Зое Вальдес - Кафе «Ностальгия»

• Название: Кафе «Ностальгия»
• Автор: Зое Вальдес
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94278-130-3

Кубинка Зое Вальдес живет в Париже. Она широко известна как поэтесса, сценаристка и автор причудливых романов, принесших ей не одну престижную премию. В романе «Кафе "Ностальгия"» Зое Вальдес, словно Пруст в юбке, препарирует свое прошлое и настоящее, причем запретных тем для нее не существует.

На Кубе, где книги Вальдес запрещены, она причислена к авторам порнографической литературы. Писательница шутя объясняет свое «пристрастие к бесстыдному жанру» тем, что в Гаване из-за жары она писала, сидя нагишом на стуле, ворс мягкого сиденья ласкал ее кожу, подстегивая воображение.

---

Вечеринки в доме Анисий, двоюродной сестры Веры, были довольно приятными, я бы добавила даже – семейными, ведь мы видели одни и те же лица. Сюда приходили и французы, и кубинцы, и подобная смесь доставляла некое странное удовольствие. Некоторым из гостей-кубинцев удавалось-таки порой съездить на Тот Остров, почти всегда они возвращались ласковыми, нежными, можно сказать, влюбленнейшими, однако во Франции снова умирали от отчаяния. Были и другие, кто с антропологической заинтересованностью наблюдал за подопытной группой изгнанников, отчаянно борющихся за то, чтобы не потерять свои корни на обширных французских просторах. В третьих было всего понемногу, «невозвращенцы» – те, кто выехал оттуда по разрешению на несколько месяцев и не вернулся, разыграв обычную комедию, они не просили убежища, находили работу и таким образом жили; народная молва окрестила таких «гусаньеро», потому что они не были ни гусано,[204] ни компаньеро. Многие потом вступали в брак – ради выгоды, некоторые заявляли об этом открыто, так было в моем случае, весьма специфичном, другие принимались изображать страсть и вечную любовь, хотя на самом деле, кроме крайнего отвращения, ничего не испытывали к своему супругу или супруге, однако были и настоящие браки – по любви. Существовали и политические эмигранты, но таких было немного, потому что жителям Того Острова очень трудно получить подобный статус. И последними, как я уже упоминала прежде, были те, кто залезал в самолеты по приглашению своих французских друзей, а приземлившись, не успев даже отряхнуть с себя дорожной пыли, направлялся прямиком на вечеринку. Эти не имели еще никакого представления, что на них в этой стране вскоре обрушится.

Мы с Самуэлем сошлись в первые же дни, это случилось не только потому, что, разговаривая с ним на той, первой вечеринке, я убедилась: Монги-Заика, Андро, Ньевес были теми же самыми людьми, которых я знала, но и потому, что очень скоро я поняла, что должна защищать его, он настоятельно требовал этого, и он не был неискренен в своей просьбе, это не было заранее отрепетированной сценой, нужной для того, чтобы только произвести на меня впечатление. Я никогда не упоминала имя мистера Салливана, не давала повода Самуэлю думать, что стараюсь добиться его расположения или, наоборот, что хочу сойтись с ним скорее из-за какого-то профессионального интереса, а не просто ради дружбы. Кроме того, я не считала нужным упоминать о существовании мистера Салливана, ведь так можно было разбудить в Самуэле желание уехать в Соединенные Штаты. Он мне нравился, но я решила сдерживать и себя, и его, ведь я была старше его на шесть лет, и это не позволяло мне отпустить поводья, и потому наши отношения развивались вне каких-либо открытых проявлений любви. Когда тебе уже три десятка, ты все еще лелеешь надежду, что встретишь человека, который осчастливит тебя любовью, но даже такая мысль не могла меня соблазнить. Сначала Шарлин отнеслась с недоверием к человеку, в котором было столько наивности и детскости, но потом, вместо того чтобы видеть в нем некоего соперника, отнимающего меня у нее, она даже стала защищать его от моих нападок.

– Он хороший парень, похоже, в жизни ему досталось. Ты слишком строга с ним. Конечно же, раз сам он не говорит, то никто не скажет наверняка, что у него на уме.

Именно так вступалась за него Шарлин, когда мы с Самуэлем ссорились из-за того, что я упрекала его в ребячестве, незрелости, в желании поиграться и так далее. Например, однажды он пожелал купить мобильный телефон только потому, что ему нравилось играть с ним, эта штука придавала ему значительности, хотя на самом деле он не мог позволить себе подобную роскошь, доходы его были весьма скромны: он нашел место оператора в одном из информационных агентств, однако услугами его пользовались не слишком часто, поскольку разрешения на работу у него не было, и деньги ему платили только по большим праздникам. Конечно, с голоду он не умирал, но и до материального благополучия было весьма далеко. Мое сомнение – а видела ли я его раньше, на вечеринках у Монги или Андро – рассеялось в первые же дни.

