Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

• Название: «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
• Автор: Карл Гершельман
• Издательство: INGRI
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: ISBN-10: 9985-9636-1-X ISBN-13: 978-9985-9636-1-6

Высоко ценимый современниками Карл Карлович Гершельман (1899–1951), русский эмигрант, проживавший в Эстонии и Германии, почти неизвестен читателю дней. Между тем это был разносторонне талантливый человек — литератор и художник, с успехом выступавший как поэт, прозаик, драматург, критик, автор философских эссе, график и акварелист. В книге, которую Вы держите в руках, впервые собраны под одним переплетом стихи, миниатюры, рассказы, пьесы, эссе, литературно-критические и историко-литературные статьи К. К. Гершельмана, как ранее публиковавшиеся на страницах давно ставших раритетами газет и журналов, так и до сих неопубликованные (печатаются по автографам, хранящимся в архиве писателя).

---

«Верёвка через двор. Рубашки, полотенца…»[102]

Веревка через двор. Рубашки, полотенца.
И ряд кальсон.
С открытой непредвзятостью младенца
Гляжу — и поражен.

Мильоны лет творится мирозданье,
Вот результат —
Веревка, двор и четкое сознанье —
Подштанники висят.

Не знаю, мало это или много,
Но это — всё.
…В бездонном мире строго и убого
Колышется белье….

«В детстве — лампа. И, коленями на стуле…»[103]

В детстве — лампа. И, коленями на стуле,
За Майн Ридом в детской над столом.
Львы, охота. Реют стрелы, свищут пули.
«Вырасту — и я сражусь со львом».

Вот и вырос. Вот: обед, жена, контора,
Седина усталой головы.
Вот и вырос. Снег, и сосны, и заборы.
Где же подвиги? И где же львы?

«За что мне радость такая?..»[104]

За что мне радость такая?
И утро, и грусть, и дыханье,
И ветки в саду колыханье,
И воздух, дрожа и сияя,
Плывет, меня омывая…
За что мне радость такая?

«Умру до конца, без остатка…» [105]

Умру до конца, без остатка,
А все-таки это было:
Был стол, карандаш, тетрадка
И вот — папироса дымила.

«Каждый день: проснулся — и обои…»[106]

Каждый день: проснулся — и обои.
Отчего нельзя, хотя бы раз,
Пробудиться в настоящее, большое,
Что откуда-то тревожит нас?

«Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны…»[107]

Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны.
Нам снятся неба черные провалы,
Нам снятся звезды, одиноко и устало
Дымящие с отвесной крутизны.

Нам снятся мутные ночные океаны.
Над ними города из камня и стекла,
Ночных витрин молочные экраны,
Ночных асфальтов зеркала.

Нам снится смерть. Серебряные лица,
Неописуемые лица мертвецов,
Попоны черные, и перья колесницы,
И дым кадил, и гул колоколов.

Шагнем назад — усмешка пустоты.
Шагнем вперед — покойника белесые черты…
О, пробудиться, пробудиться!

«Умерла и лежала в гробу…»[108]

Умерла и лежала в гробу
И кусала свою губу.

И шептала из смертного сна:
«Я больна, я совсем больна.

Эта тяжесть — ни сесть, ни встать.
Эта слабость — век не поднять.

Деревянная эта рука.
Эта странная в сердце тоска.

Я чего-то боюсь, мой друг.
Отчего так темно вокруг?

Отчего этот страх в груди?
Разбуди меня, разбуди!

Я больна, я во сне, в бреду,
Я от страха с ума сойду!»

Чуть потрескивала свеча.
Чуть поблескивала парча.

Я сидел у холодных ног.
Я ничем ей помочь не мог.

«Мне кто-то подарил окно в весенний сад…»[109]

Мне кто-то подарил окно в весенний сад
И складки легкие оконной занавески,
И сквозь окно в саду отвесных сосен ряд,
Их бурые стволы в косом закатном блеске.

Взволнованно слежу, как медленный закат
Беззвучно клонится, огромен, чист и ярок.
О, неужели Бог когда-нибудь назад
Свой удивительный потребует подарок.

«И Бог открыл мои глаза…»[110]

И Бог открыл мои глаза,
И я увидел мир:
Сияющие небеса,
Сияющую ширь.

