Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

• Название: Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
• Автор: Питер Грин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0668-1

В романе современного английского писателя и ученого Питера Грина делается попытка воссоздать жизнь легендарной поэтессы античности Сафо, показать ее мир, мир любви и страданий, дружбы и предательства, чистых чувств и высокой поэзии.

---

Наконец, после долгого молчания, он произнес — медленно, будто продолжая размышлять:

— Я люблю свою жену. Именно потому, что люблю, я всем сердцем желаю ей счастья. Наслаждение, которое вы даруете друг другу, — это источник радости и для меня. Тебе это может показаться странным. Так помни, что любовь может принимать разные обличья. Не все из них просты и привычны.

— Но ведь и другие страсти могут прикрываться именем Любви. Разве не так?

— Так-то так. — Его глаза искали встречи с моими. — Есть множество масок, множество фальшивых богов. Но Любовь узнаваема, даже когда надевает маску. Ее руки простерты, несут дары, и ничего для себя не просят.

Пустые руки, протянутые за наслаждением, голос, вопящий «Дай!», не имеют ничего общего с истинной любовью.

Я кивнула, удивленная, — где я могла слышать подобные слова прежде? Конечно же ни от кого другого, как от сестры Ликурга — тетушки Елены, когда она сидела на моей постели, утешая меня: «Афродита многогранна и многолика». Яркие черты Хлои рассыпались — и передо мной грубая, пьяная, красная маска Питтака, исполненная сладострастья — и слабости.

— Понимаю, мой господин, — ответила я.

Так что же, значит, он имеет в виду меня? Значит, ставится вопрос о силе и чистоте моей любви, а не любви Хлои? Я с удивлением понимаю, что до сих пор не думала о возможности такого поворота событий.

— Да, похоже, ты поняла, — сказал он и глубоко вздохнул. — Позволь мне только сказать тебе одну вещь, и больше мы к этому не вернемся. Ты сможешь гостить в моем — нашем — доме столько, сколько ты захочешь. Я не отношусь к тебе со зложеланием или упреком. Ты, — подмигнул он, — нисколько не стоишь у меня поперек дороги. Я отношусь к тебе с привязанностью и любовью. Я верю в твою любовь к Хлое и именно потому, что верю, принимаю ее.

Он говорил такими высокопарными, ходульными словами, что мне было ясно: они не что иное, как щит, которым он прикрывал свои обнаженные, легко ранимые чувства. Я кивнула в знак благодарности, пряча глаза, не в силах сказать ни слова. Только позже, наедине с собой, я стала думать о Ликурге — какие сложные побуждения могут заставить мужчину — любого мужчину — изъясняться в подобных выражениях?

Когда я уже засыпала, я задала себе неожиданно пришедший на ум вопрос: почему у них не было детей? Но этот вопрос остался без ответа, упал, точно свинцовая гиря, с гулким эхом за ту грань, где кошмар и фантазия только и ждут, чтобы изнурить лишенный сознания рассудок.

Условность того или другого рода управляют нашими жизнями в куда большей мере, нежели думаем мы сами. Странно, что, размышляя о Сицилии, я все чаще вспоминаю о наполнявших мою жизнь каждодневных мелочах, приобретших характер обряда. Возможно, тогда я больше, чем в какой-либо еще период своей жизни по настоящее время, нуждалась в этих мелочах, которыми люди обрамляют и обогащают привычный ход своего существования. Без этих поступков, слов, наблюдений, которые отмечают проходящие дни и годы, осеняют собой великие таинства рождения, обновления и исчезновения, мы были бы всего лишь листьями, гонимыми ветром по серой безграничной долине, были бы мы только шепотом омываемых дождем костей.

Были повседневные, привычные действа — ну, скажем, бросить каплю благовония в пламя домашнего жертвенника Афродиты или сложить вместе большой и указательный палец, чтобы отвратить дурной глаз. К этим же привычным действам отнесу странные и часто патетичные заказы: не откажу ли я в любезности написать эпитафию младенцу, умершему в трехмесячном возрасте от лихорадки? Не смогла ли бы я найти прочувствованные слова, чтобы поддержать безутешную вдову в ее тяжелой утрате? Я никогда не отказывала в подобных просьбах. Я знала — кто лучше меня знает! — какой утешительный бальзам заключается в таких вот «стихах на случай», как они утишают нестерпимую боль.

Но все же большая часть заказов поступала от тех, кто посчастливее. Перебирая желтеющие папирусы у себя на столе, я вижу набросок: «Благодарность Артемиде от Аристо, дочери Гермоклеита». Память на мгновение подводит меня: кто такая Аристо? Что пожертвовала она в знак благодарности? Тут перед глазами встает вытянутое, красивое, бледное, как слоновая кость, лицо и одеяния жрицы: Аристо посвящала свою новорожденную дочь на служение Артемиде. «Я — дитя, еще не умеющее говорить…» Где теперь сама статуя Артемиды? Какова дальнейшая судьба дочери Аристо?

