Михаил Володин - Индия. Записки белого человека

• Название: Индия. Записки белого человека
• Автор: Михаил Володин
• Издательство: Амфора
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-367-01275-0

Хотя «Записки белого человека» и не являются в прямом смысле путевыми заметками, в основе книги лежат путешествия автора по Индии. Но экзотический антураж здесь лишь средство, чтобы на фоне этих ярких декораций показать человека, отправившегося в путь в одиночку, — его чувства и мысли, его осознание себя и своего места в мире.

---

На завтрак дали какую-то удивительно вкусную ореховую кашу. Я не удержался и взял добавку. Грех было не выпить и второй стакан чая. Когда в восемь утра я шел в медитационный зал, в животе как-то нехорошо булькало, но я старался не обращать внимания. Нас ведь и учат не реагировать на ощущения!

Уже через три минуты после начала медитации я не мог сидеть. Впрочем, встать я тоже не мог: казалось, вышло из строя сразу все — живот, ноги, а главное, мочеиспускательный канал. Между ног будто забили кол, и кол был явно длиннее самих ног!

Зажимая руками причинное место, переваливаясь из стороны в сторону и думая лишь о том, как бы не наступить на кого-нибудь из сокурсников, я выбрался из зала и как раненая птица запрыгал в сторону туалета. Но писсуар не принес облегчения. Впрочем, и я ему ничего не дал: с трудом выдавив из себя одну печальную каплю, я догадался о том, что происходит. У меня воспалилась простата. Я об этом читал и представлял, как это бывает, но никогда не испытывал ничего подобного на собственной шкуре. Вот она разница между вычитанной мудростью и тем, что постиг собственным умом! Я доковылял до своей кельи и улегся плашмя на матрас. Мысли вертелись вокруг одного: каким образом добраться вниз, к врачу. Через полчаса дверь открылась и в комнату вошел австриец Маркос. С Маркосом я успел переброситься несколькими словами до начала курсов. Внешне он был похож на одного из эль-грековских апостолов — длинные каштановые волосы, заканчивавшиеся дредами, «достоевская» борода, свободная одежда и сияющие невероятные глаза. Он четырежды до этого прошел Випассану и на сей раз приехал поработать на благо других.

Випассана — это монастырь, где есть специальные служители, которые заботятся о послушниках: будят их, готовят еду, убирают за ними — делают все, чтобы те, кто решил десять дней медитировать, не испытывали никаких трудностей, чтобы ничто не отвлекало их от медитации. Маркос стал одним из самых ярких «игроков команды».

Он стоял в дверях и смотрел на меня. Я сказал, что скорее всего мне придется пойти к врачу, и рассказал, что со мной происходит.

— Здесь нет врача. Чтобы попасть к нему, тебе придется выйти с территории, спуститься в город. Ты не сможешь вернуться. Я не хочу, чтобы ты уходил. — Вот так, стоя в дверях, говорил Маркос. — Здесь нет ни одного человека, у которого не было бы какой-то своей непереносимой боли. Но все они ее переносят. Держатся до последнего. Это — Випассана. Это твои санкары. Ты их накапливал годами, а сейчас они выходят наружу. С кровью выходят. Подожди чуть-чуть, пересиль себя! Увидишь, все пройдет.

«Я не уйду отсюда по своей воле. Только на „скорой“. Не уйду сам. Я выдержу!» — Так я твердил сам себе, лежа без сил на матрасе, а по двору у моего окна ходили однокурсники. Одни хромали, другие переваливались, третьи едва доползали до каменных кубов и валились на них.

Обед

К полудню боль утихла, и когда прозвучал гонг на обед, я уже снова чувствовал голод. На курсах Випассаны, как и в любом другом месте со строгим распорядком дня и многими ограничениями, еда занимает особое место. В это время можно ходить, сидеть, лежать, потягиваться, думать о дембеле, о девушках, ну и так далее. Кроме того, в это время можно есть! Несмотря на то, что курсанты не совершают практически никаких движений в течение дня и, соответственно, теряют совсем немного калорий, есть хочется зверски. Есть хочется утром, когда просыпаешься и в темноте тащишься на медитацию. Есть хочется днем, потому что за завтраком, съев буквально несколько ложек каши, чувствуешь приятную сытость (шесть утра, как-никак!), но уже через час желудок снова всхлипывает пустотой. Есть хочется вечером, потому что вечером не кормят. Основной причиной бессонницы на курсах (а страдают ею многие) становится голод: если не уснул сразу, то уже и не уснешь — желудок, сведенный спазмами, не позволит.

Поэтому, услышав гонг, несешься как угорелый к столовой, становишься в очередь, берешь посуду — большую лохань, похожую на половинку жестяной коробки для хранения рулонов с кинопленкой, такие же сверкающие на солнце кружку и ложку и, подойдя к бакам с едой, начинаешь накладывать, чего бог послал.

