Зое Вальдес - Кафе «Ностальгия»

• Название: Кафе «Ностальгия»
• Автор: Зое Вальдес
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94278-130-3

Кубинка Зое Вальдес живет в Париже. Она широко известна как поэтесса, сценаристка и автор причудливых романов, принесших ей не одну престижную премию. В романе «Кафе "Ностальгия"» Зое Вальдес, словно Пруст в юбке, препарирует свое прошлое и настоящее, причем запретных тем для нее не существует.

На Кубе, где книги Вальдес запрещены, она причислена к авторам порнографической литературы. Писательница шутя объясняет свое «пристрастие к бесстыдному жанру» тем, что в Гаване из-за жары она писала, сидя нагишом на стуле, ворс мягкого сиденья ласкал ее кожу, подстегивая воображение.

---

Я едва было не рассказала им, как вернулась на родину, но удержалась, потому что мой рассказ разрушил бы множество иллюзий или, наоборот, они стали бы издеваться надо мной, называть предателем и продажной шкурой.

– В любом случае, мы всегда останемся в оппозиции, – заявил Самуэль, остальные посмотрели на него вопросительно, повисло неловкое молчание. – Ну, понятно, мы – это в большинстве случаев интеллектуалы и творческие люди.

– Я, если к власти придут новые левые, в оппозиции не буду, – возразил Пачи.

– Посмотрим. Я согласен с тобой, но только если на самом деле придут новые, демократические, справедливые, честные… И так далее. Когда дубина в руке – стоит ли поддерживать такую власть!

– Дубина или скипетр? – снова вступила в разговор Вера. – И какую роль играет женщина в ваших будущих планах?

– Будущее – женщина, – изрек Самуэль.

– Расхожая фразочка, а если более конкретно? – настаивала журналистка.

– А ты что, думаешь выхлопотать себе должность Первого министра? – съязвила Анисия.

– Я – нет, но многим женщинам это по силам. В конце концов, давайте сменим тему. Я не люблю американцев.

– А кого ты любишь? Французов, обирающих памятники и растаскивающих произведения искусства? Испанцев, имеющих мулаток в пятизвездных отелях? Канадцев, заполоняющих пляжи твоего детства? Итальянцев, выкуривающих целые табачные поля и выпивающих лучший ром? Американцы ближе всех: свержение ненавистного режима обошлось бы дешевле, – говорила Анисия.

– Американцы пусть катятся к черту. Лучшим выходом было бы правительство из тех, кто живет и в стране, и за ее пределами, – Сесар разрешал ситуацию так же, как создавал картину, – одним взмахом кисти.

– Это утопия. Диктатура добьется только одного – чем дальше, тем больше люди будут любить американцев, – сказала я.

– Что ты имеешь против утопии? – вступил в разговор молодой человек.

– Я – ничего. Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Как бы то ни было, вряд ли правильно крыть всех матом и вернуться на следующий день после того, как там все поменяется, если вообще что-нибудь поменяется. На мой взгляд, лучше всего подождать. Понаблюдать, а потом принять решение.

И тут поднялся невообразимый гвалт: одни размахивали руками, вопя, что они не вернутся даже под страхом смерти, другие кричали, что лучше никогда не будет, убирай или не убирай диктатора, кому-то на самом деле хотелось снова вернуться и жить в своей стране, работать, завести семью и быть похороненным в родной земле, и они были по-своему правы, как и другие, которые не прочь были спокойно понаблюдать за этим спектаклем. Я принадлежала к последним, к любому выбору я подошла бы с пониманием, рассмотрела бы каждый отдельный случай, все взвесила и продумала. Я бы постаралась, приди такой момент, приступить к делу спокойно, провести прекрасный отпуск на море, наконец, скататься в свою же собственную страну туристом! Будет не так уж и плохо, пожалуй, потом мы поймем это. Самуэля бесили такие разговоры, но, в отличие от других, он, вместо того чтобы заводиться, предпочитал закрыть тему, успокоиться, пойти освежиться.

Летом, под утро, вдоволь наспорившись по все тем же дурацким поводам, большинство из нас выходило проветрить мозги на берег Сены – замену нашего Малекона. Мы брали с собой банки с пивом, которые уничтожали в считанные минуты. Мы развлекались почти как бродящие по Парижу друзья-эмигранты в романе Марио Бенедетти:[205] вспоминали разные места в Гаване, наиболее популярные блюда и книги – все, что было в нашем прошлом. Это было веселое и в то же время грустное занятие. Новые друзья, новая ностальгия.

– А как называются улицы, на пересечении которых стоит книжный магазин «Современная поэзия»?

– Проще простого. Обиспо и Бернаса.

– Что находилось на пересечении улиц Муралья и Теньенте Рей?

– Кафе.

– Верно. Но как оно называлось?

– «Ла-Косинита».

– А как название телепрограммы, в которой отгадывают исторические факты?

– «Пиши и читай».

– Ее вела одна докторша, как ее звали?

– Доктор Ортис, а еще доктор Дубуче, а третьего не помню.

– Как называлась средняя школа на площади Армас, где раньше находилось американское посольство?

– Черт, я в ней учился! «Кузнецы счастья». Мы называли ее «Пожиратели несчастья».

– Какое блюдо было популярным в семидесятых?

– «Чичаринго-де-мивида».

– Как называли семьдесят восьмой год?

– Год Героической войны.

– Какое мороженое всем нравилось в семидесятых?

– «Эль-Фрозен».

– А Гавана была полна…

– Пиццерий.

– Назовите книжку, которую больше всего читали на Кубе.

– «Дьявол и монах». Из сочинений Брата Ветб. – Все смеются.

– Что находилось на пересечении бульвара Прадо и улицы Нептун?

