Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

Понять эти слова превратно, как вы пишете, — невозможно, все ясно, — и не так уж я глупа! Все прежние дневники у меня в музее, естественно было мне желать взять и последние. Но вы зло и упорно отказывали, а Л. Н. своей слабой волей подчинялся вам, и наконец вы сказали, что от такой жены вы или убежали бы в Америку, или застрелились. Потом, сходя с лестницы, вы сказали во всеуслышание сыну моему Льву: «Не понимаю такой женщины, которая всю жизнь занимается убийством своего мужа!»

Зачем же вам теперь искать общения с убийцей? Вы вступили со мной в борьбу за дневники и увидали, что борьба неравная и озлились на меня. Тогда я совершенно искренно поставила вопрос так: или моя жизнь, или дневники будут отданы мне. Л. Н. понял, что я несомненно исполню свою угрозу, и обещал отдать мне дневники, но испугался вас и отдал их не мне, а положил в банк. Если вы хотите быть добросовестны, вы должны были слышать, как он мне сказал после вашей расписки о возвращении дневников, на мою просьбу написать мне свое обещание отдать дневники: «Какие расписки жене, обещал и отдам». И не отдал, а дал Тане положить их в банк.

Две недели борьбы за дневники усилили мое нервное тяжелое состояние. Если бы вы не уперлись с самого начала так злобно, ничего тяжелого не произошло бы, и все было бы по — старому. (Вот и непротивление ваше все сразу рушилось!)

Отдали бы хотя Л. Н. сразу дневники, брали бы по одной тетради для работ и по мере окончания возвращали бы, и я успокоилась бы.

Странные и весьма неблагородные ваши предположения, что какие‑то мифические лица имели на меня вредное влияние по отношению к вам. Правда, я редко встречала кого- либо, кто помимо корысти любил бы вас. Но я уже стара и у меня слишком независимый характер, чтоб я подчинялась мнению и влиянию людей. Слово наговоры напоминает сплетни дворовых людей и прислуги. В своем письме вы обходите все главные вопросы, которые я ставлю ясно и правдиво, и вы все говорите о недоразумениях. Это прием фарисейский. Недоразумения надо честно выяснять. Вы пишете, что готовы это всегда делать. Но вспомните, например, сколько раз я просила вас сказать мне, как вы распорядились с бумагами и рукописями Л. Н. после вашей смерти, и вы всегда злобно мне в этом отказывали. Вы правды и ясности не любите. А разве не естественно знать это жене — не для корысти, как вы это часто подозревали, что меня крайне возмущало, так как вы меня, конечно, и переживете, — а просто из любви к мужу, умственной жизнью и сочинениями которого я привыкла интересоваться.

Озлобление сыновей, если оно есть, на той же почве. Вы издавали сочинения Л. Н., в этом ваша заслуга. Но почему же вы постоянно отбираете его рукописи? В этом ваша корысть, а не моя. Вы скажете, что он сам их отдает. И вот в этом‑то и во многом другом я усмотрела ваше все возрастающее влияние на все больше и больше ослабевающего волей старого и уже мало интересующегося земными делами человека. Вы поработили его своим деспотическим характером (в чем, т. е. в деспотизме, согласилась со мной и ваша мать).

Дурное и тяжелое влияние ваше и крайнее пристрастие к вам моего мужа отдалили его от меня. Вы стали между нами. Если б раньше при нем кто‑нибудь так оскорбил его жену, как оскорбили вы меня (это, верно, по — христиански и по — дружески), то муж мой, вероятно, энергично расправился бы с таким грубым человеком. И вот не то, что вы такой невоспитанный, что могли до такой степени забыться, а отношение к этому Л. Н. крайне возмутило меня. Он, боясь вас, продолжал с вами обниматься и видеться с вами по два раза в день, приветливо встречая вас. Я не могла этого выносить и, как вы могли это заметить, — после того, как я видела это и у меня открылись глаза на это слабое и пристрастное отношение к чужому, постороннему лицу, — я не могла уж вас видеть и возненавидела вас. Поднялась у меня гордость не за себя лично, я слишком презираю такую низкую грубость, а за жену Толстого, за свое положение честной женщины, бабушки 25 внуков. А главное, я вдруг поняла, почему Л. Н. относится ко мне недобро, сухо, чуждо, чего никогда не было, и это убивает меня. Вы внушаете ему, что от такой жены надо бежать или стреляться. И вы первый в моей жизни осмелились сделать эту несправедливость.

О каких еще ненормальных подозрениях вы говорите, я не знаю, не хочу ни знать, ни понимать. Я вам никогда ничего подобного не выражала, и если есть люди с нечистым воображением, толкующие мои мысли и чувства по — своему, — я в них неответственна.

