Шарль Монселе - Женщины-масонки

• Название: Женщины-масонки
• Автор: Шарль Монселе
• Издательство: ОГИЗ
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-88274-012-6

Возникшее в начале XVIII пека в Англии религиозно-этическое движение – масонство – получило распространение во многих странах. Эта тайная организация ставила своей целью объединение людей на основе равенства, взаимопомощи и верности. В масонские ложи женщин не принимали, и с течением времени женщины создали свои масонские ложи.

В романе «Женщины-масонки» Шарля Монселе (1825-1888), известного французского романиста, талантливого восприемник литературных принципов А. Дюма, речь идет о тайной организации женщин-масонок, незримо опутавшей своей страшной сетью всю Францию – от великосветских салонов до рабочих кварталов. В эту сеть, добровольно или волею судеб, попадают герои романа. Всевозможные приключения, любовные истории, заговоры, поединки составляют содержание книги. Весь роман пронизан мотивом женской мести, которую осуществляет эта мощная масонская организация.

На русском языке произведение Шарля Монселе печатается впервые.

---

Вечерние газеты объявили о назначении Шарля де Н.

Поступай так же, как я: обвиняй судьбу, проклинай злой рок, но не ломай себе голову, ища причину этого прискорбного события. Впрочем, я, как и следовало ожидать, поначалу терялся в догадках: сперва я во всем обвинил часы, потом хотел уволить моего камердинера Жана. Скажу больше: я дошел до того, что заподозрил даже Пандору! Но это было совсем уж нелепо, и я тотчас же это понял.

Наркотик? Но зачем?

Пандора должна всячески желать моего благополучия.

Я даже заметил в ней заинтересованность коммерческими делами. Как-то на днях она пустилась в подробные объяснения структуры биржи, после чего попыталась подбить меня заняться этими делами и получить возможно большую прибыль; это возвысило бы меня в ее глазах. Я говорил на эту тему шутливо, но она была уязвлена, а потому несколько раз возвращалась к этому предмету, и, короче говоря, эта странная дискуссия едва не привела нас к ссоре. Занятная девушка, не правда ли?

Вообще я терпеть не могу причуды, которые заставляют иных женщин придумывать себе такие безвкусные, невозможные имена, как Звездочка, Вишенка, Муслин, Барвинок, Пчелка или Юность. И поэтому как-то раз я спросил Пандору:

– Откуда у вас это прозвище – «Пандора»?

– О, это дело давнее,– отвечала она.

– Давнее для вас? И как же давно это было?

– Года четыре назад, а то и больше. Один великий художник, которому не пришлось по душе имя, данное мне при крещении, нашел мне другую покровительницу в словаре мифов.

– А как же вас зовут по-настоящему?

– Мишель.

– «Пандора» действительно звучит красивее; но знаете ли вы, кто была мифологическая Пандора?

– Да, мне о ней рассказывали, но запомнила я очень немного. Кажется, это была статуя, которая превратилась в женщину[42].

– Да, такой миф тоже существует, но это совсем другой миф. А Пандора – это символ красоты и зла, соблазна и отчаяния.

Пандора расхохоталась.

– Послушать вас, так я воплощаю эту мифологическую чепуху и оправдываю свое прозвище! – сказала она.

– Я не захожу так далеко, но понимаю, что такая мысль вполне могла прийти кому-то в голову.

– Послушайте: признайтесь, что вы сгораете от желания сделать мне весьма сомнительный комплимент в форме мадригала. Вы хотите поместить меня в разряд прекрасных чудовищ…

– О Господи!

– …Прелестных вампиров, гадюк, переливающихся всеми цветами радуги.

– Ни в коем случае!

– Скажите же для начала, что я испорчена до мозга костей, что во мне нет ни капли простодушия, что у меня самая корыстная и самая черствая душа – душа старого австрийского дипломата. Соедините во мне Манон Леско и императрицу Феодору и будьте довольны.

Этой речью она привела меня в замешательство, дорогой Леопольд: она сама, казалось, старалась вызвать у меня опасения, и притом с таким задором, с таким увлечением, что перу не под силу описать эту сцену.

В другой раз (дело в том, что мне доставляет удовольствие расспрашивать ее обо всем на свете, а ее рассуждения имеют для меня такую же прелесть, какую находили мы в кислинке некоторых фруктов) я спросил ее, не вызывает ли у нее зависть честная жизнь, какую ведут буржуа.

– Отнюдь нет,– отвечала она и, видя, что я удивлен, продолжала: – Это вполне понятно: ведь я никогда не страдала от того, что веду беспорядочную жизнь. Представьте себе настоящего парижанина, самого что ни на есть истинного парижанина, никогда не покидавшего Монмартрского холма, и спросите его, хочет ли он жить в провинции. Сначала он просто не найдется, что вам ответить, но слово «нет» уже будет у него на устах; потом он повторит вам все, что когда-либо слышал о провинции: что люди там умирают от скуки, что они превращаются там в камни, что улицы там пустынны и что там ложатся спать в девять часов. Так вот: у меня точь-в-точь такие же предубеждения и точь-в-точь такое же недоверие к порядочности. Весьма вероятно, что это нелепо, и впоследствии я наверняка буду думать иначе; но сейчас характер мой соответствует моему возрасту: я еще не настолько утомлена жизнью, чтобы мечтать об отдыхе. Порядочность – это что-то вроде театра, в котором я еще никогда не бывала, это театр по ту сторону мостов, это, если хотите, современная Комеди Франсез. Мне говорили, что люди там умирают от скуки,– вот почему я никогда там не бываю. Быть может, случай приведет меня туда именно в тот день, когда я меньше всего буду об этом думать.

