Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

Л. Н. пошел спать. Софья Андреевна сидела за круглым столом в столовой и занималась корректурами. Я присел тут же и стал читать присланный оттиск писем Л. Н. к Гроту.

Софья Андреевна вскоре опять заговорила со мной о Черткове и о себе. Она спросила меня, говорил ли я с Александрой Львовной, и сказала, что слышала, что и Чертков осуждает отъезд Александры Львовны.

Я сказал ей, что высказал Александре Львовне откровенно свое мнение.

Потом Софья Андреевна сказала:

— А Павел Иванович рассказал мне, что он получил письмо от Анны Константиновны. Ему досталось от нее за то, что он взял мою сторону. Никакой моей стороны он не брал, а просто он справедливый человек.

Софья Андреевна опять заговорила о своих записках. Она сказала, что там «всю правду» пишет.

— И уж, разумеется, поверят мне, жене Толстого, а не тому, что эти щенки тявкают со всех сторон!

Софья Андреевна немного помолчала и, очевидно сообразив, что я могу и себя счесть за одного из этих «щенков», прибавила:

— Саша и другие…

Подошел Бирюков. Он среди разговора сказал, что в дурных людских отношениях всегда виноваты обе стороны.

Я возразил ему, что на практике это действительно часто бывает так, но нельзя возводить это в непреложное правило. Часто, наоборот, человек тем более сердится, чем добрее к нему относятся.

Софье Андреевне очень понравилась эта моя мысль, и она стала приводить всякие примеры в доказательство ее, забывая привести только один, самый яркий: свое отношение ко Л. Н.

Софья Андреевна, между прочим, и потому беспокоится по поводу отъезда Александры Львовны, что боится, что Л. Н. станет ездить к Александре Львовне и таким образом видаться с Чертковым.

Софья Андреевна сказала мне:

— Л. Н. вчера сказал мне: «Я сказал, что готов не видаться с Чертковым, если будет спокойная жизнь. А какое же это спокойствие?» А чем не спокойствие? Я эти дни наслаждаюсь тишиною. Я только одного и прошу, чтобы нас все оставили в покое со Л. Н.

Мы с Бирюковым попросили Софью Андреевну устроить чай. За чаем Софья Андреевна сказала:

— Я вчера (когда я вчера собирался к Чертковым) пошла ко Л. Н. и сказала ему: «Тебе, наверное, хочется поехать к Чертковым. Поезжай с Гольденвейзером». Он мне сказал: «Я давно ждал этого от тебя». Ну, у меня опять началась истерика, и он поехал с Душаном верхом.

К концу чая вышел Л. Н. Он сел за стол. Завязался разговор. Говорили об индусском философе Wiwicanand’e. Душан Петрович рассказал, что английские власти наказывали его палками.

Л. Н. просил Булгакова принести и прочесть полученное им письмо от NN, простого человека, серьезно интересующегося религиозными вопросами. Л. Н. сказал:

— Преувеличенное у него обращение ко мне. А письмо прекрасное.

Бирюков стал рассказывать об отказавшемся от военной службы Платонове, чахоточном, претерпевающем большие лишения. Он сидит в тюрьме в Ярославле. Л. Н. сказал:

— Я лучше вас про него знаю. Я вам могу рассказать. В Ярославле губернатор Татищев. Таня с ним встречалась в свете прежде и взялась ему написать о Платонове. И вот какой ответ она получила: во — первых, по поводу освидетельствования — о нем хлопотали, чтобы его освидетельствовали и перевели в другой город, где у него родные, так как у него чахотка — он пишет, что Платонов совершенно здоров. Во — вторых, — он распространяет зловредные идеи. В — треть- их — перевод стоит денег, а правительство и так много денег тратит на тюрьмы. Это — слово в слово. Таня мне не дала, а то это стоило бы напечатать! Экие негодяи!

Бирюков сказал:

— А Татищев считается либералом.

— Да, сравнительно, — сказал Л.H., — это вроде… нет, пустяки! — и Л. Н. не договорил.

— А еще удивительное письмо нынче от крестьянина владимирского. Ужасно безграмотное, типично мужицкое, а мысли самые настоящие. Он пишет, что у них есть социалисты. Им говоришь, а они возражают: «В борьбе обретешь ты право свое…»

Кто‑то из присутствовавших сказал, что за границей социалисты, пожалуй, еще дальше от религиозного отношения к жизни, чем у нас. Л. Н. сказал:

— Вы говорите — за границей… это как корреспондент Булгакова. Они считают постыдным подставлять спину.

Л. Н. получил письмо от какого‑то молодого социал — демократа студента, у которого потом завязалась переписка с Булгаковым. Студент этот, судя по письмам, симпатичный и умный, не разделяет религиозных взглядов Л.H., и по поводу намерения Булгакова отказаться от военной службы возмущался и писал, что постыдно подставлять спину. Он послал Булгакову свой портрет — очень милое лицо — и просил обменяться портретами. Булгаков показывал нам этот портрет, и по этому поводу Л. Н. об нем и вспомнил.

