Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

• Название: «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
• Автор: Карл Гершельман
• Издательство: INGRI
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: ISBN-10: 9985-9636-1-X ISBN-13: 978-9985-9636-1-6

Высоко ценимый современниками Карл Карлович Гершельман (1899–1951), русский эмигрант, проживавший в Эстонии и Германии, почти неизвестен читателю дней. Между тем это был разносторонне талантливый человек — литератор и художник, с успехом выступавший как поэт, прозаик, драматург, критик, автор философских эссе, график и акварелист. В книге, которую Вы держите в руках, впервые собраны под одним переплетом стихи, миниатюры, рассказы, пьесы, эссе, литературно-критические и историко-литературные статьи К. К. Гершельмана, как ранее публиковавшиеся на страницах давно ставших раритетами газет и журналов, так и до сих неопубликованные (печатаются по автографам, хранящимся в архиве писателя).

---

«Мы к этому дому, и к этой постели…»[90]

Мы к этому дому, и к этой постели,
И к этому миру привыкнуть успели.

А было — ведь было! — совсем по-иному:
Ни этого мира, ни этого дома,

И было чернее, но чище и шире
В том странно-забытом, дожизненном мире.

Боимся мы смерти, грустим о потере,
И всё же влечемся к таинственной двери,

И всё же тоскуем о странной отчизне,
О странно-забытой, дожизненной жизни…

Но дверь отворилась, взошли на крыльцо,
Нам черное чистое дышит в лицо.

«Не напрасно загорелось золотое…»[91]

Не напрасно загорелось золотое,
Золотое, что мы жизнью называем:
Эти сосны, освеженные зарею,
Это облако с порозовевшим краем.

Эти ведра у колодца, с легким плеском,
С мягким плеском рассыпающие воду,
Гул трамвая за соседним перелеском,
Отдаленный перезвон по небосводу.

Из-за четкого вечернего покоя,
Из-за тучки над колодцем тонкошеим,
Из-за жизни наплывает золотое,
Золотое, что назвать мы не умеем.

«Я почему-то должен рассказать о том…»[92]

Я почему-то должен рассказать о том,
Что за окном — хорошая погода,
Что светло-сер сегодня за окном
Покатый купол небосвода.

Что косо освещен соседний дом,
На крыше кот уселся рыжий.
Мне почему-то надо рассказать о том,
Что я живу и крышу эту вижу.

«Этот мир, где Пушкин и Шекспир…»[93]

Этот мир, где Пушкин и Шекспир,
Где зубная боль и поцелуи,
Где сижу я, удивленный, и слежу я,
Этот странный, этот четкий мир…

Сам в себе, как в театральной ложе,
С каждым днем внимательней и строже,
Я слежу. — Сравнительно большой
Проплывает мир передо мной.

Проплывает отрочеством дальним
(Лодка над рекою и купальня),
Проплывает поцелуем у ворот
(Очень близкая щека и рот),

И войною девятнадцатого года
(На рассвете — рокот пушек по шоссе),
Папиросою ночного перехода,
Конской гривою в росе.

Проплывает этим садом и окном,
Лампою над письменным столом,
Этим стулом проплывает, торжествуя,
Где сижу я, удивленный, и слежу я.

Сам в себе, как в ложе театральной,
С каждым днем и строже и печальней,
С каждым днем и чище и нежней, —
Из прозрачной глубины моей.

«Я доверьем горд несравненным…»[94]

Я доверьем горд несравненным:
Чья-то строящая любовь
Мне вручила клочок вселенной —
Эти звезды и эту кровь.

Сам себе я дан без условий,
Лишь один завет берегу:
Из порученных звезд и крови
Сделать лучшее, что смогу.

Сделать лучшее, что сумею,
На свой собственный риск. — И вновь
В руки прежние, холодея,
Возвратить и звезды, и кровь.

«Удалось однажды родиться…»[95]

Удалось однажды родиться.
Обещали: жизнь впереди.
От надежд голова кружится.
Сколько силы в плечах, груди.

Вот и юность. — Теперь уже скоро.
Вот и старость. — Где же? Когда?
За окном: решетка забора,
Телефонные провода.

