Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

же заботливы, как три женщины, которые заказывают для себя четыре колыбели, лишнюю колыбель — на тот случай, если у одной из них родится двойня». Мрачный юмор, который слы­шится в этих строках, должен был усилиться после того, как ландскнехты в течение Тридцатилетней войны превратились в настоящее бедствие для страны, по которой они проходили.

При этом нельзя упускать из виду, что немецкие ландск­нехты рассматриваются здесь как исторический тип и что их хозяйничанье было нисколько не хуже хозяйничанья наемни­ков других наций. Чем больше втягивала Тридцатилетняя вой­на в свой поток европейские державы — Францию и Испанию, Швецию и Польшу, Англию и Голландию,— тем больше при­мешивалось всевозможных наций к тем ордам, которые опус­тошали Германию. В каждом лагере образовалась пестрая смесь всевозможных наций, смешение всех языков и диалек­тов. Англичане, шотландцы и ирландцы, датчане, шведы и фин­ны, даже лапландцы со своими оленями появились на берегах Померании, доставляя шведскому войску меховую одежду. Там были итальянцы, испанцы, валлонцы; были представлены по­чти все племена славян; появились даже казаки в качестве поль­ских вспомогательных войск. Даже в шведском войске, состо­явшем наполовину из шведов, при вступлении в Германию ос­талась вскоре лишь одна десятая часть шведов. В каждой армии были постоянные распри; особенно следовало удалять друг от друга немцев и романские народы.

При этом не было недостатка в строгих военных приказах и взысканиях: деревянная кобыла, прогон сквозь строй, виселицы и эшафоты, которыми, по военным правилам, карались не толь­ко убийства и военные преступления, но также бесчеловечное обращение с крестьянами и разграбление их имущества. При­казывалось щадить, по крайней мере, женщин и детей, больных и стариков при всех обстоятельствах, а также запрещалось пор­тить мельницы и плуги. Но эти запрещения при всеобщем оди­чании имели очень небольшое значение — вернее, не имели совсем никакого значения.

VII

Во всяком случае необходимо отличать первую половину войны от второй. Безграничное бедствие началось лишь со вто­рой половины; в первой же такие предводители, как Тилли, Густав-Адольф и Валленштейн, умели, несмотря ни на что,

А. Валленштейн. Гравюра на меди

сохранять известную дисциплину. Понятно, постольку, по­скольку это было возможно при существовавших условиях.

Протестантские историки проклинают Тилли как жестокого варвара и прославляют благочестивого рыцаря — короля Гус­тава-Адольфа, а католические историки делают как раз наобо­рот; говорить так — это все равно, что жаловаться на черта его бабушке. В жестоком ведении войны того времени, при кото­ром разграбление завоеванных городов считалось неоспоримым правом солдатчины, оба были или одинаково виноваты, или оди­наково не виноваты. Если тотчас по своем вступлении в Герма­нию Густав-Адольф и держал себя несколько сдержанно, то, почувствовав себя на твердой почве, он стал гораздо энергич­нее, чем Тилли, угрожать «огнем и мечом», «пожаром, разграблением и смертью», и эти угрозы ни в коем случае не бросались на ветер; пожар Магдебурга следует отнести на его счет, а не на счет Тилли. Но если в методах ведения войны оба они не стояли выше своего времени, то все же внутри определенных рамок они старались удержать военную дисциплину. Гораздо выше их стоял Валленштейн; при всех своих тяжелых конфискациях и контрибуциях он всегда преследовал политическую цель, укро­щая заносчивость и самомнение князей, но щадя крестьян и го­рожан, так что последние могли все же существовать, несмотря на все военные тяготы.

