Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

• Название: Поэты пражского «Скита»
• Автор: Олег Малевич
• Издательство: Росток
• Жанр: Поэзия
• Год: 2005
• ISBN: 5-94668-038-2

Центрами русской литературной эмиграции были не только Париж и Берлин. С ними пыталась соперничать и Прага. «Скит» — русское эмигрантское литературное объединение, существовавшее в Праге с 1922 по 1940 г. Его бессменным руководителем был выдающийся русский литературовед и критик Альфред Людвигович Бем (1886–1945?). В книге «Поэты пражского „Скита“» на основе архивов Праги, Москвы и Санкт-Петербурга и эмигрантской периодики впервые широко представлено стихотворное творчество участников этого объединения. В нее целиком включены также выходившие за рубежом поэтические сборники В. Лебедева, Д. Кобякова, Э. Чегринцевой, А. Головиной. И. Бем.

Научно-популярное издание для широкого круга читателей.

---

Алексей ФОТИНСКИЙ*

ВЕСЕННЕЕ (НА ДВОРЕ)

Протоптала в снегу дорожки
Каблучками лучей весна.
Холод щиплет щеку немножко,
Но душа совсем пьяна.
Это время чудное такое:
Туча сдуру роняет снег.
Я поднял воротник, но спокоен.
Я поверил шалунье-весне.
И никто не боится стужи,
Надоела зима полям.
Знаю — скоро морщинками лужиц
Улыбнется теплу земля.
Солнцем пьян, над собой неволен,
Кверху хвост — ошалел телок.
Я поднял воротник, но доволен.
Руки стынут — а мне тепло.

1924 «Огни». 1924. № 21

ИЮНЬ

Напряженно прислушались села,
ждут рассвета в сплошной тиши.
От тоски и снов невеселых
только рожь, ошалев, шуршит.

Снятся кос отбиваемых звоны
и серпов леденящий лязг…
И по стеблям, недавно зеленым,
желтизна от корней поднялась.

Не спеша ворот алой рубахи
распахнет молодуха-заря,
и коса, заблестев с размаху,
затрепещет в руках косаря.

Будет рожь молчаливо слушать,
как бессильно трава легла.
Как мелькая, чем дальше — глуше,
Утомленно звенит игла.

И от каждой серебряной вспышки
тихий шелест, как стон травы.
Но косарь равнодушен — не слышит,
он давно к этим стонам привык.

От усталости стал построже,
на траву глаз с издевкой косит:
«Что трава, что волосья — то же.
Отрастет, не жалей — коси».

1924 «Огни», 1924. № 21

«Синее, ближе взгляд леска…»

Синее, ближе взгляд леска,
сильнее, крепче запах поля.
Под сталь подковы — хруп песка,
еще удар — и я на воле.

И конь, и ветер без удил
промчат дорожкой, сердцу милой,
и сердце знает, что в груди
забиться сможет с новой силой.

Навстречу вырастет дымок
и шапки скирд, и хат заплаты…
Я возвратил бы, если б мог,
но дням минувшим нет возврата.

«Годы». 1926. № 2

«Пусть невнятно бормочет укоры…»

Пусть невнятно бормочет укоры
от тоски пожелтевший лес.
осень шьет золотым узором
паутину земных чудес —
мне нигде не найти ответа.
И не стану его искать.

Пусть кружит, как по полю ветер,
в тайниках души тоска.
Одиноко забиться бы в угол,
прядь упрямых волос теребя…
Не порвать мне проклятого круга.
Никуда не уйти от себя.

«Годы». 1926. № 2

ОСЕННЯЯ РУСЬ

Не алым маком пламенеет рожь —

в лесах румянятся калиновые гроздья.
Рябины кисти ловит рыбарь-дождь,
рукой уверенной швыряя капель горсти.

Не в крепком неводе запутался улов —
веселых туч взметает ветер стаи.
Далекий звон седых колоколов
негромкой песенкой печаль полей ласкает.

Не белым снегом замело луга —
гусиных толп не умолкают речи.
А я бреду неспешно наугад
недолгим радостям и горестям навстречу.

«Годы». 1926. № 3

ЧАЙНАЯ

По спинам улиц — света хлыст
навстречу сумеречной стуже.
И каждый день — газетный лист
тосклив, пустынен и ненужен.

Часы, хромая и ворча,
сметают стрелками минуты,
и жизнь — спитой холодный чай
уныло стынет в чашках суток.

И разве той, что за стеклом
рукою тонкой бросит сдачу,
всю нежность сердца дам на слом,
всю радость нежности истрачу?

И для ее усталых губ
с улыбкой — алою наклейкой
души заветный выну рубль,
чтоб разменяла на копейки?

«Своими путями». 1926. № 12–13

ВСЕ БУДЕТ ТАК…

Все будет так, как было прежде, встарь.
Не год, не два — века плывут и плыли.
По-прежнему желтеет озимь, ярь,
и ветру не снести прибитой ветром пыли.

