Шарль Монселе - Женщины-масонки

• Название: Женщины-масонки
• Автор: Шарль Монселе
• Издательство: ОГИЗ
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-88274-012-6

Возникшее в начале XVIII пека в Англии религиозно-этическое движение – масонство – получило распространение во многих странах. Эта тайная организация ставила своей целью объединение людей на основе равенства, взаимопомощи и верности. В масонские ложи женщин не принимали, и с течением времени женщины создали свои масонские ложи.

В романе «Женщины-масонки» Шарля Монселе (1825-1888), известного французского романиста, талантливого восприемник литературных принципов А. Дюма, речь идет о тайной организации женщин-масонок, незримо опутавшей своей страшной сетью всю Францию – от великосветских салонов до рабочих кварталов. В эту сеть, добровольно или волею судеб, попадают герои романа. Всевозможные приключения, любовные истории, заговоры, поединки составляют содержание книги. Весь роман пронизан мотивом женской мести, которую осуществляет эта мощная масонская организация.

На русском языке произведение Шарля Монселе печатается впервые.

---

Эта речь, несомненно, нелегко далась молодой женщине: она отвернулась и сделала вид, что смотрит в окно.

– Вы клевещете на себя, дорогое дитя,– отвечал граф,– вы гораздо лучше, чем вы о себе говорите, но вы не хотите, чтобы это знали. Ваша душа еще жива и невредима, ибо убивает или портит душу не столько жизнь, сколько мысль. А вы еще слишком молоды, чтобы много размышлять,– у вас для этого не было времени; ваше обучение дурному, к счастью, не завершено, поверьте мне. Вы жестоки лишь временами, вы бесчувственны лишь из тщеславия; и в тот самый момент, когда вы приспосабливаетесь к двойной роли, вы признаетесь, что уступаете некоей таинственной необходимости…

– Это правда,– перебила Пандора.

– Так вот, нехорошее дитя, перестаньте унижать себя, вы ни в чем меня не убедите. Я люблю вас, хорошо вас зная. Даже если бы вы и впрямь были такой, какой хотите казаться, даже если бы преждевременное презрение к самой себе и презрение окружающих ожесточило вашу душу, то неужели вы думаете, что моя любовь или же моя слабость, как вы ее называете, внезапно прошла бы от этого? Увы, нет! Любовь старика тем упорнее, чем меньше у него надежды. Вы справедливо заметили, что я поступаюсь собственным достоинством; но еще справедливее то, что у меня не хватает сил разлюбить вас. Мужчины сильны и достойно ведут себя только в тех случаях, когда они не любят женщину.

– Ба! Не будет меня – будет другая. Вы полюбите Сару, или Фернанду, или Мелани. Сердце мужчины никогда не бывает свободным.

– В моем возрасте люди не меняют своих привязанностей,– ответил граф.

– Что ж, дорогой граф, уповайте на Бога!

Эта фраза была произнесена тоном, который не допускал продолжения разговора.

Господин д'Энгранд взялся за шляпу.

Любовник, который получил отставку, проситель, которого выпроваживают без милосердия, поэт, рукопись которого отказывается принять издатель, берутся за шляпу одинаково – молча и убито.

– Прощайте, Пандора,– сказал граф.

– Прощайте.

Он уже взялся за ручку двери, когда Пандора, которая, казалось, о чем-то раздумывала, окликнула его.

– Подождите!

Удивленный граф подошел к ней.

Пандора направилась к своему секретеру, открыла один из ящиков и вытащила оттуда пресловутое письмо с загадочной печатью.

Она еще раз перечитала письмо, но теперь она, казалось, обдумывает каждую букву.

– Дорогой граф,– заговорила она, отложив листок,– мне жаль вас, и коль скоро вы действительно меня любите, отчасти по привычке, отчасти из самолюбия – не перебивайте! – я хочу предложить вам договор.

– Договор?

– Ну да, договор… от глагола «договариваться»… или полюбовное соглашение, если это вам больше по душе. Сегодня вы страшно бестолковы!

– Говорите, Пандора, я сделаю все, что вы хотите.

– О, я не буду слишком требовательной!… Какое у нас сегодня число?

– Двадцать шестое… Двадцать шестое июля…

– Отлично!

Она принялась считать по пальцам.

– Граф,– продолжала она,– вы отправитесь в трехмесячное путешествие.

– Путешествие?!

– Повторять я не намерена!… Вы были в Лондоне?

– Да.

– Очень плохо!… А в Мадриде?

– Нет.

– В таком случае отправляйтесь в Мадрид.

– Но…– пробормотал ошеломленный граф.

– Если вы предпочитаете съездить в Неаполь, Венецию или Константинополь, это дело ваше. Мне все равно.

– Пандора…

– Сегодня двадцать шестое июля, говорите вы; возвращайтесь двадцать шестого октября.

– Двадцать шестого октября? А дальше?

– А дальше вы встретите меня вечером в Опера Комик. Ведь у вас по-прежнему там ложа, да?

– Да, Пандора.

– Я буду там. И тогда я уже больше не стану вспоминать о нашем сегодняшнем разговоре. Я… я позволю вам любить меня, раз вы того хотите. Но уезжайте, уезжайте сегодня же, в крайнем случае – завтра!

– Будь по-вашему,– сказал граф д'Энгранд,– но и вы помните свое обещание: через три месяца, день в день, я встречусь с вами и потребую, чтобы вы его исполнили.

– Договорились!