– Пацаном я жил с бабушкой по соседству с Заикой, запускал бумажных змеев на крыше, – он как на блюдечке преподносил мне все, что я хотела знать. – Только уже повзрослев, я стал его другом – ты это знаешь из дневника.

– Ах, черт, я видела тебя тогда, – сказала я и тут же раскаялась, что произнесла это. – На одной из вечеринок, наверняка ты не запомнил меня. Но это не важно.

– Знаешь, когда я увидел тебя, твое лицо показалось мне знакомым, я в этом уверен, должно быть… Но я не помню, когда точно я тебя видел. С того времени столько воды утекло.

На вечеринках у Анисий мало говорили о политике, хотя сама эта тема крайне часто возникала в разговорах островитян, но, к счастью, у Анисий собирались люди, желавшие забыть грязное политиканство, которым они были сыты по горло еще там, на острове, а сюда приходили, чтобы напиться, вдоволь поесть, потанцевать да трахнуться с кем-нибудь в свое удовольствие. Что совсем не мешало им время от времени вдруг ни с того ни с сего устраивать скандалы, потому что они, дескать, по-разному оценивают застывшую реальность (которой уже почти сорок лет) Того Острова, французские выборы да и все остальное. Кубинец удержаться не может, чтобы не показать, что разбирается в чем-то куда лучше, чем любой другой человек, живущий здесь или даже где-то еще. Вряд ли истории известны подобные столкновения на вечеринках: в большинстве случаев они заканчивались настоящим побоищем с обязательным рукоприкладством.

– Меня не интересует политика, – лез на рожон Самуэль. – У меня уже в печенках сидит это дерьмо, везде одно и то же: деньги и власть.

– Не говори так, дружище, здесь не то, что там, здесь настоящие партии, подлинные выборы, благие намерения… – говорил молодой человек, живущий во Франции уже семь лет; он работал швейцаром в частной дискотеке, которой заправлял один колумбиец.

– И дурные намерения тоже. Мир – наисмешнейшая вещь, старик. Что значит: правые или левые? Для меня это бессмыслица. Одни только обещания искоренить безработицу, и ничего больше, сплошная болтовня. Политика – это одно, а реальная жизнь – совершенно другое, – говоривший это жил здесь нелегально, с самого начала поведя себя неправильно: он стал добиваться политического убежища, ему целый год отказывали, он обращался в другие инстанции и теперь ждал окончательного решения. Которое совершенно запросто могло обернуться высылкой в третью страну.

– Я считаю, есть люди и плохие, и хорошие, в любом обществе хватает и тех, и других, честных и бесчестных, – высказала свое мнение Вера, журналистка-буддистка.

– Перестань, так говорить – детский сад. А что ты скажешь о фашизме? Не говори только, что и среди фашистов есть хорошие люди. Черт, Вера, это же человеконенавистники! – выходил из себя тот, кто женился здесь по любви на беременной арлезианке, та, испуганная, сидела рядом, она, по всей видимости, никогда не видела, чтобы о политике спорили с такой же, или даже с еще большей, страстью с какой обсуждается футбольный матч.

– Ты прав, они погубили столько невинных а все потому, что кое-кто почивал на лаврах, – подметила Вера.

– Не отрицаю, но чего ждут остальные? Если сейчас не оторвать от стула свою задницу, то потом будет уже поздно, – заявил тот парень что добивался политического убежища. – На Том Острове я был обречен быть иностранцем. Я даже забыл, сколько раз, когда меня задерживали, я вынужден был прикидываться то шведом, то итальянцем, то мексиканцем. Здесь я наконец как раз иностранец и сижу все в том же дерьме.

– А я надеюсь и верю, что добрые люди когда-нибудь добьются перемен, – вдруг ляпнула я, и все уставились на меня с умилением.

– Бог с тобой. Мне и думать не хочется, что в двухтысячном году мне придется вновь собирать манатки и начинать с нуля на новом месте, и это в сорок-то лет, – возразила Анисия.

– Все будет хорошо, – пообещала я, как будто увидела будущее мира в хрустальном шаре, и тут же пояснила, что я далека от политики и мое мнение основывается только на интуиции.

– Хорошо бы если так. Потому что с этими новыми их поветриями вряд ли меня потерпят здесь или где-то еще в Европе, – поправляя волосы кончиками пальцев, подала голос одна мулатка.

– Если дела пойдут скверно, вернемся на Тот Остров. Давайте надеяться, что к тому времени там будет свобода, – попытался закончить разговор Пачи.

– Хрен вам, а не возвращение! – вступил Сесар. – Если я сделаю такое, значит, должно будет произойти что-то из ряда вон выходящее! Я не собираюсь терпеть ни грамма оскорблений, никакого давления, никаких подлых обманов в Ливане… – последние слова означали в данном случае то, что он не потерпит никакого вида унижений.

Я едва было не рассказала им, как вернулась на родину, но удержалась, потому что мой рассказ разрушил бы множество иллюзий или, наоборот, они стали бы издеваться надо мной, называть предателем и продажной шкурой.