Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

влияние. Другой высокорожденный командующий герцог Брауншвейг-Баверн, проигравший однажды дело, сбежал от своего вой­ска при одном известии о приближении короля и вместе со своим слугой сдался в плен кроатам — во всей военной истории извес­тен лишь один подобный случай. Лучше всего характеризует это недоверие короля, сохранившееся у него со времен кондотьерства, выпущенный им дворцовый декрет, по которому ни один принц королевского дома не мог достигать высших военных дол­жностей. Когда король Вильгельм осенью 1870 г. произвел в фель­дмаршалы кронпринца и принца Фридриха-Карла, он особенно подчеркнул: «Это первый подобный случай в нашем доме».

Тем, что король выдержал в военном отношении Семилет­нюю войну, он обязан был тогдашнему прусскому офицерско­му корпусу. Были попытки сравнивать этот корпус с чем-то вро­де монашеского ордена. Этому очень содействовал тот факт, что король, насколько ему позволяла его власть, принуждал офицеров к безбрачию. Без долгого и сурового послушания ни­кто не мог достигнуть высокой должности; но при этом условии она делалась доступной для всякого. Однако весьма характерно для этого ограниченного и сурового поколения, что такой чело­век, как Готгольд Эфраим Лессинг, охотно вращался в его кругу и даже провел там самое лучшее и радостное время своей жиз­ни. По большей части бедняки, не имевшие ничего, кроме чес­ти, сабли и жизни, ежедневно подвергавшие свою жизнь опас­ностям в боях, эти офицеры скорее способны были сломать свои шпаги, чем запятнать, по прихоти короля, свою честь.

Однако Семилетняя война была для них не только слав­ной, но и роковой. Четыре тысячи их осталось на полях бит­вы, и даже после мира не удалось заполнить образовавшиеся пробелы, так как войско беспрерывно возрастало. Король не умел восстановить разбитые организации офицерского кор­пуса; все военные нововведения, которые он делал после вой­ны, приводили лишь к тому, что офицеры превращались в банду «спекулирующих лавочников», как сказал когда-то гру­бо, но зато очень метко Бойен — позднейший реформатор прусского войска. Ротное хозяйство, самое тяжелое испыта­ние для офицерского корпуса и опаснейший источник разло­жения, превратилось благодаря реформам короля в неизле­чимую язву, которая в течение нескольких десятилетий окон­чательно погубила боеспособность войска.

Из всех ошибок короля наиболее порицаемая ошибка яв­ляется, в известном смысле, и наиболее извинительной. Даже со стороны своих буржуазных поклонников «Философ из Сан-

Суси»[20] встречал довольно резкое порицание за то, что после Семилетней войны он прогнал из войска всех офицеров, всту­пивших туда под давлением нужды во время войны, и, так как собственное дворянство не могло удовлетворить потребнос­тей в офицерах, заменил их места авантюристами дворянско­го происхождения из-за границы. Лишь мимоходом можно за­метить, что эти офицеры в массе своей далеко не были лучши­ми. Если юнкерские офицеры предпочли бы бросить свою шпагу к ногам короля, нежели по его приказу разграбить сак­сонский охотничий замок, то офицер из бюргеров не только охотно выполнил бы это приказание, но и наполнил бы при этом и свои собственные карманы, причем доля короля в на­грабленном была бы по крайней мере пожертвована на лазаре­ты; это укрепляло короля в его убеждении, что лишь дворяне имеют чувство чести. Между прочим, об этом можно совсем не говорить. При закостеневшем сословном делении фридриховского государства буржуазному сословию нельзя было дать возможности занимать офицерские должности, не пере­вернув до основания всего государства. Хотя это и смогла сделать битва под Йеной, но король Фридрих не мог этого сделать, если бы даже и хотел.

Проклятием либеральной истории является то, что она все­гда попадает впросак, если вздумает ругнуть какого-нибудь ко­роля. Личное расположение короля к дворянству было лишь рефлексом старопрусского государственного разума, послед­ствием которого явилось наводнение прусского офицерского корпуса иностранным дворянством; по поводу вербования его можно было сказать то же самое, что сказал Маккиавелли о вербовке чужеземных рекрутов: получались лишь подонки и отбросы. Это было полным возвратом к временам ландскнех­тов Тридцатилетней войны. В год Йенской битвы среди штаб-офицеров прусского войска находилось 19 французов, 3 италь­янца, 1 грек, 20 поляков, 3 австрийца, 6 голландцев, 23 курляндца и русских, 15 шведов, 5 датчан, 13 швейцарцев и из непрусской Германии — 4 баварца, 8 вюртембержцев, 39 мекленбуржцев, 10 антальцев, 12 брауншвейгцев, 108 саксонцев и тюрингенцев, 8 ганноверцев, 18 тессенцев и около 50 человек из других мелких немецких государств. Еще более многочис­ленное и разнообразное смешение почти всех европейских на­ций (также англичан, шотландцев и португальцев) наблюдалось

среди высшего офицерства. Офицеров с французским именем и фамилией значилось в офицерском списке свыше 1000. Более пестрого смешения национальностей не было даже среди пол­ковников и капитанов валленштейновской армии.