Сравнение этих трех военных предводителей в высшей сте­пени интересно с точки зрения военной истории. Тилли был, что называется, боевым генералом: смел и деятелен в битве, воспитание получил в испанской школе, не имел дарований полководца и политически был ограничен. Густав-Адольф стоял в военном отношении несравненно выше его; экономическая структура его государства дала ему возможность пройти ни­дерландскую школу. Швеция была дворянской военной монар­хией, где решающее слово принадлежало дворянству. Но креп­кое крестьянство, не знавшее, что такое средневековое крепо­стничество, а также сравнительно еще мало развитые города имели также некоторое право голоса. Все классы шведской нации были заинтересованы в том, чтобы бедная страна не была разорена вконец в борьбе за господство над Балтийским мо­рем; они выставили войско, являвшееся как по своему офицер­скому составу, так и по составу солдат глубоко национальным. Густав-Адольф не только усвоил военную организацию прин­цев Оранских, но и углубил ее. Его боевая линия имела в глу­бину не десять человек, на только шесть; в артиллерии он так­же провел значительные улучшения. До сих пор пушки обслу­живались ремесленниками. Король приказал обучить орудийную прислугу военному делу и ввел легкую артилле­рию, полковые орудия, которые передвигались не лошадьми, а людьми, и могли быть введены в боевой порядок. Благодаря этим военным реформам в битве под Брайтенфельдом (1631 г.) Густав-Адольф разбил Тилли наголову, вследствие чего он по­лучил господство над всей Северной Германией, а Южная Гер­мания осталась перед ним совершенно беззащитной.

Здесь-то и обнаружилось, что Густав-Адольф был орудием в руках шведского дворянства, но не его главой. Он поддался аван­тюристским планам — взять фрегат — Германию — на буксир шлюпки — Швеции; его канцлер Аксель Оксенширна уговари­вал его не вести этой путаной политики; это был тот самый

Густав-Адольф, король шведский. Гравюра работы Павла Понция с картины Антона Ван Дика

Оксенширна, который, несмотря на свое меланхолическое мне­ние, что миром управляет чрезвычайно небольшая мудрость, имел все же лишь весьма небольшие основания претендовать на государственные таланты. Для памяти Густава-Адольфа было очень благоприятно то, что его ранняя смерть в битве при Люцене (1632 г.) окутала благодетельным туманом его политичес­кие цели, если только они у него вообще имелись.

То же самое можно сказать и о Валленштейне, но с тем суще­ственным ограничением, что еще неизвестно, остался ли он ве­рен своей политической цели до конца или же нет. Эта цель не была случайной фантазией, она была историческим признанием того, что Германия может быть спасена лишь созданием совре­менной монархии, наподобие той, которую в это время создавал

Портрет Иоганна фон Черкласа, графа Тилли. Гравюра работы Амлинга, 1677 г.

Ришелье во Франции. Сами по себе планы Валленштейна не были фантастическими, но они были неосуществимы потому, что мно­говластие на немецкой земле пустило такие крепкие корни, иско­ренить которые было невозможно. Величайший полководец сво­его времени, «кумир войска и бич народов», он был прежде всего политиком, а затем уже солдатом. Он понимал, что война являет­ся продолжением общей политики, но лишь насильственными средствами, и, где мог, предпочитал мирные средства насильствен­ным. Значительно превосходя как организатор больших военных масс Тилли и Густава-Адольфа, он ни разу не дал наступательно­го сражения. Его полупоражение под Люценом было фактически доказательством его дальновидности. Он не мог подражать швед­ской тактике, необходимым условием которой была экономическая

Эрнст фон Мансфельд. Гравюра работы Дельффа, 1624 г., по картине Мьеревельда

структура шведской нации; он же и его войско были тесно связаны с испанской тактикой. Поэтому, отбив при Люцене ата­ку шведов на его укрепленную позицию, он отказался перейти в наступление, так как в открытом поле ему угрожала бы участь Тилли при Брайтенфельде; вечером в день битвы он добровольно очистил поле сражения.

Новая тактика не может быть создана одним мановением руки, особенно же в такой момент общего банкротства евро­пейского военного искусства, как это было во времена Тридца­тилетней войны. Также за время этой войны произошел извест­ный прогресс в технике оружия — мушкет победил пику; если в начале войны пикенер являлся образцом тяжелого пехотинца, то в течение войны он сошел с этого почетного места; несколь­ко преувеличивая, но все же правильно писал Гриммельсхаузен, редактор Симплициссимуса: «Хотя мушкетер и является весьма жалким созданием, но он настоящий счастливец по срав­нению с несчастным пикенером...» «За время своей жизни я ви­дел много интересных случайностей, но мне редко приходи­лось видеть, чтобы пикенер кого-нибудь убил». От этого про­гресса вооружения выиграло существенно лишь шведское войско; однако этот прогресс вооружения явился одним из средств уничтожения кондотьерства, полное крушение которо­го является единственной заслугой Тридцатилетней войны.