Принимая во внимание таковые рассуждения, я затруднился бы сказать тебе с уверенностью, любит ли меня Пандора.

У меня часто возникают сомнения, которые выводят меня из себя. В один и тот же день она порой переходит от самого естественного, самого пленительного очарования к самой наглой пренебрежительности, которая вполне способна заставить меня взять в руки палку, как это делают в старинных комедиях. В такие мгновения я спрашиваю себя: как мог я увлечься такой вот куклой,– ведь я не студент, с одной стороны, и не старик – с другой (это два полюса, весьма друг на друга похожие). Я говорю себе, что это помеха для моих планов или, по меньшей мере, уйма хлопот. Тогда я хватаю перо, я хочу написать ей и освободиться от нее; и вот, в тот момент, когда я уже намерен написать целый лист, я останавливаюсь и неизменно говорю себе с сознанием своей слабости, которая прячется за улыбкой:

– Ба! Это я всегда успею!

Или же:

– А все-таки она забавна!

Жму тебе руку, дорогой Леопольд, и желаю тебе спокойного счастья, которым ты наслаждаешься и которого вполне заслуживаешь».

«25 октября.

Пандора пожелала сделать мне подарок. Несколько дней назад она прислала мне небольшой красивый секретер из розового дерева, отделанный по всем четырем углам медной инкрустацией; это прелестный предмет меблировки, на котором обыкновенно на скорую руку набрасывают любовные записки и который состоит из множества таинственных ящичков, предназначенных специально для того, чтобы заключить в своих недрах локоны, медальоны с портретами и засушенные фиалки.

– Кладите сюда все самое для вас ценное,– сказала она, явившись для того, чтобы передать мне ключи из рук в руки.

Я положил туда деньги.

Эта операция, к которой я, к слову сказать, приступил, оставшись в полнейшем одиночестве, послужила для меня источником множества печальных размышлений. Дело в том, что за последние три месяца в моих восьмидесяти тысячах франков была пробита огромная брешь. Дыхание прихотей Пандоры пустило по ветру солидную часть этих маленьких измятых бумажек, о которых я на днях рассказал тебе скорее как поэт-лирик, нежели как расчетливый человек. Пора подумать о том, чтобы сохранить остаток. Но как это скучно, а главное, как смехотворно! Представь себе, дорогой Леопольд, как я раздумываю о «наилучшем помещении капитала», как советуюсь об этом с нотариусами, как, подобно г-ну Гого[43], читаю проспекты предприятий.

Как бы то ни было, мои капиталы (мои капиталы!) в любом месте будут помещены надежнее, чем у меня: это совершенно очевидно!

На завтра у нас с Пандорой намечается прогулка по окрестностям Парижа; хорошие дни подходят к концу, и это будет нашим прощанием с осенью.

Не наговорил ли я тебе в предыдущем письме много плохого о Пандоре? Во всяком случае, уничтожь его. Если бы слово «ангел» не было опошлено и скомпрометировано оравой писак, я ни секунды не поколебался бы употребить его применительно к ней. Но вместо этого скажу тебе, что это самый лучший женский тип из всех, какие нам известны, и пусть он таковым и останется: тогда я мало-помалу, шаг за шагом попадусь, наконец, в сети Пандоры целиком, словно затянутый шестерней какого-нибудь механизма».

V ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЕ ОКТЯБРЯ

Осень – самое прекрасное время года в Париже, она гармонирует с ним самым лучшим образом.

Этому городу, где царят легкомыслие и изысканная роскошь, как нельзя лучше подходят бледные краски и неяркое солнце, которое нужно главным образом для того, чтобы дамы могли носить зонтики и великолепные модные туалеты. Небо облачается в прелестный серебристо-голубой наряд, листья покрывают уже не только деревья, но и землю, пряча под собой пыль на аллеях садов и парков. Это время, когда Булонский лес, Севрский холм, остров Буживаль делают отчаянные усилия, чтобы остаться оазисами, и достигают в этом самых поразительных, самых невероятных успехов. Сена гладкая и спокойная. В лесах происходит настоящая схватка, настоящая битва красок – красновато-коричневых, золотистых, желтых, зеленых, голубых и алых. Природа использует все средства кокетства, подобно женщине на закате жизни; это дни наивысшей обольстительности, дни, когда оригинальность приходит на помощь увядающей красоте.

В этом сезоне, предназначенном для удовольствий, день начинается поздно, а кончается рано, празднества коротки, и их не сопровождают ни усталость, ни сожаление. Это самое лучшее время для прелестных прогулок, веселых и сентиментальных одновременно. Филипп Бейль и Пандора воспользовались одним из таких чудесных дней, чтобы совершить прогулку по окрестностям Парижа. Один из тех маленьких двухместных экипажей, которые, однако, ничуть не уступают в элегантности каретам и которые далеко превосходят их в скорости, сначала унес их после полудня за Отейль, а потом отвез их сначала в Медон, затем в Сен-Клу и прокатил по дорожкам Виль-д'Аврей. Когда им нравилась местность, они выходили из экипажа и шли пешком; молодая женщина опиралась на руку Филиппа и гуляла, чуть приподняв шелковое платье, чтобы оно не цеплялось за черные мертвые ветки, лежавшие на земле; наслаждением было видеть, как под носками ее ботинок шуршит сухая листва.