Что касается нижних чинов, то прусская наемная армия яв­лялась классическим образцом лишь постольку, поскольку в ней была развита до крайности изнурительная дисциплина. В то время как во французском войске было запрещено употреб­ление хотя бы палки, в прусском войске палка работала с утра до вечера. Приблизительно половина войска состояла из кре­постных крестьянских парней, по отношению к которым могла бы применяться более мягкая дисциплина, но и с ними обраща­лись очень жестоко; правда, они были приучены к палкам еще на господском дворе и находились под знаменами лишь один месяц в году. В очень незначительной части постоянное войско могло состоять из обманутых юношей, попавших в руки вер­бовщиков, но в несравненно большей своей части оно состояло все же из бродяг, дезертировавших ради денег из одного войска в другое; «это были,— говорит Шарнгорст,— бродяги, пьяни­цы, воры, негодяи и вообще преступники со всей Германии». Такую публику можно было удерживать в рамках дисциплины лишь самыми ужасными принудительными мерами.

Все же главное свое основание эта система находила не только в жесткой необходимости, но в принципе, как это при­знавал и сам король. Он не верил в существование каких-либо моральных побуждений в простом солдате; ему было совер­шенно безразлично, что думали и чувствовали те, кто плечо к плечу, вымуштрованные офицерами, должны были идти на­встречу вражеским пулям. Из времен Тридцатилетней войны он, несомненно, сохранил известную склонность к кондотьерству так же, как перенял от Густава-Адольфа манеру послед­него, применявшуюся тем в очень больших размерах, манеру зачислять военнопленных в свои войска. «Король не видел ничего дурного в том, чтобы, по примеру Мансфельда и Валленштейна, заключать соглашение с полковниками, которые обязывались навербовать за границей к нему на службу це­лые полки. Он охотно взял к себе на службу в 1744 г. часть войск, только что защищавших от него Прагу; он принудил саксонские полки, капитулировавшие в 1756 г. под Пирной, вступить в ряды его войск; в следующем году он навербовал свои полки из пленных австрийцев. Много тысяч набрал он в Моравии и Богемии, Саксонии и Мекленбурге, Ангальте и Эрфурте» (М. Леман). Подобные методы применялись и рань­ше в наемных войсках, но нигде не проводились они так сис­тематически, как в войске Фридриха.

Что из этого получилось, охарактеризовал коротко и метко Шарнгорст: «Ни одного солдата не истязали так ужасно, как прусского, и ни один не был так плох, как прусский».

X

Время расцвета постоянного наемного войска было также рас­цветом и стратегии на истощение. Это с такой же необходимостью вытекало из военной организации войска, как сама военная орга­низация возникла из экономической структуры общества.

В военной литературе стратегия на уничтожение считает­ся высшим родом военного искусства и даже его классической формой, рядом с которой стратегия на истощение представля­ется лишь несовершенным, вспомогательным средством. Стра­тегия на уничтожение является, таким образом, проявлением якобы более высокого исторического развития. Но неправиль­ность этого положения обнаруживается уже из самого повер­хностного взгляда на античную военную историю. Древние афиняне вели Персидскую войну по законам стратегии на унич­тожение, а Пелопоннесскую войну по законам стратегии на истощение, однако никому не придет в голову утверждать, что в дни Мильтиада и Фемистокла Афины стояли на более высо­кой ступени исторического развития, чем в дни Перикла. Но­вая военная история также началась со стратегии на уничто­жение полуварварских швейцарцев, в то время как современ­ная мировая война со дня на день проявляет все больше и больше признаков стратегии на истощение.

Если отвлечься от всех исторических условностей и уста­новить коренное различие между этими формами войны, то можно сказать, что стратегия на уничтожение является не более высокой, но более простой формой ведения войны. На­полеон, ее величайший маэстро, сказал однажды: «Я знаю в войне лишь три вещи: ежедневно проходить по десять миль, сражаться и отдыхать». Уничтожение вражеского войска в бою — единственная цель стратегии на уничтожение. Стра­тегия на истощение, наоборот, склонна рассматривать сра­жение как прием плохих генералов. Во всяком случае наряду с ней она признает и даже предпочитает изнурять врага, от­резая его от его базы, заставляя его разбить себе голову об укрепленные позиции, захватывая его отдельные крепости и