Подозрительность во мне явилась исключительно потому, что последнее время все от меня скрывалось: разговоры, свиданья, дневники, письма, тайная передача каких- то бумаг в сообществе дочери Саши и разных ваших секретарей, чего прежде никогда не было в долгое время моего замужества. Если так усердно все от меня скрывают, то есть что скрывать, и невольно возбуждает страх и подозрение.

То, что я пережила в эти почти три месяца, не может сравниться ни с какими страданиями во всей моей жизни. Смерть Ванечки я легче пережила, потому что в ней была воля Божья. В отнятии же у меня любви Л. Н. и в вмешательстве постороннего человека в нашу супружескую, любовную жизнь — я чувствую волю злую. Вы сами пишете, что и раньше я это усматривала. Между нами никогда никого не было и не будет. Я поставила Л. Н. категорично выбор: или вы, или я. Он избрал пока последнее и обещал мне: 1) с вами не видаться, 2) дневников вам не давать и 3) не разрешать фотографий с него.

Мое отчаяние доведено до такой степени, что если я не лишила себя жизни, то потому, что не хочу, уйдя из жизни, уступить вам моего мужа. Пусть посылает вам свои бумажки, которые вы так старательно у него отбираете, это дело его. Но если Л. Н. не сдержит своих обещаний, я уеду от него, это наверное. Я не могу больше жить с такими страданиями, которые испытывала все это время, и вы не вправе нам это причинять.

Цель вашего, якобы доброго, письма мне уж слишком ясна и очень наивна: вы хотите возобновить свои отношения личные со Л. Н. Это и понятно. Всякое расположение людей лестно, а тем более такого человека. Но он без вас теперь жил в Кочетах весело и спокойно, смеялся, шутил, играл в шахматы и в винт почти ежедневно до 12–ти часов ночи и совсем не имел вид страдающего, как вы пишете, а напротив, гораздо более радостного, чем под вашим гнетом. Почему же и в Ясной Поляне не быть тому же, как было всегда без вас? Недолго нам осталось жить на свете, и пусть мы кончим последние дни нашей жизни в том же общении без посторонних влияний, в каком мы начали нашу молодую супружескую жизнь.

Как могу я измениться, если мотивы моих страданий останутся те же? Если вы можете быть справедливы, вы должны признать, что лично вам я никогда не сказала ни одного даже неучтивого слова и никогда не позволяла себе вмешиваться в ваши семейные и личные дела, не внушая ни вам, ни вашей жене, застрелилась бы я от таких супругов.

И это письмо вызвано вами. Я считала между нами все оконченным навсегда и вас в жизни нашей — совсем лишним.

Извините за мой искренний и правдивый ответ. Другого я дать не могла: все было бы ложью, которую я ненавижу.

Не знаю, что я буду думать, чувствовать и делать со временем. Но пока я еще больна и разбита и душой и телом от всего пережитого, чему причиной вы и мой муж отчасти. До вашего вмешательства в мою семью ничего подобного в моей жизни не было, что произошло теперь, и, надеюсь, не будет после вашего удаления из личных отношений с моим мужем. Вот и все.

София Толстая».

Письмо Александры Львовны к нам от 30 сентября.

«Дорогие друзья, Анна Алексеевна и Александр Борисович, простите меня, что так долго не писала вам и не давала вестей об Л. Н… Последнее время Л. Н. не уступал Софье Андреевне. Например, не поехал с нею в Ясную, несмотря на ее истерики и сцены, и теперь часто говорит о том, что уступать более Софье Андреевне не следует. Дай Бог. Как я вам говорила, не только не считаю хорошим ей уступать, но считаю, что это есть потакание и участие в дурном, злом деле.

Л. Н. здоров; послезавтра думаем выехать в Ясную. Что‑то будет?

Л. Н. кроме писем почти ничего не пишет и скорее вял. Вот и все. Простите короткое письмецо. Я уже несколько дней сильно простужена, а работы много — устаю».

Письмо Л. Н. ко мне от 21 сентября.

«Напрасно вы думаете, милый Ал. Бор., что ваше сообщение было мне неприятно. Как ни тяжело знать все это и знать, что столько чужих людей знают про это, знать это мне полезно. Хотя в том, что пишет В. М. и что вы думаете об этом, есть большое преувеличение в дурную сторону, недопущение и болезненного состояния и перемешанности добрых чувств с нехорошими. Я нашел у себя книжечку Клименко о Чайковском. Откуда она у меня? Не знаете ли вы?