– Ресторан «Каракас», а над ним – школа карате «Мининт».

– А рядом?

– Кинотеатр «Риальто». А на углу Консула-до и Нептун – бар «Лос-Парадос». Иногда вижу во сне, как иду по авениде Париж, заворачиваю за угол и попадаю на бульвар Сан-Рафаэль. Как же не хочется просыпаться!

Река искрилась, освещенная уличными фонарями. Мы продолжали шутить и смеяться, и от наших сумасбродств, сопровождавшихся взрывами хохота, вода подергивалась рябью, окрашивая наши отражения в цвета гуарапо, а вдоволь насмеявшись, мы пребывали до самого рассвета в ностальгической задумчивости. Мы отправляли странные ритуалы в честь нашей тяжелораненой и умирающей молодости. Например, двадцать восьмого октября мы бросили в Сену белые цветы в честь Камило Сьенфуэгоса, но потом пожалели о своем простодушии, нам было не по себе от того, что из-за ностальгии мы совершили такой глупый поступок. Я и Самуэль стали неразлучными друзьями. Казалось странным, что он не хотел найти себе какую-нибудь француженку. Улаживать вопрос с документами ему становилось все труднее. Мы нравились друг другу, я быстро это поняла, однако он не осмеливался признаться мне, да и я не желала этого. Хотя порой меня чуть не прорывало, и мне ужасно хотелось повиснуть у него на шее, поцеловать его, но тут же меня охватывал страх: как только я сделаю это, наша дружба исчезнет. И я подавляла свои порывы, подозреваю, что он делал то же самое.

Он порядочно тратился на международные звонки; если не звонил в Гавану своей бабушке или родителям Монги, то отзванивался в Майами Андро. Так мы и узнали, что Мина решила вступить в брак с Заикой, хотя тот еще сидел в тюрьме. Самуэль расценил это как героический акт верности, достойной уважения, как доказательство непреодолимой любви; я же отнеслась к этому с недоверием.

Самуэль рассказал мне об этом в кафе «Клюни», которое находится там, где сходятся бульвары Сен-Жермен и Сен-Мишель. Мы встретились в кафе, чтобы позавтракать, порядком устав дома от черной фасоли и жареной свинины; после завтрака хотели отправиться по парижским местечкам «Игры в классики», грандиозного романа Хулио Кортасара. Я испытываю особое пристрастие к улице Жиль-Këp, Именно здесь Орасио Оливейра встретился с Магой[206] и завел разговор с клошаром. Я заказала треску по-провансальски, которая оказалась на деле рыбой, запеченной с картофельным пюре в глиняном горшке, Самуэль заказал себе жареного мерлана с гарниром из моркови и фасоли. Мне опять не лез кусок в горло: всякий раз, когда я пробую превосходное блюдо, то вспоминаю, что люди на моем острове много чего не видели. Мы перешли на шоколадный крем, когда Самуэль сказал мне о предстоящей свадьбе Мины и Монги; я прямо оцепенела, однако воздержалась от комментариев.

– Что молчишь? Тебе следовало бы порадоваться, ведь они твои друзья, – нажал он, желая хоть что-нибудь выдавить из меня.

– Да, однако ты тоже знаешь Минерву, ты просто забыл это, – нехотя сказала я.

– Мину? Разве я утверждаю обратное? Она стала прямо-таки закадычной подругой моей бабушки. Знаешь, после смерти моего отца она превратилась в фею-покровительницу или в старшую сестру. Часто приходила к нам, приносила подарки. Думаю, она приходила скорее из-за Заики, ведь она знала, что он живет над нами и…

– Ты никогда не рассказывал о смерти своего отца, – прервала я его, уткнувшись взглядом в мусс, слишком горький для меня.

– Его убила моя мать, когда он был пьян. Она обнаружила письма его любовницы. Ее ослепила ревность. Мать растворила в роме горсть таблеток, а когда он заснул, вылила на него два бидона спиртного и поднесла спичку. Отец в один миг превратился в головешку, – сказал он, а в глазах ни слезинки; было очевидно, что он нечасто говорил на эту тему, а если и рассказывал, то легко умел скрывать свои чувства.

Мои пальцы онемели; пока я читала дневник, признаюсь, у меня возникало множество подозрений. Какое-то непонятное чувство зародилось во мне и постоянно тревожило. Почему этот парень знает тех же людей, что и я? – повторяла я себе тысячу раз. Почему он жил с бабушкой? Кроме того, у меня из головы не шла та сцена, где они с Грусть-Тоской рассказывают друг другу о своих личных травмах, ведь он четко объяснил девушке, что отец его умер, а сам он отказался от матери. Все это я была не в состоянии стереть с моего жесткого диска. Но потом наша дружба приглушила всякие сомнения, видеть его, ласкать его взглядом – больше мне ничего и не было нужно. С тех пор как появился Самуэль, я жила ощущением гармонии, наслаждаясь его веселым обществом, я знала: меня уважает, мной восхищается, меня любит человек, главной чертой которого, помимо всего прочего, является добродушие. (Самуэль не просто добродушный человек, он – добрый.) А я уже знала, что такое встречается не слишком часто. И этот человек, что встретился мне, что свалился как снег на голову, этот самый человек оказался ни кем иным – сыном Хорхе, сыном сожженного героя моего любовного романа, тем мальчиком, что каждый день ходил, держась за руку отца, в парк Влюбленных, или Философов, чтобы поиграть в бейсбол. Самуэль был именно тем подростком, который подсматривал тогда на лестнице на вечеринке на крыше у Монги, когда я впервые занялась сексом. И что во всей этой темной истории значила Мина, притворяясь самим милосердием, «добрым человеком из Сезуана»?[207]