Крылом петух с размаху на заре
в несчетный раз захлопнет ночи святцы,
и рожь, шурша, все так же будет зреть,
и колос ветром волноваться.

И в сенокос, у стоптанной межи,
сгребать траву не перестанут грабли…
Ах, пронести бы поскорей сквозь жизнь
свой ковш души, не выплеснув ни капли.

«Перезвоны». 1926. № 17

«Я рожден в глухих лесах Полесья…»

Я рожден в глухих лесах Полесья,
в голубых задумчивых лесах.
Оттого овеян грустью весь я
и осколки озера в глазах.

В волосах — медвяный запах проса,
и загар — колеблющейся ржи.
Серебристой полевой межи
поутру меня ласкали росы.

«Родное слово». 1926. № 9

«Нет, я не твой, не городской, нездешний…»

Нет, я не твой, не городской, нездешний,
и камню песен петь я не могу.
В сто раз милей под старою черешней
в траву забиться на родном лугу
и слушать бережно, ловить в тени осоки
брюзжанье пчел и говорок ручья…
Моя — когда-то. А теперь ты чья?
О, родина, я твой поэт далекий.

1926

ДЕМОНСТРАЦИЯ

В граниты дней
                 людей
                 и волн
                 толпа
и в улицах
                 весны разливом
                 волны.
На полный ход
                 меняя
                 ход неполный
                 штыком зеленым
                 из земли
                 тюльпан.

Неталый снег —
турецкий мед.
                 Халва.
Осколки солнца
грудой — апельсины.
Надменный —
      в треуголке
      и лосинах —
                 над толпами,
С плаката кино.
      Шипенье шин.
Тягучий дым бензина.
      И в паутине проводов:
                 слова.

Слова.
И речь.
       Слова —
       как сталь и лед.

Такая сложная
                 и радостно простая
в прожекторе
                 над кубами домов,
в прожекторе
                 взвилась аэростая.

От жара слов
растает
сталь и лед.
От жара слов
седая сталь
растает.
Ракетой
                 вверх.
                 Сгорая
                 и блистая.
И жаворонком
с неба
       самолет.

И облако
       в бездоннейшую синь
    — веселый слон —
       луны втыкает бивень.
Весенних слов,
        весенних мыслей ливень
враз половодье черное снесло.

* * *

Предместьями
пчелиный
темный
гуд.
И на углах
                 роев людских рычанье.

Огни сегодня зажжены речами.
Железно сомкнуты плечами,
          фалангами,
          колоннами
                 идут.
Не улицы — моря.
Не площадь — океан.
В бетон домов,
в гранит дворцов и башен
за станом —
                 стан.
За рядом —
                 ряд и ряд.
Прибой толпы
                 могуч.
                 Огромен.
                 Страшен.

* * *

Они идут.
Их пламя пышет, пышет.
Вверх, на мосты,
в бульвары,
к площадям.
По этажам.
По крышам.
                 Выше,
                 ВЫШЕ.
И радио в аэропланах жарко дышит.
Огнем речей
горят сердца и крыши.

И кто не хочет,
даже тот услышит,
                 когда они
                 идут.
                 Идут.
                 ИДУТ.

* * *

Водоворот толпы.
Тесней,
смелее
митинг.
                 «Товарищи!
                 Друзья!
                 Пришел великий час.
                 Любимые!
                 Поймите же, поймите:
                 уже никто
                 разбить не в силах
                 нас.
Новым светом
                 вновь пылают зори.
Солнца алый не сорвать платок.
Всколыхнулось человечье море.
Океаном поднялся Восток.
Индия!
Твои мы слышим стоны.
Индия!
Заветная страна.
И готовятся
                 Аустэны и Уинстоны
нам по счету
заплатить сполна.

Вой, Китай!
В восстания восторге
стенам мира
вновь не устоять.
Слушайте, дыхание тая,
                 Лондоны,
                 Парижи
                 и Нью Йорки:
Бушует пламень яростный потопа.
Холодный пламень половодных волн.
Без сожаленья, чванная Европа,
от наших гаваней
мы оттолкнем твой челн.

Кто против нас,
                 могучих жаждой роста,
кто б против нас
                 стеною встать посмел,
коль заодно
                 — чеканят ТАСС и РОСТА —
сто сорок пять,
четыреста
и двести девяносто
                 мильонов
                 душ и тел?»

Пылают слов огнем,
                 огнем горят знамена.
И в тысячах грудей
                 кипит святой восторг.

                 «…Вставай, презреньем заклейменный
                 далекий север и восток…»

Стоустая —
        прибоем волн —
                 молва.
Могучее — биеньем сердца — вече.
И пенье волн живых,
        волн человечьих
покрыло мощные слова.

* * *

Прошли.
Опал прибой.
На флагах — жизнь и труд.
Не ламповщик —
заря зажгла багрянцем
       небо.
Здесь город был.
Здесь город был
                  и не был.
И только души —
                 пленные Эреба
покоя
ночью светлой
не найдут.

1927 «Воля России». 1928. № 1

ГИБЕЛЬ ГЕЛЬГОЛАНДА