Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

С другой стороны, я вовсе не скрываю от себя того, что при потере душевного равновесия у меня иногда сгоряча вырываются неуместные слова, о которых я сам потом часто жалею больше, чем тот, к кому они были обращены. Такие слова я всегда рад взять назад, когда мне на них указывают, доказательством чего может для Вас служить хотя бы то, что когда Вы в тот же день напомнили мне о том, что я сказал Вам, что лишил бы себя жизни, если бы Вы были моей женой, то я тотчас же признал эти слова действительно недобрыми и неучтивыми, взял их назад и извинился за них перед Вами.

Но мы, Софья Андреевна, разумеется, оба понимаем, что основная причина нашего теперешнего разрыва не может лежать в том, что я раз или два в беседе с Вами недостаточно спокойно и точно взвесил то или другое мое выражение. Причина Вашей внезапной вражды ко мне должна лежать гораздо глубже этого.

Не могу я также отнести эту причину и к тому, что, как Вы последнее время неоднократно заявляли, Вы ревнуете Льва Николаевича ко мне. Чувство некоторой своего рода неприязни или ревности иногда бывает, к сожалению, свойственно женам по отношению к близким друзьям их мужей. (Под словом «ревность» разумею, конечно, только то, что на общеразговорном языке принято понимать под этим словом, а никак не те ненормальные и невыразимые Ваши подозрения в связи со мной и Львом Николаевичем, которые мучили Вас последнее время. О них, по самому их чудовищному характеру, чем меньше думать и говорить, тем лучше. И я могу только от глубины души пожелать Вам возможно скорейшего при Божьей помощи избавления от этого ужасного и мучительного для Вас душевного состояния.) Если чувство некоторой ревнивой неприязни к друзьям Вашего мужа свойственно Вам, то оно должно было проявиться в Вас с самого начала моего духовного и дружеского сближения со Львом Николаевичем. И действительно так и было. Однако за все истекшие годы вы считали необходимым останавливать в себе это чувство, и Вам более или менее удавалось сдерживать его в пределах Вашего уважения к себе и к Вашему мужу. Почему же именно с нынешнего лета вы внезапно совершенно изменили Ваше отношение к этому всегда бывшему у Вас расположению к ревности, — изменили настолько, что, вместо того чтобы стараться сдерживать это чувство, как делали раньше, Вы вдруг решили отдаваться ему без малейшего стеснения, открыто заявляя во всеуслышание, что Вы ревнуете Льва Николаевича ко мне? Очевидно, что для такой происшедшей в Вас перемены должна была иметься у Вас серьезная причина.

Судя по Вашим собственным словам и поступкам последнего времени, я думаю, что основная причина Вашей теперешней ненависти против меня лежит не в чем ином, как в Вашей боязни того, как бы я не завладел писаниями Льва Николаевича и не распорядился бы ими по — своему. В этом, как мне кажется, кроется главное недоразумение, мешающее Вам понимать меня и заставляющее Вас приписывать мне побуждения, совершенно мне чуждые.

Но если бы только Вы на минуту постарались перенестись в мое положение, то тотчас же увидали бы Вашу ошибку. В самом деле, представьте себе, что после внутреннего духовного переворота, в котором жена его не могла за ним последовать, тот или другой писатель, решив предоставить ей распоряжение прежними своими сочинениями, пожелал бы отказаться от всякой платы за свои дальнейшие писания и отдать издание их во всеобщее безвозмездное пользование. Что может быть естественнее для такого человека, как не то, чтобы поручить кому‑нибудь из своих ближайших друзей — единомышленников заботы об издании и распространении этих его новых писаний? И если писателю этому нужна помощь в приведении в порядок, хранении и редактировании его бумаг до полного их использования для печати, то опять‑таки ничего не может быть понятнее, чем то, что труд этот он предоставит тому же своему другу, который занимается изданием его произведений. Такие друзья — помощники бывали у многих писателей, жены которых не видели в этом ничего неуместного, а напротив того, относились к этим помощникам своих мужей, как к близким и доверенным друзьям семьи.

