «Люди пусты» (1934) рассказывает о жизни венгерского батрачества. Тематически с этим произведением связана повесть «Обед в замке» (1962). В романе-эссе «В ладье Харона» (1967) писатель размышляет о важнейших проблемах человеческого бытия, о смысле жизни, о торжестве человеческого разума, о радости свободного творческого труда.

---

Люди пуст, являясь самыми рьяными почитателями авторитетов, составляют наиважнейший элемент государственности. Конечно, уважительное отношение к авторитетам — тоже результат воспитания, но такого древнего, такого основательного, что ныне оно уже вошло в кровь, пропитало нервную систему и стало почти инстинктом. Нравы то, кто называет это одной из древнейших основных черт характера людей пусты. У нас в семейном кругу я не раз с удивлением слышал, как даже в самых задушевных, самых доверительных разговорах графа называли не иначе, как его сиятельство. У меня и поныне хранится письмо моего двоюродного брата, который дослужился до приказчика, но в один прекрасный день без всяких объяснений был отстранен графом от должности. В письме как раз сообщается об этом возмутительном событии, грубо, с нескрываемым справедливым гневом по адресу графа, но и с суеверным уважением к графскому титулу. «Сейчас выяснилось, — говорится в письме, — что его сиятельство подлый кобель, пес поганый». Помню порицающие взгляды, когда, опять же в тесном семейном кругу, говоря о молодых гостях замка, ухажерах барышень-графинь, я называл их просто «этот Венкхейм», «этот Вимпфен». Лица присутствующих сразу становились беспокойными, напряженными. Вскоре я понял, что «его сиятельство господин Лаци», или уж в самом крайнем случае «его сиятельство Лаци», — предел фамильярности. Оказание почестей не есть дело выбора. Тут не играет роли ни блистательное историческое имя, ни общественное положение. Неправда, что новичков или выскочек встречают с издевкой. В начале этого столетия немало еврейских семей приобрело имения в наших краях. Уже на следующий день после приезда их окружала такая же подобострастная почтительность, как и их предшественников. Словно, въезжая в главные ворота, построенные в стиле псевдобарокко, они чудесным образом превращались в совершенно других людей, как, впрочем, и было на самом деле.

Возможно, простоты ради батраки и давали им в своей среде какие-нибудь клички для домашнего употребления, однако существенно то, что с новыми господами они говорили так же подобострастно, как и с прежними.

Почтение оказывается на всех уровнях. Один мой дальний родственник, почти мой ровесник, вследствие целого ряда чудес и случайностей также окончил среднюю школу. После многих метаний и раздумий (его тоже прочили в священники) он стал судьей, причем весьма скоро, благодаря усердию и действительно блестящим способностям, судьей высокопоставленным. В пору моего отрочества мне довелось видеть, как он гостил у своих родителей. За семейным столом его родной отец и родные братья, бывшие в пусте старшими работниками, а потому люди вообще-то не робкого десятка, едва осмеливались раскрыть рот. Мать, изумленная и растроганная, взирала на него, словно на какое-то неземное существо, как на сошедшего с неба посланца всевышнего. Но больше всего удивило меня поведение самого сына. Он принимал это поклонение и считал его вполне естественным. В силу древнего инстинкта он уже проникся глубочайшим почтением к собственной персоне и держался соответственно. Ел он, как привык есть на банкетах в комитатской управе, и разговаривал к такой же манере. Лишь позднее я со стыдом понял, что и сам перенял этот подобострастный тон и увлеченно разыгрывал презренную комедию, которую зрители смотрели, ничего не понимая, но с тем большим, почти религиозным, восторгом.

Иерархическое почитание более мелких авторитетов и воздействие на личность сознания собственной важности я имел возможность наблюдать и более непосредственным образом. Наша семья может служить примером выбивающихся из низов пустайских семей. Те из нас, кому удалось подняться, поднимались буквально на моих глазах; если кто был уже ступенькой выше, все равно был отмечен печатью прежней среды. В трех поколениях нашей семьи есть представители как самых низших, так и предельно достижимых вершин социального уровня в пусте. Большинство, разумеется, и поныне составляет простой рабочий люд — бедняки, батраки, работники крупных поместий, но есть и хозяин корчмы, и водитель автомобиля, и учитель, и даже один медик. Это своего рода живая лестница, по которой я могу прогуливаться вверх и вниз, если вздумаю заняться изучением расслоения нашего общества. Наивысшего положения достиг один из моих дядьев, второй чиновник в комитатском правлении. Он был ум и гордость всего нашего рода, о нем говорили у нас всегда; он был нашим могущественным покровителем, к которому мы льнули со всеми нашими бедами и невзгодами. Помимо исключительных способностей, своим успехом он был обязан еще и тому, что был «сын народа». На выборах избиратели охотно отдавали свои голоса за некогда босоногого парнишку, а потом завороженно взирали на него; они знали, что господа любят его, что и среди господ он не ударил в грязь лицом.

