Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

• Название: Поэты пражского «Скита»
• Автор: Олег Малевич
• Издательство: Росток
• Жанр: Поэзия
• Год: 2005
• ISBN: 5-94668-038-2

Центрами русской литературной эмиграции были не только Париж и Берлин. С ними пыталась соперничать и Прага. «Скит» — русское эмигрантское литературное объединение, существовавшее в Праге с 1922 по 1940 г. Его бессменным руководителем был выдающийся русский литературовед и критик Альфред Людвигович Бем (1886–1945?). В книге «Поэты пражского „Скита“» на основе архивов Праги, Москвы и Санкт-Петербурга и эмигрантской периодики впервые широко представлено стихотворное творчество участников этого объединения. В нее целиком включены также выходившие за рубежом поэтические сборники В. Лебедева, Д. Кобякова, Э. Чегринцевой, А. Головиной. И. Бем.

Научно-популярное издание для широкого круга читателей.

---

СЛУЧАЙНЫЕ СТИХИ

Как долог путь! Избитая дорога
И месяц сгорбленный, и вялая трава…
По вечерам — у дымного порога
Плащом дорожным тело укрывать.
И знать: ничто не будет новым;
Разрежет солнце вяжущую муть,
И застучат опять подковы —
             В далекий путь.

Измятыми, лежалыми словами
Не высказать расплесканную грусть…
Нет женщины печальнее глазами,
             Чем Русь!

             Ветер обманный
             Над полями стынет.
             Над полями туманы
             Густые, густые, густые…
Слова — колосья: долгими ночами
Их гнет к земле расплесканная грусть:
Проходит женщина с печальными глазами
             Русь!

«Озерные проталины, хрупкий снег…»

             Озерные проталины,
                         хрупкий снег,
             звоны кандальные
                         в тишине.
             Ветер над соснами.
             Полумесяц — серьга.
             С пушистыми косами
                         пурга.
Ах, Россия! Страна бесконечная,
не распаханный плугом пустырь.
Ширь степей и задумчивость вечная,
да прибитые ветром кусты.
Тело Ее — медвежее,
думы — разбойный свист,
а сердце — такое нежное:
             весенний лист.
Тело — медвежее,
думы — разбойный свист…
Прохожие и проезжие:
             посторонись!
Бредят равнины снежные,
воздух простором мглист…
Тело Ее — медвежее,
сердце — весенний лист.

Думы разбойные,
хрупкий снег,
сосны стройные
во сне:
мерзлые подталины,
звонкий лед,
над холмами дальними
стаи лет…

Кто твои перечислит тропы?
Кто с трудом прочтет по складам
степей непокойных ропот
и четкий рисунок льда?

Не любят Тебя и не знают:
Ты так далека, далека…
Только птиц бесконечных стаи
не пугают Твои снега.

Только птицы кружатся над рощами,
знают ласковость летних дней:
сколько солнца горстями брошено
на широкую грудь полей!

Перелетные в небе птицы,
дождем прибитая пыль,
придорожной рощи ресницы
и верстовые столбы.
Ночь тягучая,
             звезды над тучами
                            и ручьи текучие…
И птицы, и пыль, и ветер,
и дождь, и ночная мгла,
как мы — бездомные дети,
             не знающие угла.

«Своими путями»1925. № 8–9

КИНОСЕАНС

Пусть глицериновые слезы
скользят по девичьим щекам
и снег летит из-под полозий
к ее слезам, к ее шагам,
мы равнодушные, мы дремлем,
нам скучен радостный экран,
и медленно скользят деревни,
и города скользят в туман.

* * *

Но музыки сорвалось пенье!
И взвизгнул брошенный смычок!
От этого оцепененья
никто предчувствовать не мог:
над обезумевшим оркестром,
среди взметнувшихся рядов
так сердцу — стало тесно, тесно!
так горлу — не хватало слов!

* * *

Без слез, без гнева и печали
с серебряного полотна,
бесшумной развевая шалью,
неслышно спрыгнула она.

И медленно прошла, коснувшись
холодной тенью жарких рук,
но руки сильные послушно
лишь воздух замыкали в круг…

* * *

Не зажигались долго люстры.
Экран привычно, как всегда,
горел настойчиво и грустно:
До свидания, господа!