Такова и только такова была за все время моя роль по отношению ко Льву Николаевичу, как писателю, и только таковой она может быть и в будущем. Роль эта, как чисто исполнительная, очень скромная. Но вместе с тем она и в высшей степени ответственная, ибо на моей совести лежит забота о том, чтобы воля Льва Николаевича относительно его писаний была в точности исполнена. И ответственность эта лежит на мне по отношению не только к самому Льву Николаевичу, но и ко всему человечеству, в пользу которого он отказался от литературной собственности. Как же мне при таких условиях не смотреть на мои обязанности как на одну из священнейших задач моей жизни? Ведь деятельность моя в связи с писаниями Льва Николаевича не доставляет мне лично ни малейших ни выгод, ни удобств. Напротив того, она сопряжена с неустанными хлопотами и большими беспокойствами (не говоря о весьма крупных расходах), а в последнее время и с самыми тягостными по своей враждебности ко мне нареканиями со стороны некоторых детей Льва Николаевича, к которым, к еще большему моему прискорбию, теперь присоединились и Вы. Представьте себе, Софья Андреевна, что Вы находитесь на моем месте в этих сложных, трудных и часто тяжелых условиях, и Вы поймете, что за эту помощь, которую я стараюсь оказывать Льву Николаевичу, я никак не заслуживаю того недоброжелательства и осуждения, той вражды и ненависти, которые мне приходится испытывать со стороны если не большинства, то некоторых из ближайших семейных Льва Николаевича.

Во всяком случае, бояться моего влияния на Льва Николаевича никому из вас нет ни малейшей надобности, ибо, повторяю, роль моя лишь исполнительная: я только в точности осуществляю желания и распоряжения Льва Николаевича касательно его писаний, и если в этой области позволяю себе иногда предлагать ему какие‑нибудь советы, то только относительно того, какими практическими приемами всего удобнее и целесообразнее приводить на деле в исполнение эти его желания. Если бы Вы посмотрели на мои отношения ко Льву Николаевичу и его писаниям с этой точки зрения, единственной верной, то избавили бы себя от того беспокойства и всех тех страхов, от которых страдаете, предполагая совершенно ошибочно, что Лев Николаевич так, а не иначе распоряжается своими писаниями — не по своему разумению и собственной воле, а под каким‑то, смешно сказать, влиянием или давлением с моей стороны.

Итак, я постарался высказать Вам, Софья Андреевна, как умел, то, что было у меня на душе. Я покаялся перед Вами в том, в чем мог чистосердечно признать себя виноватым; я объяснил Вам то главное в моем поведении, что, по — видимому, Вас смущало; я выразил Вам свою полную готовность, если пожелаете, дать Вам и дальнейшие объяснения. Не знаю, как Вы примете это мое письмо. Знаю только, что писал я от чистого сердца, под одним только побуждением — постараться, как я в начале высказал, хоть сколько‑нибудь облегчить ту тяжесть, которую Вы испытываете и не можете не испытывать от разгоревшейся в Вашей душе ненависти против меня. Лично мне ничего от Вас не нужно и для себя я ничего у Вас не прошу. Мне только жаль и Вас, и Льва Николаевича, и всех тех окружающих нас с Вами близких людей, которым Ваше возбуждение против меня доставляет столько беспокойства и страдания.

Вспомните, Софья Андреевна, что в прошлом Вы однажды точно так же заподозрили меня в том, что я желаю сделать Вам величайшее зло, которое только возможно было Вам сделать, а именно — разлучить Льва Николаевича с Вами. На этом основании Вы тогда, так же как и теперь, вообразили, что я становлюсь между Вами и Вашим мужем, и Вы точно так же возненавидели меня и действовали против меня. Но в свое время Вы убедились в Вашей ошибке и открыто сознались в ней. Дай Бог, чтобы и завладевшее Вами теперь враждебное чувство ко мне также улетучилось, когда Вы откроете Ваши глаза на то, что действительно, а не в Вашем взволнованном воображении, происходит вокруг Вас.

Во всяком случае, я с своей стороны врагом Вашим быть не в состоянии, что бы Вы против меня ни говорили, ни помышляли и ни делали. И это — не по какой‑либо добродетели с моей стороны, а просто потому, что я слишком предан Льву Николаевичу, слишком люблю его в самом глубоком, святом смысле этого слова, для того чтобы мне возможно было враждебно относиться к столь близкому ему человеку, как его жена.

Не в моих личных интересах, а ради Льва Николаевича, столь изнемогшего от всего происшедшего, и ради Вашей собственной души умоляю Вас, Софья Андреевна, восстановить то хорошее, что в течение стольких лет было во взаимных отношениях между Вами и мной. Этим Вы не только облегчили бы собственную исстрадавшуюся душу, не только сразу приобрели бы ту внутреннюю радость, которой сами себя лишаете, поддерживая Вашу вражду ко мне, но доставили бы и Льву Николаевичу, страдающему несравненно больше, чем Вы, по — видимому, себе представляете, то облегчение и ту радость, в которых он так нуждается, и которых, не теряя веры в Вашу душу, он так трогательно дожидается от Вас.