Еще будучи школяром, я оказался однажды проездом в Д. и решил навестить его на службе. По широкому коридору городской управы я шел к его кабинету. Напротив двери в его кабинет на вытоптанных красных кирпичах пола я увидел с десяток выходных шляп, шапок, бараньих папах, аккуратно уложенных рядком у самой стоны. Я остановился, удивленный, и чуть было не расхохотался. В этот момент со стороны входа приблизился человек, судя по внешности, житель пусты, сиял шапку и, даже не поискав глазами вешалки, хотя в деревенских домах таковые всюду имеются, самым естественным движением поместил ее рядом с другими.

«Не хватало еще для них специальной вешалки! — ответил позднее на мой вопрос один из мелких служащих управы. — И без того так избалованы, что нет с ними сладу». От этого же служащего я узнал, что крестьяне должны оставлять свои головные уборы в коридоре, ибо не раз случалось, что посетители, откашливаясь, от волнения сплевывали прямо в шапки, отчего одного сановника, человека весьма утонченного, стошнило.

В кабинете у дяди тесным рядком, совсем как шапки в коридоре, стояли немолодые уже батраки — депутация из ближней пусты. «Избалованные», переминаясь с ноги на ногу и запинаясь на каждом слове, излагали свою просьбу. Я поймал себя на том, что их страх и смущение каким-то образом передались и мне.

Дядя даже не смотрел на них, он уткнулся в папку с бумагами и что-то чертил пером. Поступал он так либо по доброте душевной, либо зная по опыту, что, взгляни он невольно на кого-нибудь из говоривших, тот и в самом деле не смог бы говорить членораздельно и только бы кряхтел. Речь шла о расходах на какие-то похороны. Батраки хотели получить возмещение этих расходов, так как покойника, или покойников, по сути дела, должны были хоронить местные власти за свой счет.

В весьма кратких и энергичных выражениях им сообщили, что никакого возмещения они не получат, и они тут же заспешили к выходу, скромно и вежливо прощаясь. Уже в дверях я узнал в одном из посетителей нашего близкого родича, двоюродного брата отца, он раскланивался перед дядей еще ниже и подобострастнее других. Я так смутился, почувствовал себя так тягостно, что мне и самому захотелось поскорее на улицу. Получив обычную при таких посещениях крону и поцеловав дяде руку, я без оглядки выскочил вон. Не помня себя от смущения, я потерял эту крону, не дойдя до ближайшего переулка. Впрочем, возможно, я выбросил ее невольно; позднее я только гордился бы этим, но тогда долго выворачивал карманы и, не найдя денег, расплакался от жадности.

Отождествлял ли я себя с жителями пуст хотя бы в силу безотчетного движения души? От этого я был еще далек. Тот, кто отправляется из батрацких лачуг в жизненный путь, чтобы стать человеком, неизбежно сбрасывает с себя и забывает пустайское прошлое, как лягушка — образ головастика. Таков путь развития, и иного пути нет. Тот, кто покидает атмосферу пуст, должен сменить сердце и легкие, иначе в новой среде он погибнет. А если вздумает возвратиться, ему придется обойти чуть ли не весь свет.

Я и сам прошел все стадии этой мучительной метаморфозы и только на шестом или седьмом кругу стал человеком настолько, что отважился не отрекаться от пусты, попытался снова дышать ее воздухом, забросил дворянский перстень с печаткой, который надел мне на палец на одном из этапов этой метаморфозы представитель высшего уровня нашей семьи в несколько торжественной обстановке с довольно смутными комментариями.

В природе все скачкообразно, и, естественно, моя реассимиляция также не обошлась без крайностей. Мне понадобилось стать пламенным оратором на митингах негритянских докеров в Бордо, на берегу Атлантического океана, прежде чем я задался вопросом: ради чего я отправился в путь? Во время вынужденных возвращений домой не только окрестности хлевов и батрацких лачуг, но и самый заход солнца в пусте представлялся мне более тусклым и безотрадным, чем где-либо, прежде чем я смог привезти домой и душу. Прежде чем, свободный от идеализации крестьянства и безмерного восхищения родиной знаменитых репатриантов, я смог оглядеться вокруг. Объективно все рассмотреть. Подобно тому как старый батрак, которого спросишь о чем-нибудь как чужого, незнакомого человека, и он внимательно слушает тебя, доверчиво моргая, и вдруг в один миг обращается перед тобой дядей Пали или дядей Михаем, отлично знакомым и близким тебе с детства, холмы и долы узнавали меня быстрее, чем я их. Кажется подозрительным, когда человек, еще не показав плодов, слишком много говорит о своих «корнях». Возвращающиеся весной в родные края аисты, пролетев над материками прямо, как стрела, часами кружат над своими старыми гнездами, пока наконец не спустятся в них. Чего они опасаются? Тщательно обследуют каждую хворостинку в своем гнезде. Так приближался и я, так обследовал колыбель своего детства — само собой, должно выясниться зачем.