Струилась светлая река,
Сияла широка.
Сияло солнце свысока,
Сияли облака.

И мир сиял, и мир светлел,
Высок и горделив.
И я смотрел, смотрел, смотрел,
Дыханье затаив.

«Еле заметный, в глаза заглянул…»[111]

Еле заметный, в глаза заглянул,
Встал на пути.
Легкую дверь для меня распахнул,
Дал мне войти.

В руки мои, наклонясь, положил
Ночь и луну,
Рой золотых и бессмертных светил
И тишину.

Легкой походкой прошел, уходя,
Неуловим.
Чуть поманил, чтобы следовал я
Дальше за ним.

«Чёрный, чёрный, чёрный сон…»[112]

Чёрный, чёрный, чёрный сон.
Всплеск. Блеснуло. Выкрик. Стон.
Вздох. Улыбка.
Робко. Зыбко.
Ярче, ярче, бурно, нежно.
Властно.
Разгорается мятежно.
Страстно.
Где? Зачем? Откуда? Что?
— Жизнь и свет.
Лампа. Вешалка. Пальто.
На гвозде жилет.
Руки. Ноги. Двинул бровью.
— Это я.
Я — живой, налитый кровью.
Бьётся пульс, звеня.
Не обман, вот здесь, реально.
За столом, сейчас.
— Стол. Подушка. Умывальный
Таз.
Стол, подушка, таз, чернила.
Синяя тетрадь.
Для чего? Какою силой?
— Не понять.
Не понять. Темнее. Тает.
Вечер. Седина.
Тише, мягче. Потухает
За окном сосна.
Для чего всё это было?
— Лампа, комната, чернила?
Я?
Зря?
Чей-то плач. Чернее тени.
Стынут локти и колени.
Всплеск. Блеснуло. Выкрик. Стон.
Чёрный, чёрный, чёрный сон.

«Я люблю её печально и упрямо…»[113]

Я люблю её печально и упрямо —
Этой жизни мутную струю.
Вот и вставлена в окно вторая рама.
У стекла вспотевшего стою.

Серый дождь в саду деревья занавесил.
Бурые качаются листы.
Переплёты выцветших садовых кресел
Под дождем блестящи и чисты.

Неужели духота и мрак могилы.
Смерти паралич и слепота
Позабыть меня заставят образ милый
Мокрого кленового листа?

Или будничную эту панораму
Я в душе навеки закрепил
Только тем, что слишком долго и упрямо
Я её, печальную, любил?

«Каких-то артерий кровавые сети…»[114]

Каких-то артерий кровавые сети
И нервы — звено на звено.
Какие-то мысли: о службе, газете.
О том, не пойти ли в кино.

— Ненужно и сложно. Ненужно и тленно.
И только лишь там, в глубине
Ядро набухает, экстракт драгоценный
Густеет на дне, в тишине.

Быть может, одна только мысль или дело.
Иль памяти старой крючок:
Один только взгляд, поцелуй неумелый,
Случайные дюжины строк.

Истлеют артерии, нервы, газеты,
И небо, свернувшись, прейдёт,
А дюжина строк позабытая эта
У Бога в руке расцветет.

«Я впутался в сомнительное дело…»[115]

Я впутался в сомнительное дело:
В земную жизнь вошёл я с головой,
Надел себе на плечи это тело,
Построил этот череп над собой.

Обрёк себя на скуку и мученье —
На одиночество без цели и конца.
«В себе самом пожизненное заточенье»
За неприступной маскою лица.

Я говорю — никто не отзовётся,
Смотрю на звёзды — звёзды далеки,
Целую женщину — и, вот, не удается
Моим зрачкам в её войти.

Грудною клеткой и коробкой черепною
Я отделён от мира и людей.
Безвыходно между тобой и мною
Два сантиметра лицевых костей.

«Зубная щётка и пробор…»[116]

Зубная щётка и пробор
И каждый день обед и ужин…
О, неужели этот вздор
Кому-то для чего-то нужен?

Пора, пора! — очнуться, встать:
«Довольно, к чёрту, надоело!»
И жизнь, как губку, спрессовать
В одно творенье, подвиг, дело.

«Казалось бы — зачем? Зачем я начал это?..»[117]