Л. Н. сказал:

— Как я жалею, что я не хватился — в Кочетах, — что в Брянске сидит Куртыш (осужден за отказ от военной службы); я бы мог съездить туда. Может быть, меня бы к нему пустили. Это мне напомнило чудесное свидание Молочникова со Смирновым и Соловьевым: их приводили из тюрьмы свидетелями по его делу. Когда их привели, Молочников подошел к ним, а Смирнов говорит ему: «вы близко не подходите, а то вши переползут…»

У Л. Н. дрогнул голос, и он замолчал, с трудом удерживая слезы.

За обедом не было ничего особенного. Приехал Сергей Львович. После обеда я играл в шахматы сначала с Л. Н. (две партии, которые он обе проиграл), а потом с Сергеем Львовичем.

Кончив игру, я пошел к Л. Н. Он сидел у себя с Бирюковым и рассказывал ему о своих спорах с Николаевым о праве и собственности. Хотя он по существу не согласен с Николаевым, но все‑таки отдает должное основательности и продуманности его взглядов, а многие отдельные мысли находит справедливыми. Л. Н. сказал:

— Если Николаев и имеет некоторые основания говорить, что человек «имеет право собственности» на произведение своего труда, то в области духовной это — ужасное заблуждение. Произведения мысли или художественного творчества человека не должны и не могут быть предметом материальной собственности. Вот на днях в газете мне попался фельетон Боборыкина. Что он пишет! Просто ужас! А с каким уменьем говорит обо всем, о чем угодно. И понятно: ему для его жизни нужны средства, вот он и пишет. И это ужасно!

Л. Н. опять вспомнил о книжке Клименко о Чайковском и сказал:

— Книжечка эта была мне очень интересна. Личность Чайковского вызвала во мне полную симпатию; но эта жизнь, лишенная духовного содержания, полная только интересами концертов, сочинения и исполнения своих произведений, просто ужасна!..

Пошли чай пить. Перед чаем я остался с Л. Н. вдвоем. Он расспрашивал меня о моей личной жизни и интересовался причинами, заставляющими меня давать так много уроков и зарабатывать сравнительно много денег.

У меня болел палец, но мне все‑таки хотелось поиграть Л. Н. Я сказал, что сыграю несколько небольших пьес. Я сыграл баркаролу Аренского. Л. Н. сказал:

— Какое вы мне доставили удовольствие!

Потом я еще сыграл этюды As‑dur op. 25 и E‑dur op. 10, прелюдию Fis‑dur и мазурку c‑moll Шопена.

Л. Н. был очень тронут музыкой и очень меня благодарил. (Это был последний раз, что я играл Л. Н, да и вообще последний раз, что он слушал не любительскую музыку.) Я заметил, что когда Л. Н. давно не слыхал музыки, она особенно сильно на него действует.

Л. Н. спросил меня:

— Вы хороший педагог? Вы скажите откровенно.

Я замялся и спросил:

— А что?

— Я, зная вас, думаю, что вы должны быть очень хорошим педагогом.

Софья Андреевна стала говорить преувеличенно о моих педагогических качествах, так что мне стало неловко…

Мне пора было ехать. Подали лошадей. Я сказал Л.H., что хотел бы поговорить с ним. Он пошел со мной к себе и сказал:

— Я догадываюсь, о чем вы хотите говорить, и сам хотел говорить о том же. Я нисколько не сердился на вас за ваше письмо. Напротив, оно мне было очень полезно и нужно.

Я сказал Л. H., что менее всего хотел сделать что‑либо недоброе по отношению Софьи Андреевны, которую мне глубоко жаль. Л. Н. вздрогнул и сказал тихо, обернувшись в сторону своей темной спальни:

— Не здесь ли она? — Потом, в ответ на мои слова, он сказал: — Да, да, я знаю и понимаю вас…

Я сказал Л.H., что мне хочется ему еще сказать, что я живу так, как складывается моя жизнь, не потому, что эта жизнь мне желательна…

Л. Н. не дал мне договорить и сказал:

— Зачем вы мне рассказываете свою душу? Я вас и так насквозь знаю… — отом он вздохнул и прибавил: — Что делать? Никто из нас, друзей, не живет так, как хотелось бы и нужно бы было. Ну, прощайте, спасибо, что приехали. Приезжайте поскорее…

Я поцеловал, еле удерживая слезы, его руку. Мы поцеловались. На глазах его были такие для меня дорогие слезы.

— Тепло ли вы одеты? — спросил Л. Н. — А вы возьмите мою шапку, а то у вас голова озябнет.