Днем бог посылает воистину от щедрот своих. Как правило, обед состоит из пяти-шести блюд. В первом котле всегда рис. Чудесный, рассыпчатый, ароматный — индийский рис совсем не похож на ту сероватую крупу, что мы привыкли называть рисом. Во втором дал — гороховая жижа, которая добавляет рису нежности. Дальше могут быть тушеные овощи с тофу, следом овощи, приготовленные на пару или отварные — в самом что ни на есть натуральном виде, без специй и соли. Может быть еще какая-нибудь экзотика. Например, картошка в мундире или стручковая фасоль. Потом следует кастрюля с только что испеченными чапати[34]. Завершает меню что-нибудь сладкое — это может быть курд[35] с зернами граната или ласси с кусочками банана.

При входе в столовую на стене висит листок, на листке надпись: «Возьми немного, и приходи за добавкой столько раз, сколько захочешь». Но кто поверит, когда так хочется есть! За редким исключением все накладывают лохани с верхом, а потом идут еще и за добавкой — еда на курсах фантастически вкусная.

После обеда все спят. Поэтому первые полтора часа дневной медитации — время почти потерянное: усаживаешься на куши, с трудом заставляешь себя закрыть глаза, а потом изо всех сил стараешься не уснуть. При этом успевшая перевариться за два часа пища поднимается к горлу, кадык работает, как поршень, проталкивая смесь желудочного сока и пищевых остатков прямиком в рот. А оттуда в нос. И стоит над медитационным залом рыгание, икание, чавканье, чмоканье, пуканье и тяжелые горестные вздохи. Мало кому удается помедитировать после обеда. Зато к моменту обязательной групповой «отсидки» все приходят в нормальную форму.

Час без движений

На пятый день нам было сказано, что в часы групповой медитации нельзя не только выходить из зала, но и менять позу. После утреннего приступа я эту информацию воспринял с особой тревогой. Но правила одни для всех, и я устроился в той единственной позе, в которой хоть как-то мог сидеть: уселся на собственные пятки, подставив при этом под себя крошечную скамейку, и прислушивался, что происходит у меня внутри. До поры до времени все шло своим чередом, но минут через двадцать заныло колено. Это была необычная боль. В расслабленном, едва ощущаемом теле — где-то в самой потаенной его глубине — возникло подрагивание. Словно находящийся там третий, четвертый или пятый глаз, завидев знакомую, посылает игривые знаки. Но вот беда, знакомая то ли и впрямь не замечает заигрываний, то ли попросту не хочет их замечать. И подмигивание становится все настойчивее, переходит в тик — уже и не подмигивание вовсе, а настоящие конвульсии! Когда не действует и это, начинается топанье ногами, и игра сменяется бурей. Напридумав всех этих образов, я окончательно вышел из медитативного состояния и понял, что левая нога — от коленной чашечки до бедра — разрывается от боли.

Анича! На этом трижды повторяемом слове зиждется Випассана. Все просто, надо не реагировать на ощущения — на любые ощущения, сколь бы приятными или неприятными они ни были. И тогда перестанут возникать новые санкары, а старые, таящиеся в подвалах подсознания, по очереди поднимутся на поверхность, в область сознательного ума, но, не получая пищи в виде реакций, начнут исчезать. Исчезать навсегда. И когда все они исчезнут, наступит нирвана. «Ниббана», — как говорил Будда на пали, и способные сутками сидеть на собственных пятках индийцы трижды повторяли: «Садху!» — правильно! правильно! правильно!

Анича означает «преходящее, невечное». Ничто не вечно, и все преходяще. Боль — не исключение. За четыре с половиной дня я это твердо усвоил. Я повторял «анича», когда болели шея, спина, живот. Я твердил «анича», когда не мог помочиться. Я знал, что все временно. И не от неведомого Будды — от своего любимого Экклезиаста. Но знал я и то, что сам тоже не вечен. Анича! И кто продержится дольше — я или боль в колене, — было мне неведомо. Неведение делало ожидание невыносимым, и во время одного особенно сильного приступа я не выдержал и открыл глаза.

Ваня

Часы, висевшие в углу зала, показывали двадцать минут четвертого. Сидеть оставалось еще десять минут. Стараясь не завыть от боли, я вытащил онемевшие ноги из-под скамейки и, поджав колени, устроился на куши. Еще несколько человек на мужской половине сидели в таких же пораженческих позах, остальные продолжали медитировать. Трудно было понять, находятся они в состоянии блаженства или жестоко страдают. Я переводил взгляд с одной спины на другую, пока не уткнулся в Ивана — московского телевизионщика, бросившего работу на Первом канале, чтобы пожить в Индии и лучше разобраться в самом себе.

Иван сидел по диагонали, в трех человеках от меня. Мне видна была лишь половина его спины и лежавшая на колене левая рука. А еще я видел Ванину левую щеку. Даже с расстояния в несколько метров было заметно, как подрагивает от напряжения спина, как в мелкой дрожи заходится нога, как рука, сжатая в кулак и оттого неестественно белая, отбивает немыслимую чечетку. Но мучительнее всего было смотреть на щеку: ее поверхность с точностью часового механизма искажала судорога.