Но, как ни смешно, меня чаще всего просили сочинять свадебные песни — очевидно, это было безумно модным поветрием в сиракузском высшем обществе. Песнопения для процессий, эпиталамы[104], песни о прощании невесты с девичеством и даже о грубияне, прорвавшемся на праздник… «Для таких случаев немного найдется слов», — говорю я всем. Вечер за вечером я как почетная гостья играю и пою среди хриплого смеха и розовых лепестков, под бой барабанов, пока какая-нибудь потная, испуганная, подвыпившая молодая пара не будет препровождена в брачную опочивальню, точно пара связанных быков под жертвенный топор.

Затем, пока за стенами опочивальни продолжается пирушка, бедная невеста в темноте и с болью лишается девственности на огромной, устланной травами брачной постели, и доказательство прежней невинности девицы победно демонстрируется ухмыляющимся совершителем в свете бесчисленных качающихся, дымящих факелов под одобрительный рев собравшейся толпы!

Однажды, когда я гуляла в холмах, наслаждаясь прохладой весеннего воздуха, обвевавшего мне лицо, слушая неумолчный птичий хор на ветвях платанов, мой взгляд вдруг остановился на алом пятне посреди свежевспахан-ной земли — это был гиацинт, втоптанный в мягкую почву неосторожным сапогом пахаря, но тем не менее сохранивший отзвук своей потерянной хрупкой красоты. Этот образ преследовал меня несколько дней. Что могло бы точнее сказать о потере девственности, утрате преходящей невинности?

Как я уже говорила, мои свадебные гимны пользовались большим спросом — все согласились, что ни один свадебный обряд не был бы полным без изящного, тонкого сопровождения, которое исторгают струны моей лиры.

Короткая, но весьма характерная весточка от Ариона. «Ты будешь польщена, по крайней мере, я так думаю — судьи присудили мне первую премию на празднестве в Химере. К сожалению, лавровый венок нельзя съесть (если, конечно, ты не осел, жаждущий получить несварение желудка), так что мне придется дать несколько публичных представлений в Регии[105], Сибарисе[106] и тому подобных местах, где золото льется рекой, но пренебрежение к художнику — такого еще надо поискать. В общем, дельце ожидается весьма скучным, хотя и прибыльным, — прости за банальность, которую (судя по тем новостям, что доходят до меня из Сиракуз) ты открываешь сама». Вместо подписи в конце — озорной рисунок: поэт изобразил себя в виде резвящегося дельфина с безошибочно узнаваемыми чертами, под одним плавником — лира, а из пасти торчат мешочки с деньгами, и надо всем этим, несколько косо, подвешен лавровый венок.

Идут, покачиваясь и раскланиваясь, по улицам женщины, одетые в черное; струятся их распущенные волосы, серые от пепла; их стоны, переходя в резкие, душераздирающие вопли, разносятся по всему городу, от Ортигии до далеких вершин Епиполы[107]. Они носят траур по Адонису — потерянному возлюбленному Афродиты, погибшему от кабаньих клыков в горах на далеком Кипре. Когда Афродита узнала о смерти Адониса[108], она сама пошла в горы Кипра искать тело любимого. Острые камни и шипы терновника изранили ноги богини. Горько плакала она над рано погибшим юношей. И повелела богиня вырасти из крови Адониса нежному Анемону, а там, где падали из раненых ног богини капли крови, всюду выросли пышные алые розы.

…Медленно движется по улицам процессия под пронзительные, мертвящие звуки флейт. Люди с выбритыми головами несут носилки с юным мертвым богом, который еще вчера возлежал на брачном ложе. Всего один день наслаждался он счастьем новобрачного! Тело убрано многочисленными гирляндами, усыпано цветами, рядом грудой лежат фрукты и медовые пироги. «Адонис умер! — плачут женщины, Адонис умер!» И снова ввысь возносятся слова, от которых темнеет небо: «Нежный Адонис мертв! Киферея, что нам делать? Ах, что нам делать?» И тут же громкий, отчаянный ответ: «Бейте себя в груди, девы, срывайте с себя одеяния!» Намазанные кровью щеки, медленный гул барабанов и образ бога спускается в воды потока, рождающегося из источника Аретузы, они донесут его до моря: «Скорбим по Адонису, который гостил на земле всего четыре месяца!» Но назавтра будет радость, Адонис воскреснет вновь — природа ликует, когда возвращается на землю к ярким лучам солнца юный, прекрасный Адонис.

Вскоре после празднества Адониса я подхватила лихорадку. Ничего серьезного, но вполне достаточно, чтобы уложить меня в постель. Я лежала, потея и дрожа, во власти фантастических снов; Хлоя часами просиживала рядом со мной. Теперь она была спокойная, внимательная, — но могла ли я себе это представить? — немного нетерпелива и все не находила себе места, словно ее тянуло убежать. Затем, на третий день, она сообщила мне новость: они с Ликургом собрались в поездку — хотят побывать в своем имении у подножия Этны. Жаль, конечно, но путешествие было задумано ранее, и отложить его теперь было нельзя. Они будут в отъезде по крайней мере десять дней. «Но за тобой будут хорошо ухаживать, милая. Я отдала строжайшие распоряжения».