– А до тех пор не скажете ли вы хоть слово, чтобы объяснить мне…

– Ни единого!

– Что ж, покоряюсь, раз так надо. Ах, как странно вы ведете себя, Пандора! Право, я схожу с ума!… Ну, ничего; завтра я покидаю Париж. До свидания, Пандора.

– До свидания, граф,– сказала она, протягивая ему руку, которую на сей раз он поцеловал.

II ПИСЬМА ФИЛИППА БЕЙЛЯ ЕГО ДРУГУ ЛЕОПОЛЬДУ N.

«Ура, дорогой друг! Ура! Вот и снова я «выкарабкался», как говорят между собой близкие люди. Я только что выиграл в Бадене восемьдесят тысяч франков. Восемьдесят тысяч, понимаешь? И ни на грош меньше!… А письмо пишу уже из Парижа. Париж и восемьдесят тысяч франков – это великолепно!

Вот они, я держу их в руках, эти отвратительные банкноты, засаленные, надорванные и подклеенные! И по одним только следам этих дрожащих пальцев, которые держали эти бумажонки, я читаю всевозможные драмы. Среди этих банкнот есть мятые, выцветшие, испещренные пятнами слез, свидетельствующих о трогательной борьбе между порядочностью и разорением; есть банкноты, совершившие кругосветное путешествие, будучи зашитыми за подкладку,– это заметно по тысяче складок, которые их покрывают. Другие, исколотые булавкой банкира и напоминающие кружево, сохраняют коммерческую жесткость и спесь, которые оберегают их от страстей разного рода. Иные из них я узнаю по запаху – эти, конечно, появились из кошелька той или другой знатной дамы. Но какими бы они ни были, они у меня, пачка их лежит у меня на столе вот сию минуту, когда я пишу тебе. Когда же моей руке хочется опереться на них, они упруго ее отталкивают, как сделала бы это мягкая подушка.

Ах, что за славная подушка! И уж она-то не из тех, что «набиты угрызениями совести», как те пресловутые подушки, о которых нам рассказывают мелодрамы; если она и наводит на меня бессонницу, так разве что от счастья. Еще раз – ура! Сознаюсь, дорогой друг: это было прекрасное время, да, прекрасное время, когда я получил это подкрепление, ибо мои войска постепенно покидали поле боя. Еще мгновение – и вот из всего имущества у меня осталось только мое человеческое достоинство. А ведь этого, откровенно говоря, недостаточно для того, кто привык обедать в Кафе де Пари и играть в вист в Клубе. Словом, я просто не знаю, что бы со мной было без этой благословенной пачки купюр. Нет, черт возьми, я не собирался пустить себе пулю в лоб – ты знаешь, что я человек мужественный. В сущности говоря, несчастье меня не пугает: оно интересует меня так же, как и любая другая задача, которую надо решить.

Итак, деньги наконец-то пришли под кров моего дома. Но знаешь ли ты, что пришло ко мне вместе с деньгами? (Ты будешь смеяться надо мной и будешь прав.) Любовь, дорогой Леопольд, любовь! Пишу эти строки и краснею как школьник. Я-то думал, что вполне излечился от Марианны; неужели я обречен вечно удивлять самого себя?

Но посмотрим: действительно ли я влюблен? Я хочу, чтобы ты решил этот вопрос, и потому постараюсь рассказать тебе все возможно более подробно. Да, как я предполагаю, ты получишь мое письмо рано утром; спокойно отложи его и позавтракай, а потом, когда взгляд твой прояснится, а губы будут еще горячими от кофе, возьми его так, как взял бы какой-нибудь фельетон; постарайся понять мои восторги и, подумав о том, сколь все это свежо, прости мне красоты моего стиля, а главное, будь ко мне снисходителен.

Итак, позавчера, 26 июля 1844 года, в половине первого ночи я полюбил девушку, наиболее достойную порицания из всех девушек в мире. Ее портрет я набросаю попозже – тебе от этого не уйти,– и с этой целью я уже послал слугу за целым горшком кармина, снега и перламутра.

Дело было за столом, в голубой гостиной ресторана «У провансальцев»; нас было семь человек, и среди нас – две женщины; если хочешь знать, это были актрисы, не уродливее других и с вполне сносным языком.

Мужчины были: Форестье, де Коломбен, Марк и один провинциальный увалень, которого привел Коломбен,– простофиля с драгоценными камнями на рубашке, на жилете и на пальцах. Фамилия его Беше; мне показалось, что все забавляются этим разукрашенным ослом. Я предоставил им свободу действий; сам я всерьез атаковал его за ужином – должен уведомить тебя, что я день ото дня все больше и больше увлекаюсь чревоугодием, и это приводит меня в ужас: говорят, что это порок человека конченого.

Внимание! Неожиданная развязка! Уже около четверти часа мы сражались на словесной дуэли за мясом во всех видах, когда дверь открылась, послышался шелест шелков, в комнате повеяло каким-то новым ароматом, и появилась розовая шляпка.

– Добрый вечер, Пандора,– сказал Марк.

Не знаю, чего ожидали от этого нового персонажа мои сотрапезники; я же отодвинулся, чтобы освободить ей место. Она села, не обращая на меня ни малейшего внимания, улыбаясь мужчинам и называя женщин «моя крошка». На коленях у меня очутилась добрая половина ее платья – оно было сшито из шумящей ткани вызывающе яркого цвета. Когда она появилась, гарсон взял у нее шляпку и шаль; она превосходно сложена; живость ее движений мне понравилась. Я не знал, кто она такая.