АСТРОНОМ

Давно изжив и славу, и любовь,
наскучив жить, не веря в жизнь за гробом,
он по ночам седеющую бровь
склоняет над холодным телескопом.

Всю ночь, пока в янтарных облаках
лучи не вспыхнут розовым посевом,
сжимает штифт в ладони кулака,
и пальцы тонкие дрожат от гнева.

А на заре — в тревожном кратком сне
он мечется, кричит в постели:
он видит сон — в волнистой белизне
распавшиеся стены опустели;
колышется туманом пустота,
и в душу радостью плеснув сверх края,
над миром медленно плывет звезда,
лучами изумрудными сверкая…

Звезда, где гнев, и горечь, и тоска
изжиты в мудрости тысячелетий;
звезда, которую всю жизнь искал
и наяву которую не встретит!

«Брось над игрушечной пулей…»

Я счастье балаганное поймаю
и научусь прицеливаться строже.

Алла Головина

…Брось над игрушечной пулей
морщить густую бровь,

гибкие плечи сутулить
над пестрой мишенью брось.

Здесь полотняные весны,
под звездами — полутьма,
здесь убаюкали сосны
в безоблачном ситце май;

здесь и цветы не увянут,
и птицам пути нет:
только крылом деревянным
взмахнуть и не улететь.

Брось! Отложи монтекристо![62]
Пусть радостью — навсегда
мельница крыльями крестит,
на нитке дрожит звезда;
пусть с непонятной властью
картонной цветет весной
мир балаганного счастья
утерянных детских снов.

1933

Алексей ФОТИНСКИЙ*

ВЕСЕННЕЕ (НА ДВОРЕ)

Протоптала в снегу дорожки
Каблучками лучей весна.
Холод щиплет щеку немножко,
Но душа совсем пьяна.
Это время чудное такое:
Туча сдуру роняет снег.
Я поднял воротник, но спокоен.
Я поверил шалунье-весне.
И никто не боится стужи,
Надоела зима полям.
Знаю — скоро морщинками лужиц
Улыбнется теплу земля.
Солнцем пьян, над собой неволен,
Кверху хвост — ошалел телок.
Я поднял воротник, но доволен.
Руки стынут — а мне тепло.

1924 «Огни». 1924. № 21

ИЮНЬ

Напряженно прислушались села,
ждут рассвета в сплошной тиши.
От тоски и снов невеселых
только рожь, ошалев, шуршит.

Снятся кос отбиваемых звоны
и серпов леденящий лязг…
И по стеблям, недавно зеленым,
желтизна от корней поднялась.

Не спеша ворот алой рубахи
распахнет молодуха-заря,
и коса, заблестев с размаху,
затрепещет в руках косаря.

Будет рожь молчаливо слушать,
как бессильно трава легла.
Как мелькая, чем дальше — глуше,
Утомленно звенит игла.

И от каждой серебряной вспышки
тихий шелест, как стон травы.
Но косарь равнодушен — не слышит,
он давно к этим стонам привык.

От усталости стал построже,
на траву глаз с издевкой косит:
«Что трава, что волосья — то же.
Отрастет, не жалей — коси».

1924 «Огни», 1924. № 21

«Синее, ближе взгляд леска…»

Синее, ближе взгляд леска,
сильнее, крепче запах поля.
Под сталь подковы — хруп песка,
еще удар — и я на воле.

И конь, и ветер без удил
промчат дорожкой, сердцу милой,
и сердце знает, что в груди
забиться сможет с новой силой.

Навстречу вырастет дымок
и шапки скирд, и хат заплаты…
Я возвратил бы, если б мог,
но дням минувшим нет возврата.

«Годы». 1926. № 2

«Пусть невнятно бормочет укоры…»

Пусть невнятно бормочет укоры
от тоски пожелтевший лес.
осень шьет золотым узором
паутину земных чудес —
мне нигде не найти ответа.
И не стану его искать.

Пусть кружит, как по полю ветер,
в тайниках души тоска.
Одиноко забиться бы в угол,
прядь упрямых волос теребя…
Не порвать мне проклятого круга.
Никуда не уйти от себя.

«Годы». 1926. № 2

ОСЕННЯЯ РУСЬ