Это всё? — Конечно, до гроба.
Это жизнь? — А что же? — Она.
Значит, это лишь так, для пробы.
Значит, будет еще одна.

«В единственном, но далеко не настоящем мире…»[96]

В единственном, но далеко не настоящем мире
Оранжев был закат.
В весело-алых сандалетах по квартире
Она прошла, и не придет назад.

Сижу, курю и жду. Закат вздымается всё шире.
Лишь через много лет
В несуществующем, но настоящем мире
Я развяжу завязки сандалет.

«Говорят, что были фараоны…»[97]

Говорят, что были фараоны,
Что вселенная стоит мильоны лет.
Может быть. Но все эти мильоны
Не мои. До них мне дела нет.

Мир возник сравнительно недавно.
С тридцать лет назад. Исподтишка
В детской разгорелся, своенравный,
Храпом няниным и лампой ночника.

И уйдет он так же неприметно:
Вместе с стульями и грохотом планет
Рассосется в теми беспросветной
Через десять, двадцать, тридцать лет.

«Было просто, очень просто…»[98]

Было просто, очень просто:
Стол перед окном.
Человек большого роста
В кресле за окном.

Мягкое текло сиянье
Пасмурного дня.
Было нечто без названья —
Были мир и я.

«А самое главное? — Вот что…»[99]

А самое главное? — Вот что:
Я живу и жизнь хороша,
Утром — солнце из сада. Ночью —
Робкий шорох карандаша.

Кто-то вывел меня из потемок.
Поведет он меня и впредь.
Жить доверчиво, как ребенок,
И доверчиво умереть.

И окончится все, как надо:
Если надо — навеки спать,
Если надо — солнце из сада,
И стихи, и я сам — опять.

«Итак, мы живем, господа…»[100]

Итак, мы живем, господа.
Момент исключительно редкий.
Взгляните: окошко звезда,
Ночные, притихшие ветки.

Был Рюрик. Был царь Соломон.
Людовики были в Версале.
А мы, погруженные в сон,
Бессовестно все прозевали.

На миг из-под заспанных век
Взглянули вокруг изумленно,
И вновь забываем навек,
И Рюрика, и Соломона.

Живем мы на свете года,
Увы, навсегда умираем.
Цените же: ветки, звезда,
Огни над далеким трамваем.

«В далекой вечности, когда я стану Богом…»[101]

В далекой вечности, когда я стану Богом
И наконец сполна вселенную создам,
Я вспомню налегке, как по земным дорогам
Я брел беспомощно, растерян и упрям.

И я пойму тогда, сквозь ласковую жалость,
Зачем такой смешной, в штанах и пиджаке
Стоял я у окна. И солнце расползалось
По лужам мартовским и по моей руке…

«Верёвка через двор. Рубашки, полотенца…»[102]

Веревка через двор. Рубашки, полотенца.
И ряд кальсон.
С открытой непредвзятостью младенца
Гляжу — и поражен.

Мильоны лет творится мирозданье,
Вот результат —
Веревка, двор и четкое сознанье —
Подштанники висят.

Не знаю, мало это или много,
Но это — всё.
…В бездонном мире строго и убого
Колышется белье….

«В детстве — лампа. И, коленями на стуле…»[103]

В детстве — лампа. И, коленями на стуле,
За Майн Ридом в детской над столом.
Львы, охота. Реют стрелы, свищут пули.
«Вырасту — и я сражусь со львом».

Вот и вырос. Вот: обед, жена, контора,
Седина усталой головы.
Вот и вырос. Снег, и сосны, и заборы.
Где же подвиги? И где же львы?

«За что мне радость такая?..»[104]

За что мне радость такая?
И утро, и грусть, и дыханье,
И ветки в саду колыханье,
И воздух, дрожа и сияя,
Плывет, меня омывая…
За что мне радость такая?

«Умру до конца, без остатка…» [105]

Умру до конца, без остатка,
А все-таки это было:
Был стол, карандаш, тетрадка
И вот — папироса дымила.

«Каждый день: проснулся — и обои…»[106]